Она помахала ему платочком и послала воздушный поцелуй.
Стасик крикнул ей:
- Чей стих ты шептала мне, когда я спал? «…И почему на свете много зла…»?
Но Лиза исчезла, растворилась, унеслась в дом. Лишь топорик лежал на садовой скамейке…
В доме Станислав встретил Лютова. Тот был в халате. Они присели за стол.
- Я, пожалуй, поеду куда-нибудь, - прямо сказал ему Станислав. - Ни к чему мне другая голова…
Лютов дико, но пристально посмотрел на него и вдруг довольно добродушно согласился.
- Если не хотите, то мы не неволим, - ласково бормотнул он. - У нас и так есть добровольцы, в разных местах земного шара. Ваше состояние таково, что даже мне страшно за вас. Скатертью дорога…
…Как только Станислав оказался в подвернувшемся автобусе, прежнее состояние полностью овладело им, но стало оно еще более провальным и уничтожающим память.
Вдруг все перестало интересовать его, даже сновидения наяву.
Наконец он очутился в Москве, на вокзальной площади, у метро «Комсомольская». Не зная, что делать, он брел взад и вперед. И вдруг услышал крик:
- Станислав Семенович! Это вы?!!
Перед ним вырос человек, которого когда-то, в той прошлой жизни, он видел несколько раз на научных конференциях.
В ответ на крик Станислав молчал. Потом наступил провал, и после снова слова:
- Пойдемте со мной в одно место…
Они пошли, и Станислав что-то говорил, удивляясь собственной речи и не понимая ее.
И покатили странные, но светлые дни. Стас оказался в огромной квартире, где ему отвели маленькую комнатушку.
Его знакомый, как будто бы его звали Петр Петрович, то появлялся, то исчезал. В квартире было много комнат, то и дело возникали разные люди, но Станислав не понимал и не хотел вникать, кто они и о чем говорят. Впрочем, ему казалось, что в основном тут говорили о луне. Жил ли кто-то из них здесь или все сюда приходили зачем-то, он не отличал. Но о нем минимально заботились, еда была на кухне, в холодильнике.
Несколько раз с ним беседовал человек, которого, как послышалось Станиславу, звали Анютины Глазки. Что ему было нужно от Станислава, последний не понимал, тем более, что как только эти Анютины Глазки появлялись, у Станислава наступал провал и он барахтался в пустоте, хотя на человеческом уровне, видимо, что-то говорил и даже поучал Анютины Глазки. Но тот ни на что не реагировал.
Нельзя сказать, что такая жизнь удовлетворяла Станислава или наоборот, - нет, просто он потерял само чувство удовлетворения вообще, а следовательно, и его антипода.
Он стал серьезен, как мертвая рыба.
А кругом - голоса и голоса, и шум города за окном, и стон о помощи - где-то за пределами видимого мира.
- Пора, пора начинать новую жизнь, - услышал он раз слова Петра Петровича.
Несколько раз Станислав выходил из квартиры то в булочную, то за газетой, хотя все это не имело к нему никакого отношения, тем более газеты. Он их и не читал, да он и не понимал, может ли он вообще сейчас читать. «Ведь я же не здесь», - думалось ему. Под «здесь» он имел в виду весь мир и все прошлое. Но странная квартира притягивала Станислава, словно стала его новым домом.
Однажды он вышел из этого логова (как всегда, никто не задерживал его) с намерением быстро возвратиться. Да куда еще ему было возвращаться? Внезапно наступил страшный провал, не похожий на прежние. Из сознания все стерлось, кроме небытия. И кроме той сферы, которая ему не принадлежала и о существовании которой он никогда ничего не знал. В последний момент перед этим ему показалось, что его член выпал из его тела…
Когда он очнулся, то обнаружил: он просто стоит у подъезда своего нежданного дома и мочится в углу. Хорошо, что вокруг никого не было.
…Наконец Станислав, в обычном своем псевдооцепенении, прошел вперед, по улице, влекомый желанием пройтись в никуда. И, похолодев, скоро вернулся обратно в свою комнатку, хотя она ему казалась какой-то непонятной.
И в несколько ином, чем прежде, ошалении прошло три дня. К нему подходили, о чем-то говорили с ним, ему казалось, что его осматривали.
На четвертый день все исчезли, квартира опустела, никто не приходил. Небывалая ясность ненадолго вошла в его ум. Он вспомнил, что у него должны быть в кармане пиджака документы. Но ничего там не было, кроме денег.
