Обычно не находятся. И больше не морочьте нам голову. Без вас тошно. Да, да, можете написать заявление, что пришел. Мы отметим.
Но вскоре, после первой суеты, Аллой овладела жуть. С кем она теперь будет жить? Кто он сейчас? Он по-прежнему называл ее Женей и порой шептал, что она пришла из ниоткуда. Спал он пока в отдельной маленькой комнатке - это получилось естественно, ибо кем и кому он был теперь в действительности? «Он не мучается, ты видишь, он не мучается уже», - словно про себя говорила Лена Алле. Последняя ширила глаза, не понимая, и отвечала удивленно: «Может быть, он и не страдает, не мучается, но его нечеловечески отрешенный, словно лунный вид и тихие шаги мучают меня».
Квартира как будто чуть-чуть изменилась с приходом Стасика. Но это «чуть-чуть» казалось Алле зловещим, тревожным. Точно замерли тени на стенах. И тишина, непостижимая тишина - сколько бы ни говорили, даже громко, Алла, Андрей, Ксюша, - тишина окутывала все звуки, и голоса вязли в ней, как в пропасти. Стасик обычно молчал, но стал внезапно улыбаться.
Эта улыбка, казалось, плыла по комнатам. Чтобы заглушить тишину, Алле хотелось кричать, особенно ночью, среди мрака и суеты черных сновидений. Но она знала, что никакой крик не заглушит эту тишину, не успокоит ее. Крик только подчеркнет всемогущество пугающей тишины.
Наконец, Станислав не отвечал на робкую, отдаленную ласку Аллы, и это ранило ее. Близость была далека. Но не было и реакции ненависти и отторжения. Он только улыбался в пустоту.
Так продолжалось несколько дней, томительных, как дни на луне.
Но потом Алла почувствовала, что Станислав чуть-чуть приоткрылся, стал ближе. Молчание стало исчезать. Иногда его глаза наполнялись слезами, но такими же безучастными, как он сам. Зато он произносил слова, и порой пронзительные.
- Как хорошо, Женя, что ты пришла из сна или оттуда (он сделал неопределенный жест) ко мне, - сказал Станислав ей как-то. - Ты принесла оттуда мне покой. А то мне казалось, что вокруг одна смерть и нет детей.
- Я твоя жена, Станислав, - ответила Алла. - Как же я могла тебя бросить?
- Не отрицай, не отрицай, тебя бы увели под землю. Мы все слабые. Тебя бы поглотили.
Алла не стала спорить.
Лена одна из первых посетила этот дом после такого могильного карантина. Она пришла с Сергеем. В квартире была еще Ксюшенька. Андрей спал в соседней комнате.
Вечер был таким, как будто звезды потеряли свое значение. Одна Россия оставалась. Они сидели за круглым столом и видели зеркало, в котором когда-то отражалось то, чего не было.
Стасик в своей заброшенности стал странно-трогателен, слово мумия, читающая стихи.
Стихи внезапным потоком лились и в сознание Лены. Снова, как раньше и как в будущем. Но образ Стасика и его улыбки внушили Лене поэзию, которую не очень-то можно было читать вслух в данной ситуации.
Ничего не понять, кроме сна бытия,
Кроме Брахмана где-то за миром,
И стою очарованный смертию я,
Торжеством иллюзорного пира.
Вечерний этот пир был не совсем иллюзорен, но вкушавшие - вполне. Так казалось Лене после таких стихов. Ксюша приготовила яства, нарочно сладко-острые, чтобы напомнить Станиславу об этой жизни, пусть короткой, но полной бредовых ощущений. (Ксюша считала вкус формой полноценного бреда - и всегда, когда дома звала мужа отобедать, окликала его: «Пора бредовать».)
Но такой бред не очень воспринимался Станиславом. Он ел мало и с таким видом, будто присутствует при важных похоронах.
Ксюшу это раздражало, и нежные жилки на ее белой шейке отвечали ей взаимностью.
Страшно было затерять себя при таком ритуале. Но Россия за окном жила, и было в этой жизни невиданно-великое, тайное подземное течение, которое шло вопреки всему, что творилось на поверхности, ожидая своего часа выйти наружу.
