Неискушенному оку и не распознать, точно ли из дерева сие великолепное сооружение, обтянутое роскошным штофным шелком, затканным и расшитым золотыми цветами и замысловатыми узорами, а о балдахинной ткани и говорить нечего, хоть на облачение для самого Папы. Когда кровать поместили в опочивальне, клопы в ней еще не завелись, она ведь была новешенькая, но потом появились, оттого что ею стали пользоваться, от телесного тепла, пробрались из других дворцовых покоев либо из города, поди знай, откуда берутся эти твари, а поскольку кровать сработана из таких дорогих материалов и так изукрашена, нельзя было опалить ее с помощью горящей тряпки, дабы выжечь нечисть, и осталось одно только средство, да и то бесполезное, платить святому Алексию пятьдесят реалов в год, может, избавит королеву и всех нас от бича сего и от расчесов. В те ночи, когда приходит король, клопы начинают истязать королеву попозже, потому что, пока он здесь, тюфяки колышутся, а эти насекомые любят покой и спящих людей. А на ложе короля другие клопы дожидаются причитающейся им порции крови, которая, по их суждению, не лучше и не хуже, чем кровь других жителей, будь она голубая или естественного цвета.
Дона Мария-Ана протягивает королю потную и холодную ручку, которая, даже согревшись под пуховиком, тотчас же остывает в ледяном воздухе опочивальни, и король, который уже исполнил свой долг и вполне полагается на свою веру и на плодотворность трудов своих, целует ей ручку – как королеве и будущей матери, если только брат Антонио ди Сан-Жозе не заврался. Дона Мария-Ана дергает шнурок сонетки, с одной стороны входят камердинеры, с другой стороны дамы, в тяжелом воздухе застоялись разные запахи, один из них вошедшим легко опознать, без этого запаха невозможны такие чудеса, как то, которое ожидается сегодня, ибо другое чудо, чудо бестелесного оплодотворения, свершилось единожды и больше не повторимо, и свершилось затем лишь, чтобы все знали, Господь, коли захочет, может обойтись без мужчин, но без женщин никак нельзя.
Хотя духовник королевы постоянно твердит, что совесть ее может быть покойна, дона Мария-Ана терзается в таких случаях великими душевными муками. Когда король и камердинеры уже удалились и легли спать дамы, прислуживающие ей и охраняющие ее сон, королева всегда думает, что ей бы следовало встать, дабы прочесть последние молитвы, но, поскольку, по словам врачей, она должна хранить неподвижность, точно сидящая на яйцах наседка, она довольствуется тем, что без конца их бормочет, перебирая четки все медленнее и медленнее, покуда наконец не засыпает посереди Богородице, Дево, радуйся, Благодатная, ей-то легко было, благословен плод чрева твоего, и она думает о плоде собственного чрева, таком долгожданном, только бы был ребенок, Господи, только бы был ребенок. Она никогда не признавалась на исповеди в этой невольной гордыне, такой отвлеченной и такой невольной, королева могла бы со всем чистосердечием дать присягу, что она всегда взывала только к Богоматери и к Ее чреву. Все это извивы королевского подсознания, к ним относятся также и сны, которые всегда снятся доне Марии-Ане после того, как король посетит ее опочивальню, попробуй-ка объясни эти сны, ей снится, что идет она по Террейро-до-Пасо в ту сторону, где бойни, приподняв спереди юбку и скользя по жидкой и липкой грязи, пахнущей каким-то мужским запахом, а в это время инфант дон Франсиско, ее деверь, обитавший прежде в ее нынешних покоях, пляшет вокруг, взгромоздившись на ходули, словно черный аист. Об этом сне она тоже никогда не рассказывала на исповеди, да и что духовник мог бы сказать в ответ, в книге, что учит, как нужно исповедовать, об этом ничего не говорится. Пусть спит себе спокойно дона Мария-Ана, невидимая под пуховой горой, а клопы тем временем выползают из щелей, из складок, а то бросаются вниз с высокой спинки, для скорости.
Дону Жуану V в эту ночь также приснится сон. Приснится ему, что из его плоти возросло древо Иессеево, ветвистое и все заселенное предками Христа, и сам Христос тут же, наследник всех царств, а затем рассыпалось древо, и на месте его воздвигся во всей мощи, с высокими колоннами, и колокольнями, и куполами, и башнями, монастырь францисканский, как это видно по облачению брата Антонио ди Сан-Жозе, который распахивает настежь церковные врата. Темперамент такого склада не слишком распространен среди королей, но Португалии на королей всегда везло.