Вскоре туман опять заволок сознание, погрузив его в странные сновидения наяву.
Вдруг в комнату его постучали. На пороге оказалась женщина лет тридцати пяти, с распущенными волосами, в полудикой смятой одежде.
- Вы здесь, - сказала она. - И я здесь. Нас оставили пока. Они вернутся. Квартира заперта. Но всякой пищи полно…
Станислав оглядел ее. Она вошла.
- Меня звали Ритой.
Теперь она пристально, как из могилы, смотрела на Станислава. Тот обрадовался такому взгляду и глухо спросил:
- Кто я? Где я? В каком городе мы живем?
- В Москве.
- В какой Москве? Москву я знаю хорошо. Я вижу ее в сновидениях, вижу Аллу, - четкая речь вернулась к нему, так бывало. - А этот город и эта комната - чужие, чужие, кто живет тут, они все далекие, иные… Я их не знаю.
По губам Риты пробежала нежно-пугающая улыбка.
- Так сладко не знать, кто ты и где ты… Разве тебе не надоело знать, что ты человек, или кто ты?
- Ладно, ладно… Все чуждо, как на луне… Мы, наверное, на луне, правда?
- Мы хуже.
- Хуже? Почему?
Рита приблизилась к нему. Вид у нее был такой, как будто ее мысли блуждали по всему земному шару.
- Потому что…
Рита нервно, как будто охваченная дальним ледяным огнем, стала ходить по комнате.
- Слушай меня, - проговорила она:
Мы были, но мы отошли,
И помню я звук похорон,
Как гроб мой тяжелый несли,
Как падали комья земли…
Это о нас с тобой, мой любимый. О нас с тобой!.. Как тебя звать?
- Станислав… Почему любимый?
- Потому что нас хоронили… Тебя и меня… Анютин мне шепнул об этом…
Станислав вспомнил о человеке, который в его уме назывался Анютины Глазки.
- Я не помню, что я умер, - ответил Станислав, задумавшись.
- Мы были покойники, но не умерли. Это родство между нами, вот что!!! Пойми, это родство, раз нас хоронили… Потому ты любимый. - Рита начала тихо танцевать. - Но мы танцем вышли из могил… Давай теперь жить вместе.
- Я живу только в сновидении, с Аллой… А здесь я не живу…
Рита села на кровать и поманила его. Станислав покорно подсел.
Рита заплакала и сквозь слезы проговорила:
Как странен мой траурный бред, То бред одичалой души, Ты - Свет мой, Единственный Свет.
- Кто твой свет? - осторожно спросил Станислав.
- Могила. Она дала мне новую жизнь.
- Могила - это яма?
- Это лжебездна. Так сказал Анютин…
- У него ужасные глаза. Словно цветы ожили. Это бывает только во сне.
- Давай во сне будем мужем и женой.
- Нет. Три дня назад я понял, что у меня есть жена - Алла, так ее зовут. Я не знаю, кто она. Но она красивая и любит меня. Она ищет меня. Хотя чего меня искать? Вот он я.
- Да, да. Ты здесь, мой любимый. Как хорошо, что нас хоронили, мы стали брат и сестра.
Станислав встал. В уме мелькнуло большое, черноватое зеркало. Чьи-то лица. Он вспомнил и сказал:
- Рита, ты сошла с ума. Так говорят, когда ум видит не то. Нас не хоронили, тебе все показалось.
- Может быть. Но с нами что-то делали. Поэтому мы все равно брат и сестра. А брат и сестра должны срастись.
- Рита, кто ты? Мы - люди или мы где-то там?.. - Станислав устало махнул рукой.
- Мы люди, но были где-то там. И сейчас мы там. Давай я тебя поцелую.
И она поцеловала, искренне и холодно. Этот холод понравился Станиславу. Неожиданно желание проснулось в нем, но он не знал, что с ним делать. И Рита не знала тоже. Она только целовала его как безумная, шепча:
- Я твоя сестра… Мы были, но мы отошли… Мы вернулись… Я была, но пришла к тебе… К тебе… К тебе… Вот он, ряд гробовых ступеней… И меж нас никого… Мы вдвоем…
Станислав попытался собраться, понять, что происходит. Разве он был в могиле?.. Это сомнение убило желание. Он запутался: сновидения (Алла, Москва) и чуждый реальный мир вокруг переплелись, спутались, как волосы Риты.
