Там, где проходила она, поселялось смутное беспокойство, мужья не узнавали жен, жены глядели на них не так, как прежде, а словно бы сожалея, что мужья не пропали без вести и нет надобности отправляться на поиски. Но эти самые мужья спрашивали, Что, уже ушла она, с необъяснимой печалью в сердце, и если жены отвечали им, Да нет, все еще здесь бродит, мужья выходили из дому в надежде снова встретить ее в лесу или в высоких хлебах, у реки, где мыла она ноги, за тростниковыми зарослями, где она раздевалась, не все ли равно где, ведь между руками и плодом, к которому они тянутся, острый клинок, к счастью, больше никому не пришлось от него погибнуть. Она никогда не входила в церковь, если там были люди, разве что отдохнет иной раз, сидя на полу или прислонившись к колонне, заглянула на минутку и сразу ухожу, мой дом не здесь. Прослышав о ней, священники передавали ей через кого-нибудь приглашение к исповеди, любопытствуя, какие тайны скрывает эта странница и паломница, какие секреты прячет это непроницаемое лицо, эти немигающие глаза, которые глядят так пристально и в определенные часы при определенном освещении подобны озерам, отражающим тени туч, но туч, что пробегают в душе человеческой, а не в воздухе, как обычные. Она в этих случаях просила передать, что дала обет исповедаться лишь тогда, когда почувствует себя грешницей, и никакой другой ответ не мог бы вызвать у священников негодования сильнее, ведь все мы грешники, однако же, когда завязывался у нее об этом разговор с другими женщинами, нередко случалось, что ответ ее наводил их на раздумья, и в самом деле, какие такие прегрешения у нас, у тебя, у меня, ведь мы, женщины, воистину воплощаем того агнца, который очистит мир от греха, в тот день, когда это поймут, придется все начинать заново. Но не всегда ее приключения были столь мирного свойства, случалось, осыпали ее бранью, а то и камнями, и в одной деревне, где обидели ее, она потом содеяла такое чудо, что еще немного, и прослыла бы святою, а дело было в том, что в этом месте люди страдали от великой нехватки воды, ибо источники все иссякли и колодцы высохли, и Блимунда, когда изгнали ее из деревни, обошла окрестности натощак, в пору своего ясновидения, и на следующую ночь, когда все спали, воротилась в деревню и, став посереди площади, возгласила, что в таком-то месте и на такой-то глубине протекают чистые воды, я своими глазами видела, и потому источник этот нарекли Ольос-де-Агуа, Глаза Воды, в честь глаз, которые прозрели эти воды. Воду, из глаз льющуюся, Блимунде тоже случалось видеть, и частенько, стоило ей сказать, что идет она из Мафры, как ее начинали расспрашивать, может, видела она человека, которого зовут так-то, а с виду он таков-то, он мне муж, отец, брат, сын, увели его силком работать на постройке монастыря по королевскому указу, и никогда больше я не видела его, так и не воротился, может, умер там, может, заблудился в пути, кто знает, никакой мне весточки не было, семья лишилась опоры, земля заброшена, а бывало, и такую Блимунда слышала речь, Унес его дьявол, Да у меня уже другой муж, этого зверя баба всегда поймает, стоит ей только в нору его впустить, не знаю, понимаешь ли ты меня. Побывала Блимунда в Мафре, узнала от Инес-Антонии о смерти Алваро-Дього, о Балтазаре ни слуху ни духу, ни о смерти его, ни тем паче о жизни.