И на чудеса тоже везло. Еще не время говорить о том, которое лишь назревает, впрочем, не такое уж это и чудо, просто подарок свыше, милосердный и благосклонный взгляд, устремленный долу, на бесплодное чрево, подарок, состоящий в рождении инфанта в положенный срок, нет, пора повести речь об истинных и засвидетельствованных чудесах, каковые предвещают благо королевскому обету, ибо были явлены не где-нибудь, а в неопалимейшей купине францисканской.
Вот, к примеру, знаменитая история смерти брата Мигела да Анунсьясана, каковой был избран отцом-провинциалом от третьего ордена Святого Франциска, и избрание какового, скажем попутно, но вполне к месту, сопровождалось ожесточенной войной, а начали оную клирики приходской церкви Святой Марии Магдалины и повели ее против самого отца Мигела и избрания его на пост отца-провинциала, все из какой-то непонятной зависти, но воевали они так яростно, что тяжбы преследовали брата Мигела до самой смерти, и неизвестно, когда суд рассудил бы их и когда бы они прекратились, ведь только вынесут приговор, как, глядишь, и обжалован, только суд состоялся, как, глядишь, апелляция, если бы дела не прекратила сама смерть, как оно и случилось. Разумеется, умер брат Мигел не от разбитого сердца, а от злокачественной лихорадки, то ли брюшной тиф, то ли сыпной, то ли еще какая-нибудь безымянная горячка, обычное завершение жизни в городе, где так мало источников питьевой воды и водоносы-галисийцы без зазрения совести наполняют бочонки на конских водопоях, вот оттого провинциалов и косит незаслуженная смерть. Однако же брат Мигел да Анунсьясан был нрава столь сострадательного, что даже после смерти отплатил добром за зло, и если при жизни вершил благие дела, то покойником творил чудеса, и первое из них состояло в том, что он опроверг суждение лекарей, опасавшихся, что тело начнет быстро разлагаться, а потому настаивавших на сокращенном обряде похорон, но телесные останки отнюдь не разложились, напротив того, на протяжении трех дней они наполняли нежнейшим благоуханием церковь Пречистой Матери Иисусовой, где стоял гроб, сам же труп не окоченел, но, наоборот, все члены сохраняли мягкость, словно у живого.
Последовавшие затем удивительные явления, не менее важные, оказались чудесами в полном смысле слова, столь явными и знаменательными, что со всего города сбежался люд поглядеть на диво и попользоваться оным, ибо засвидетельствовано, что в означенной церкви слепым возвращалось зрение, а увечным – ноги, и таково было стечение народу, что ко входу пробивались, пуская в ход кулаки, а то и ножи, вследствие чего иные расстались с жизнью, каковая не вернулась к ним и чудом. А может, и вернулась бы, да только, поскольку смута была великая, по истечении трех дней тело тайком вынесли из церкви и тайком предали земле. Лишившись надежды на исцеление, покуда не явится еще один блаженный, на том же самом месте немые и безрукие, отчаявшиеся, обманутые в вере своей, учинили потасовку, тут и рук хватило, и голоса зазвучали, чтобы орать и поносить всех святых, сколько их есть, пока наконец не вышли отцы и не благословили сборище, и на том за неимением лучшего все разбрелись.
Но наш край, сознаемся в том, откинув стыд, есть земля воров, как говорится, все, что видит глаз, хватай тотчас, и как ни сильна вера, хоть и не всегда вознаграждаемая, но куда сильнее бесстыдство и нечестивость тех, кто грабит церкви, как то случилось в прошлом году в Гимараэнсе, опять же в церкви Святого Франциска, каковой, презрев при жизни все великие блага, соглашается, чтобы и в вечности все у него забирали, не то, что святой Антоний с его рачительностью и неусыпностью, этот не очень-то потерпит, чтоб обчищали его алтари и часовни, будь то хоть в Гимараэнсе, о котором уже шла речь, хоть в Лиссабоне, о котором речь пойдет ниже.