«Все будет хорошо», - повторяла Лена самой себе, слушая шепот этого течения.
- Станислав, вы помните, как вы родились? - спросила Ксюша как можно мягче.
- Помню, - ответил тот. - Я проснулся тогда в комнате. Рядом была женщина. Ее звали Анастасия. Но я немного помню, что было и до этого…
- Стасик, тебе хорошо с нами? - перебила его Алла.
- Мне всегда хорошо на том свете.
- Ну и слава Богу, - вздохнула Ксюша.
- А демоны? - спросил Сергей.
«Важно пробудить Станислава к любому общению», - подумал он.
- Что это за слово? - спросил Стасик у Аллы. - Вы называете себя демонами?
Аллой все больше и больше овладевало сострадание, сострадание к нему, к потерянному мужу. А за состраданием таилась снова любовь, притихшая при лунной тишине.
- А какой же свет для вас не «тот», а «этот», Станислав? - прямо спросила Ксюшенька.
- Не знаю, - был ответ.
- Для него нет «этого» света. Он везде чужой, - проговорила Алла, и голос ее дрогнул.
Лена вскочила со стула и подошла к Станиславу.
- Стасик, - коснувшись его плеча, заговорила она, - мы и есть «этот» свет. Неужели ты не знаешь меня? Не помнишь?
- Я помню Женю, - ответил Станислав. - А вы, может быть, и были, но очень давно.
«Не может, не может такого быть, - подумал Сергей. - Он говорит связно о своем ужасе. Может быть, он разыгрывает нас? Но зачем? Не похоже. Скорее кто-то разыгрывает его».
А все-таки в этой квартире присутствовала сейчас и обыденность. Правда, безумная.
Неожиданно позвонил и ворвался Степан Милый. Никто не ждал его появления. Ведь прошел слух, что он ушел окончательно в себя. Но Алла даже обрадовалась: надо было, пожалуй, разрядить обстановку.
Степан сразу все понял и оценил.
- Я же говорил тебе, Аллуня, - сказал он, полубезумно целуя хозяйку, - что с таким парнем, как Станислав, ничего не случится. Он выйдет сухим из любой воды!
Станислав милостиво наклонил голову. Гостя встретили в целом довольно шумно. Ксюше даже захотелось плясать. Степанушка всех расцеловал, а к Станиславу все-таки не приблизился: понимал. Но радость сияла на его задумчивом лице.
- Из какой метафизической канавы вылез, Степанушка? - нежно спросила Лена.
- Много, много было канав, Лена, - ответил Степанушка, усаживаясь за стол. И вид при этом у него был вполне приличный, словно он вышел не из той канавы, которую имела в виду Лена.
Взглянул на Станислава и вдруг захохотал, но до крайней степени дружелюбно.
- Он принц, настоящий принц, Аллуня, - запричитал Степан. - Мне, Милому, такое и не снилось. Я не так далеко ушел, разговаривая сам с собой.
Потом Степан смолк и уснул. На том самом диванчике, на который и сел. Но Станислав вдруг как-то повеселел при этом, впервые после всего веселие коснулось его лица. А то раньше по этому лицу словно бегали белые мыши.
- Дайте хоть пожить немного! - вскричала Ксюша. - Мы все в одной лодке…
- Имя которой - неописуемое, - добавила Лена.
- Пусть Степанушка спит, - вмешалась Алла. - Когда он спит, я чувствую, что Станиславу лучше. Степанушка ведь во сне всегда был неописуем.
- Станислав, Стасик, очнись наконец. Очнись! - вскричала Ксюша.
- Что?.. Что?.. Что они говорят? - с ужасом, сменившим веселие, проговорил Станислав. - Женя, я ничего не понимаю вдруг!!!
Алла кинулась к нему.
- Ты все поймешь, родной мой, ты все поймешь! - заплакала она, прикоснувшись к нему. - Нет ничего непонятного в мире, потому что он в принципе непонятен. Но мы живем в нем, живем! И ты будешь жить с нами, мой любимый!