Девять лет искала Блимунда. Поначалу вела счет временам года, потом это утратило смысл. Поначалу вела счет милям, пройденным за день, четыре, пять, случалось, и шесть, но потом сбилась со счета, и вскоре пространство и время перестали что-либо значить для нее, единицами измерения стали утро, день, ночь, дождь, солнцепек, град, туман, хорошая дорога, плохая, подъем, спуск, плоскогорье, гора, приморье, приречье, и лица, тысячи и тысячи лиц, бессчетное их множество, больше, чем когда-либо собиралось в Мафре, она предпочитала глядеть в лица женщин, когда задавала вопросы, в лица мужчин, когда пыталась прочесть на них ответ, и притом, чтобы были не очень молодые и не очень старые, если было человеку сорок пять лет, когда оставили мы его там, на горе Монте-Жунто, где поднялся он в воздух, чтобы знать, сколько лет ему сейчас, достаточно прибавлять что ни год по году, столько-то морщин в месяц, столько-то седых волос в день. Сколько раз представляла себе Блимунда, вот сидит она в каком-нибудь селенье на площади, просит милостыню, подойдет человек и протянет ей не монетку, не ломоть хлеба, а железный крюк, и она сунет руку в котомку и достанет оттуда клинок, выкованный тем же кузнецом, знак верности ее и постоянства, Стало быть, встретил я тебя, Блимунда, Стало быть, встретила я тебя, Балтазар, Где же бродила ты все эти годы, какие беды-злосчастья с тобой приключились, Прежде расскажи мне о себе самом, ведь пропал-то без вести ты, и будет длиться их разговор до скончания времен.
Тысячи миль отшагала Блимунда, почти все время босая. Подошвы ее огрубели, потрескались, словно кора пробкового дуба. Всю Португалию исходила она, случалось, пересекала и границу Испании, ибо не видела на земле никакой черты, отделявшей тамошние края от здешних, только слышала чужой язык и возвращалась назад. За два года прошла она от океанского побережья до границы, потом принялась искать по другим местам, по другим дорогам, и в неустанной ходьбе и поисках открыла, как мала эта страна, где родилась она, Я уже была здесь, уже прошла здесь, ей встречались знакомые лица, Вы не припоминаете меня, прозывали меня Летательницей, Как же, помню, ну что, нашли вы того, кого искали, Мужа моего, Его самого, Нет, не нашла, Ох, бедная, А не появлялся он здесь после того, как я побывала, Нет, не появлялся, и слуху о нем не было в наших краях, Что же, пойду дальше, может, еще увидимся, Доброго пути, Лишь бы мне его встретить.
Она его встретила. Шесть раз побывала в Лиссабоне, этот был седьмой. Пришла она с юга, со стороны Пегоэнса. Перебралась через реку почти к самой ночи, на последней лодке. Почти целые сутки не было у нее во рту ни крошки. В котомке хранилась кое-какая еда, но каждый раз, как подносила она что-то ко рту, казалось ей, что руки ее касается другая рука и чей-то голос говорит, Не ешь, час приспел. Сквозь темные воды речные видела она рыб, проплывающих на большой глубине, хрустальные и серебряные косяки, долгие хребты, чешуйчатые либо гладкие. Из домов сочился сквозь стены свет, рассеянный, словно свет фонаря в тумане. Она прошла по улице Руа-Нова-дос-Феррос, свернула направо к церкви Богоматери Оливейраской, пошла по направлению к Россио, повторяя путь, проделанный двадцать восемь лет назад. Брела среди призраков и туманных пятен, такими виделись ей люди. В городской смрад, включающий тысячи запахов, вечерний ветерок принес запах горелого мяса. На площади Сан-Домингос была толпа, факелы, черный дым, костры. Она протолкалась в первый ряд, Кто они, спросила у женщины с ребенком на руках, Я про троих знаю, вон тот и вон та, отец и дочь, их обвинили в приверженности к иудейской вере, а тот в остроконечном колпаке сочинял комедии для театра марионеток, его звали Антонио-Жозе да Силва, про остальных я не слышала.
Приговоренных одиннадцать человек. Сожжение длится уже давно, лиц почти не различить. С того краю горит человек, у которого нет кисти левой руки. Может, потому, что борода его вычернена копотью, он кажется моложе своих лет. И внутри его тела виден облачный сгусток. Тогда сказала Блимунда, Приди. Рассталась с телом воля Балтазара Семь Солнц, но не вознеслась она к звездам, ибо земле принадлежала и Блимунде.

1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54