Стало быть, отправились в Гимараэнсе воры на дело и для того забрались в окно, тут святой Антоний и выйди им живехонько навстречу, чем нагнал на них такого страху, что один вор свалился кулем с самого верху лестницы, правда, кости целы остались, но паралич разбил его на месте, шевельнуться он не мог, и когда приятели захотели унести его оттуда, потому как и среди воровской братии попадаются люди добросердечные и в дружбе верные, они ничего не смогли поделать, случай, впрочем, не первый, ибо то же самое произошло с Инес, сестрою святой Клары, в те времена, когда святой Франциск еще разгуливал по сей земле, пятьсот лет тому, в году тысяча двести одиннадцатом, но тогда дело было не в краже, вернее, в краже, но украсть-то хотели саму угодницу у Господа. А нынешний вор так и остался лежать, словно распластала его по полу длань Божия либо лапа дьявольская придерживала из преисподней, и пролежал он до утра, когда обнаружили его священнослужители той церкви и отнесли, причем без труда, ибо теперь весил он свой природный вес, на алтарь святого, дабы сей исцелил параличного, и чудо свершилось на весьма мудреный лад, ибо на глазах у всех деревянная статуя святого Антония покрылась обильным потом, и выделялся пот столько времени, что успели явиться судейские чиновники и нотариусы, по всем правилам засвидетельствовавшие чудо, состоявшее в том, что дерево выделяло пот, а вор исцелился, когда провели ему по лицу полотенцем, смоченным благословенною влагой. И таким образом остался тот человек жив-здоров да к тому же раскаялся.
Однако же не во всех преступных делах удается добраться до истины. В Лиссабоне, например, чудо было не менее явное, а доныне неизвестно, кто же участвовал в грабеже, хотя кое-какие подозрения дозволены, да, к счастью, грех с подозреваемых снят, потому как в конечном счете двигали ими благие намерения. Случилось так, что в монастырь Святого Франциска, что в Шабрегасе, проникли жулики, либо один жулик проник через слуховое окно часовни, смежной с часовнею Святого Антония, и добрались они, либо он один, до главного алтаря, и три лампады, что там висели, исчезли тем же путем в одно мгновение ока. Снять лампады с крюков, протащить их для пущей предосторожности в полной темноте с риском споткнуться и упасть, а может, даже упасть и наделать шуму, каковой никого бы не всполошил, тут можно либо заподозрить чудо, либо соучастие какого-нибудь сбившегося с пути святого, когда б не то обстоятельство, что церковный колокол и трещотка по обычаю загремели во всю мочь, поднимая братию на первую заутреню. Потому-то вор и сумел убраться подобру-поздорову, а подними он еще больше шуму, никто бы все равно не услышал, из чего явствует, что грабитель хорошо знал обычаи монастыря.
Входят братья в церковь, а там темень. Брат, отвечавший за лампады, уже смирился с тем, что понесет наказание за оплошность, которую он и объяснить-то не смог бы, когда вдруг удостоверился, на ощупь и по запаху, что не хватает не масла оливкового, оно на пол пролито, а самих лампад, лампады же были серебряные. Святотатство свершилось недавно, ибо цепи, к коим подвешены были украденные лампады, еще покачивались тихонько, приговаривая на металлическом своем языке, Было дело, было дело.
Вышли тут несколько монахов на близлежащие дороги, разбились на отряды, и, схвати они вора, неизвестно, что с ним содеяли бы в своем милосердии, но не обнаружили и следа его либо шайки, если шайка орудовала, но тут дивиться нечему, ибо уже перевалило за полночь и луна пошла на убыль. Запыхались братья, набегавшись по окрестностям рысцою, и вернулись наконец в монастырь с пустыми руками. Меж тем другие монахи, решив, что вор по изощренной своей хитрости спрятался в церкви, обрыскали ее сверху донизу, от хоров до ризницы, и вот, когда шныряли они там в переполохе, оттаптывая друг другу сандалии и полы сутан, поднимая крышки сундуков, роясь в поставцах, вытряхивая ризы, один из братьев, старец, известный добродетельной жизнью и твердостью веры, заметил, что руки жулика не коснулись алтаря Святого Антония, хоть на нем и много было серебра, массивного, искусной выделки и высокой пробы. Подивился тому благочестивый муж, да и мы бы подивились, окажись мы там, ибо ясно было, что вор проник через то самое слуховое окно и направился к главному алтарю, чтобы похитить лампады, а раз так, он должен был проследовать мимо часовни Святого Антония, находившейся как раз посередине. Тогда брат, пылавший рвением, поворотился к Святому Антонию и стал корить его, словно раба, пренебрегшего своими обязанностями, да ведь и было за что корить-то, Что же вы, святой угодник, только о своем серебре печетесь, а остальное дозволяете унести, так вот в отместку за это никакого у вас серебра не останется, и, произнеся поносные сии слова, пошел он к часовне и давай ее очищать, не только серебро унес, но даже покровы забрал и украшения, да не только из часовни, у самого святого, расстался тот с нимбом, что был съемный, и с крестом, даже с младенцем Иисусом, что на руках у него сидел, расстался бы, но тут другие братья набежали и вступились, это уж слишком было бы, младенца-то надо оставить в утешение наказанному бедняге.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54