Станислав ошарашенно вращал глазами.
- Да он победитель, в конце концов, победитель! - вскричала Лена, немного захмелев. - Ведь надо знать, чего он избежал, от чего ушел, спасся.
- Да, да! Он - Цезарь, он - Богатырь! Да! Он Александр Македонский в тысячу раз больший, он - авторитет, - заголосил Степанушка во сне.
И на этой высокой ноте вечер закончился.
На следующий день позвонил сам Нил Палыч, и Алла его пустила. Пока она многих не решалась допускать к Стасику, но Нилу не отказала.
Он пришел по-прежнему лохматый, но без очков. Станислав скромно сидел в углу, в кресле, ничего не узнавая. Нил подошел к нему и отскочил в сторону. Алла испугалась: что такое?
Нил Палыч отозвал ее в коридор. Голубой мрак в его глазах почернел, но в целом дорожденные глаза - напротив, словно снова родились и выкатились вперед, как ошпаренные.
- Чтобы разобраться, что происходит с ним, Алла, надо понять, что изменилось там, - и Нил Палыч поднял палец куда-то вверх.
А Андрей тем временем метался по комнатам, подходил к брату и исступленно повторял:
- Стасик, Стасик, я потерял тебя… Кто ты?.. Ты откуда? Вернись… вернись!
Станислав недоуменно молчал.
- Ты Андрея-то успокой, Алла, - поучал Нил Палыч. -А то он еще, глядишь, и в петлю прыгнет. Он без стержня, сорвется - и на пол, на дно то есть… глубокое дно…
Андрей тщетно пытался расшевелить Станислава, подкрикивая:
- Где Лао-цзы?! Где даосы?!! Помогите!
Но чем больше Андрей подвывал, тем больше Станислав каменел.
Алла даже похолодела, вдруг взглянув на него из коридора: «Вот-вот превратится в камень».
Нил Палыч юрко угадал ее мысли и истерично пропел:
Стою как дурак на дороге,
Впервые страшусь умереть.
Умру - и забросят Боги
В его ледяную твердь.
- Это из известного стихотворения «Камень» Евгения Головина, алхимика, - добавил он, но глаза все чернели и чернели.
Алла подумала, что Нил сойдет с ума от горя из-за того, что не может понять, что изменилось в Невидимом, чего нам ждать.
Она нежно выпроводила его, а он на прощание все бормотал:
- Не объять нам… Не объять… Только бы не провалиться… Мир-то шаток. Смотри за ним, Алла.
И исчез.
А Андрей после припадка ярости убежал. «Приду, приду, вернусь!» - только и выкрикнул.
Алла осталась одна со Станиславом. Но дикое сострадание к нему (она и не различала теперь, где любовь, где сострадание - все смешалось) заставляло Аллу приближаться к нему, быть рядом, касаться его холодной руки, но не более… Прежний невинно-жуткий взгляд Станислава давно превратился в какой-то бездонно-каменный, в глубине которого сочетались движение и странная неподвижность.
Но все-таки что-то изменялось. Впервые ночью Станислав часто кричал во сне, словно его тонкое тело рвали на части. В его крике ясно различались слова: Алла, Алла!
И интонации были прежние, словно он звал ее из глубины прошлого.
Она соскочила с постели, бросилась к нему, поцеловала в лицо, но он не проснулся, и крик замер.
И потом стал не редкостью этот зов по ночам: Алла, Алла! Алла всегда просыпалась на него, и в синем мраке комнаты ей казалось: Станислав вот-вот встанет, но уже навсегда не прежний, а жуткий в своей отрешенности.
И интонации этого зова из другого мира казались ей разными. Часто, будто расшифровывая этот крик, в уме звучало одно:
Алла, Алла, сладко ль спать в могиле,
Сладко ль видеть неземные сны?
Причем могилой тогда ей виделась вся земля, планета наша, а неземные сны - те, что ей снятся в этой гигантской могиле.
Но иногда в этом призыве «Алла, Алла!» ей слышалось тихое, медленное, тайное его возвращение.
Однако днем было трудно понять, то ли он возвращается, то ли, наоборот, уходит, уже бесповоротно и окончательно - до Страшного Суда, до конца миров.
Глава 19
Ольга Полянова была удивительным человеком. Лена и Алла знали ее с давних пор, но в последнее время потеряли ее след в огромной Москве. Не только в их кругу об Ольге ходили легенды. Но многое в них было простым фактом. Самым глобальным фактом была Любовь, но не та любовь, которой ограничивались люди. Это была любовь не к «любимому», а ко всем, к самому бытию, к образу и подобию Божьему, скрытому в глубине человеческой души, к Свету сознания и к его Источнику, к великой тайне в человеке.
У Ольги все это было проявлено, светилось на лице. Когда она вдруг появлялась, приглашенная, например, в дом, где были незнакомые люди, впервые увидевшие ее, то эффект был ошарашивающим и смущал саму Олечку: наиболее чувствительные люди неожиданно для самих себя точно замирали в лучах невидимого света, исходящего от нее. Некоторые ощущали себя вброшенными на минуты в иную жизнь. Стоило только взглянуть на нее. Все животные токи, все, что объединяет человека со зверем, мгновенно исчезало, превращалось в труп, а душа - оживала, как будто она попала в райский мир. Да, Олечка была красива, тихая такая голубоглазая русская девушка, но все решалось необъяснимым Светом любви, исходящим от нее, от ее бледного лица, превращенного в отблеск Неба.
Люди видели - и забывали о том, что они на земле, на этой планете, в проклятом темном, но великом мире. Не было и ничего завлекающего с ее стороны - просто светилась ее душа сквозь телесную оболочку. Ухаживать за ней было бы нелепо - и это чувствовали те, кто к ней приближались. Никакого предпочтения с ее стороны, ничего лично женского, и красота ее была смертельна для земных. Ее любовь убивала похоть.
Оля была прихожанкой бедной православной церкви на окраине Москвы. Батюшка там, старенький, как будто вышедший из прошлых столетий, боялся за ее существование на земле и молился о ней, как молились в старину.
За ее существование на земле опасались и ее друзья. Ей никто и ничто не угрожало, кроме ее самой:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32
Но вскоре, после первой суеты, Аллой овладела жуть. С кем она теперь будет жить? Кто он сейчас? Он по-прежнему называл ее Женей и порой шептал, что она пришла из ниоткуда. Спал он пока в отдельной маленькой комнатке - это получилось естественно, ибо кем и кому он был теперь в действительности? «Он не мучается, ты видишь, он не мучается уже», - словно про себя говорила Лена Алле. Последняя ширила глаза, не понимая, и отвечала удивленно: «Может быть, он и не страдает, не мучается, но его нечеловечески отрешенный, словно лунный вид и тихие шаги мучают меня».
Квартира как будто чуть-чуть изменилась с приходом Стасика. Но это «чуть-чуть» казалось Алле зловещим, тревожным. Точно замерли тени на стенах. И тишина, непостижимая тишина - сколько бы ни говорили, даже громко, Алла, Андрей, Ксюша, - тишина окутывала все звуки, и голоса вязли в ней, как в пропасти. Стасик обычно молчал, но стал внезапно улыбаться.
Эта улыбка, казалось, плыла по комнатам. Чтобы заглушить тишину, Алле хотелось кричать, особенно ночью, среди мрака и суеты черных сновидений. Но она знала, что никакой крик не заглушит эту тишину, не успокоит ее. Крик только подчеркнет всемогущество пугающей тишины.
Наконец, Станислав не отвечал на робкую, отдаленную ласку Аллы, и это ранило ее. Близость была далека. Но не было и реакции ненависти и отторжения. Он только улыбался в пустоту.
Так продолжалось несколько дней, томительных, как дни на луне.
Но потом Алла почувствовала, что Станислав чуть-чуть приоткрылся, стал ближе. Молчание стало исчезать. Иногда его глаза наполнялись слезами, но такими же безучастными, как он сам. Зато он произносил слова, и порой пронзительные.
- Как хорошо, Женя, что ты пришла из сна или оттуда (он сделал неопределенный жест) ко мне, - сказал Станислав ей как-то. - Ты принесла оттуда мне покой. А то мне казалось, что вокруг одна смерть и нет детей.
- Я твоя жена, Станислав, - ответила Алла. - Как же я могла тебя бросить?
- Не отрицай, не отрицай, тебя бы увели под землю. Мы все слабые. Тебя бы поглотили.
Алла не стала спорить.
Лена одна из первых посетила этот дом после такого могильного карантина. Она пришла с Сергеем. В квартире была еще Ксюшенька. Андрей спал в соседней комнате.
Вечер был таким, как будто звезды потеряли свое значение. Одна Россия оставалась. Они сидели за круглым столом и видели зеркало, в котором когда-то отражалось то, чего не было.
Стасик в своей заброшенности стал странно-трогателен, слово мумия, читающая стихи.
Стихи внезапным потоком лились и в сознание Лены. Снова, как раньше и как в будущем. Но образ Стасика и его улыбки внушили Лене поэзию, которую не очень-то можно было читать вслух в данной ситуации.
Ничего не понять, кроме сна бытия,
Кроме Брахмана где-то за миром,
И стою очарованный смертию я,
Торжеством иллюзорного пира.
Вечерний этот пир был не совсем иллюзорен, но вкушавшие - вполне. Так казалось Лене после таких стихов. Ксюша приготовила яства, нарочно сладко-острые, чтобы напомнить Станиславу об этой жизни, пусть короткой, но полной бредовых ощущений. (Ксюша считала вкус формой полноценного бреда - и всегда, когда дома звала мужа отобедать, окликала его: «Пора бредовать».)
Но такой бред не очень воспринимался Станиславом. Он ел мало и с таким видом, будто присутствует при важных похоронах.
Ксюшу это раздражало, и нежные жилки на ее белой шейке отвечали ей взаимностью.
Страшно было затерять себя при таком ритуале. Но Россия за окном жила, и было в этой жизни невиданно-великое, тайное подземное течение, которое шло вопреки всему, что творилось на поверхности, ожидая своего часа выйти наружу.
«Все будет хорошо», - повторяла Лена самой себе, слушая шепот этого течения.
- Станислав, вы помните, как вы родились? - спросила Ксюша как можно мягче.
- Помню, - ответил тот. - Я проснулся тогда в комнате. Рядом была женщина. Ее звали Анастасия. Но я немного помню, что было и до этого…
- Стасик, тебе хорошо с нами? - перебила его Алла.
- Мне всегда хорошо на том свете.
- Ну и слава Богу, - вздохнула Ксюша.
- А демоны? - спросил Сергей.
«Важно пробудить Станислава к любому общению», - подумал он.
- Что это за слово? - спросил Стасик у Аллы. - Вы называете себя демонами?
Аллой все больше и больше овладевало сострадание, сострадание к нему, к потерянному мужу. А за состраданием таилась снова любовь, притихшая при лунной тишине.
- А какой же свет для вас не «тот», а «этот», Станислав? - прямо спросила Ксюшенька.
- Не знаю, - был ответ.
- Для него нет «этого» света. Он везде чужой, - проговорила Алла, и голос ее дрогнул.
Лена вскочила со стула и подошла к Станиславу.
- Стасик, - коснувшись его плеча, заговорила она, - мы и есть «этот» свет. Неужели ты не знаешь меня? Не помнишь?
- Я помню Женю, - ответил Станислав. - А вы, может быть, и были, но очень давно.
«Не может, не может такого быть, - подумал Сергей. - Он говорит связно о своем ужасе. Может быть, он разыгрывает нас? Но зачем? Не похоже. Скорее кто-то разыгрывает его».
А все-таки в этой квартире присутствовала сейчас и обыденность. Правда, безумная.
Неожиданно позвонил и ворвался Степан Милый. Никто не ждал его появления. Ведь прошел слух, что он ушел окончательно в себя. Но Алла даже обрадовалась: надо было, пожалуй, разрядить обстановку.
Степан сразу все понял и оценил.
- Я же говорил тебе, Аллуня, - сказал он, полубезумно целуя хозяйку, - что с таким парнем, как Станислав, ничего не случится. Он выйдет сухим из любой воды!
Станислав милостиво наклонил голову. Гостя встретили в целом довольно шумно. Ксюше даже захотелось плясать. Степанушка всех расцеловал, а к Станиславу все-таки не приблизился: понимал. Но радость сияла на его задумчивом лице.
- Из какой метафизической канавы вылез, Степанушка? - нежно спросила Лена.
- Много, много было канав, Лена, - ответил Степанушка, усаживаясь за стол. И вид при этом у него был вполне приличный, словно он вышел не из той канавы, которую имела в виду Лена.
Взглянул на Станислава и вдруг захохотал, но до крайней степени дружелюбно.
- Он принц, настоящий принц, Аллуня, - запричитал Степан. - Мне, Милому, такое и не снилось. Я не так далеко ушел, разговаривая сам с собой.
Потом Степан смолк и уснул. На том самом диванчике, на который и сел. Но Станислав вдруг как-то повеселел при этом, впервые после всего веселие коснулось его лица. А то раньше по этому лицу словно бегали белые мыши.
- Дайте хоть пожить немного! - вскричала Ксюша. - Мы все в одной лодке…
- Имя которой - неописуемое, - добавила Лена.
- Пусть Степанушка спит, - вмешалась Алла. - Когда он спит, я чувствую, что Станиславу лучше. Степанушка ведь во сне всегда был неописуем.
- Станислав, Стасик, очнись наконец. Очнись! - вскричала Ксюша.
- Что?.. Что?.. Что они говорят? - с ужасом, сменившим веселие, проговорил Станислав. - Женя, я ничего не понимаю вдруг!!!
Алла кинулась к нему.
- Ты все поймешь, родной мой, ты все поймешь! - заплакала она, прикоснувшись к нему. - Нет ничего непонятного в мире, потому что он в принципе непонятен. Но мы живем в нем, живем! И ты будешь жить с нами, мой любимый!
Станислав ошарашенно вращал глазами.
- Да он победитель, в конце концов, победитель! - вскричала Лена, немного захмелев. - Ведь надо знать, чего он избежал, от чего ушел, спасся.
- Да, да! Он - Цезарь, он - Богатырь! Да! Он Александр Македонский в тысячу раз больший, он - авторитет, - заголосил Степанушка во сне.
И на этой высокой ноте вечер закончился.
На следующий день позвонил сам Нил Палыч, и Алла его пустила. Пока она многих не решалась допускать к Стасику, но Нилу не отказала.
Он пришел по-прежнему лохматый, но без очков. Станислав скромно сидел в углу, в кресле, ничего не узнавая. Нил подошел к нему и отскочил в сторону. Алла испугалась: что такое?
Нил Палыч отозвал ее в коридор. Голубой мрак в его глазах почернел, но в целом дорожденные глаза - напротив, словно снова родились и выкатились вперед, как ошпаренные.
- Чтобы разобраться, что происходит с ним, Алла, надо понять, что изменилось там, - и Нил Палыч поднял палец куда-то вверх.
А Андрей тем временем метался по комнатам, подходил к брату и исступленно повторял:
- Стасик, Стасик, я потерял тебя… Кто ты?.. Ты откуда? Вернись… вернись!
Станислав недоуменно молчал.
- Ты Андрея-то успокой, Алла, - поучал Нил Палыч. -А то он еще, глядишь, и в петлю прыгнет. Он без стержня, сорвется - и на пол, на дно то есть… глубокое дно…
Андрей тщетно пытался расшевелить Станислава, подкрикивая:
- Где Лао-цзы?! Где даосы?!! Помогите!
Но чем больше Андрей подвывал, тем больше Станислав каменел.
Алла даже похолодела, вдруг взглянув на него из коридора: «Вот-вот превратится в камень».
Нил Палыч юрко угадал ее мысли и истерично пропел:
Стою как дурак на дороге,
Впервые страшусь умереть.
Умру - и забросят Боги
В его ледяную твердь.
- Это из известного стихотворения «Камень» Евгения Головина, алхимика, - добавил он, но глаза все чернели и чернели.
Алла подумала, что Нил сойдет с ума от горя из-за того, что не может понять, что изменилось в Невидимом, чего нам ждать.
Она нежно выпроводила его, а он на прощание все бормотал:
- Не объять нам… Не объять… Только бы не провалиться… Мир-то шаток. Смотри за ним, Алла.
И исчез.
А Андрей после припадка ярости убежал. «Приду, приду, вернусь!» - только и выкрикнул.
Алла осталась одна со Станиславом. Но дикое сострадание к нему (она и не различала теперь, где любовь, где сострадание - все смешалось) заставляло Аллу приближаться к нему, быть рядом, касаться его холодной руки, но не более… Прежний невинно-жуткий взгляд Станислава давно превратился в какой-то бездонно-каменный, в глубине которого сочетались движение и странная неподвижность.
Но все-таки что-то изменялось. Впервые ночью Станислав часто кричал во сне, словно его тонкое тело рвали на части. В его крике ясно различались слова: Алла, Алла!
И интонации были прежние, словно он звал ее из глубины прошлого.
Она соскочила с постели, бросилась к нему, поцеловала в лицо, но он не проснулся, и крик замер.
И потом стал не редкостью этот зов по ночам: Алла, Алла! Алла всегда просыпалась на него, и в синем мраке комнаты ей казалось: Станислав вот-вот встанет, но уже навсегда не прежний, а жуткий в своей отрешенности.
И интонации этого зова из другого мира казались ей разными. Часто, будто расшифровывая этот крик, в уме звучало одно:
Алла, Алла, сладко ль спать в могиле,
Сладко ль видеть неземные сны?
Причем могилой тогда ей виделась вся земля, планета наша, а неземные сны - те, что ей снятся в этой гигантской могиле.
Но иногда в этом призыве «Алла, Алла!» ей слышалось тихое, медленное, тайное его возвращение.
Однако днем было трудно понять, то ли он возвращается, то ли, наоборот, уходит, уже бесповоротно и окончательно - до Страшного Суда, до конца миров.
Глава 19
Ольга Полянова была удивительным человеком. Лена и Алла знали ее с давних пор, но в последнее время потеряли ее след в огромной Москве. Не только в их кругу об Ольге ходили легенды. Но многое в них было простым фактом. Самым глобальным фактом была Любовь, но не та любовь, которой ограничивались люди. Это была любовь не к «любимому», а ко всем, к самому бытию, к образу и подобию Божьему, скрытому в глубине человеческой души, к Свету сознания и к его Источнику, к великой тайне в человеке.
У Ольги все это было проявлено, светилось на лице. Когда она вдруг появлялась, приглашенная, например, в дом, где были незнакомые люди, впервые увидевшие ее, то эффект был ошарашивающим и смущал саму Олечку: наиболее чувствительные люди неожиданно для самих себя точно замирали в лучах невидимого света, исходящего от нее. Некоторые ощущали себя вброшенными на минуты в иную жизнь. Стоило только взглянуть на нее. Все животные токи, все, что объединяет человека со зверем, мгновенно исчезало, превращалось в труп, а душа - оживала, как будто она попала в райский мир. Да, Олечка была красива, тихая такая голубоглазая русская девушка, но все решалось необъяснимым Светом любви, исходящим от нее, от ее бледного лица, превращенного в отблеск Неба.
Люди видели - и забывали о том, что они на земле, на этой планете, в проклятом темном, но великом мире. Не было и ничего завлекающего с ее стороны - просто светилась ее душа сквозь телесную оболочку. Ухаживать за ней было бы нелепо - и это чувствовали те, кто к ней приближались. Никакого предпочтения с ее стороны, ничего лично женского, и красота ее была смертельна для земных. Ее любовь убивала похоть.
Оля была прихожанкой бедной православной церкви на окраине Москвы. Батюшка там, старенький, как будто вышедший из прошлых столетий, боялся за ее существование на земле и молился о ней, как молились в старину.
За ее существование на земле опасались и ее друзья. Ей никто и ничто не угрожало, кроме ее самой:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32