Он вскочил.
- Нет, Рита, ты ошибаешься, нас не хоронили! - вскричал он. - Ты спутала жизнь и смерть!
- Нет, не спутала! Нас хоронили, хоронили! Мы лежали вдвоем, обнявшись, в могиле. Мои волосы закрывали твои глаза, чтобы ты не видел тьму. Любимый, родной, иди ко мне! Вдвоем не страшно!
- Рита, Рита, пойми, мы на луне. Какая могила, какие похороны? На луне этого ничего нет. Ты бредишь землей… - внезапно, словно окунувшись в лунный свет, пробормотал Станислав, и лицо его побелело.
- Ты думаешь, мы на луне? Напрасно! - Рита нежно подошла к окну. - Посмотри. Это город. Там живут люди.
- Но это чужой город.
Станислав подошел к ней и заглянул в лицо. Рита отпрянула.
- Мне страшно, - вдруг сказала она. - Ты не мой брат. Ты - другой… - Она вдруг разрыдалась. - После могилы у меня никого не стало. Где я?
Станислав хотел ее утешить, подошел, но она опять отпрянула и в истерике выбежала.
А на следующий день к этому дому подъехала легковая машина, в квартиру вошли трое и увезли Станислава в неизвестном направлении. Рита осталась одна.
Глава 7
Данила углубился на несколько дней в лес (к тому же лето было теплое). Он любил туда углубляться, но когда после медитативного прорыва он «плясал» около «черной дыры» - то действительно забывал, кто он есть вообще, о человеке даже не было и речи. Какой уж тут «человек»!
Ему такое «забвение» не то чтобы нравилось, но оно было ему необходимо, чтобы быть близким к непостижимому. Хотя все это он уже ощущал после… И на этот раз после такой метафизической бани он вышел из лесу совсем дикий, дремлевый, и медленно потом входил в человечий интеллектуализм. Помогало чтение про себя по памяти стихов Гете и Шекспира. Но долго еще он не мог отрешиться от главного. И мысленно ругал Гете и Шекспира за инфантилизм.
Таким полулесным-полуинтеллектуальным он и встретил на полянке своего дружка - Степана Милого.
Степан поведал ему, что он самолично посетил Парфена, того самого, кто принимал мир за ошибку. И что Парфен охотно принял его, Степана. Потом Степан добавил, что он хочет отдохнуть, уйти в себя и подождать дальше путешествовать по измененным личностям.
- Степанушка! - воскликнул Данила, стряхивая рукой мох с лица, - да ты сам измененный, нешто ты не чуешь это! Посмотри на людей. - И Данила описал рукой круг, словно здесь присутствовали посетители. - Разве ты совсем похож на них?
- Это они не похожи на меня, они измененные на самом деле, а не я. Я - что? Я - обыкновенное существо, летящее в ничто. А вот они изменились, потому как не знают, куда летят.
Данила расхохотался, лесистость окончательно спала с его лица.
- Ты волен как птица. Когда отдохнешь в самом деле, я поведу тебя дальше, если захочешь. Тем более сейчас я чуть-чуть занят. Лене и Алле надо помочь. Мы недавно вернулись из Питера…
Степан задумался, пересел с земли на пенек и потом проговорил:
- Мутнеет во мне Стасик, мутнеет… Что-то он совсем серьезный стал. Теперь и не найдешь его.
Поговорив еще с часок, расстались.
А через два дня Данила, на своей квартире, получил известие, что Загадочный, Ургуев то есть, прибыл в Москву и ждет его по такому-то адресу в четверг в три часа дня, его, Лесомина, лично, и никого другого.
Квартирка, где встретились, оказалась почти такой же бредовой, как и в Питере. Загадочный предложил чай, потом куда-то исчез и, когда сели наконец за стол, запел. Пел он что-то до такой степени нездешне-глубинное, но не совсем на уровне языка, что Данила чуток похолодел, думая, что будет непредвиденное.
Но Ургуев, бросив петь, вдруг перешел на человечность.
- Мне сразу трудно было перейти, Даниил, - сказал он. - Потому я завыл по-своему. Ты уж прости меня. Я ведь хочу быть существом незаметным для Вселенной, мышкой такой духовной, чтоб меня никто не задел, не обидел, не плюнул. У меня, Даниил, со Вселенной особые отношения. Избегаю я ее, поверь, тенью по ней прохожу. Сколько ни рождаюсь, ни появляюсь - как тень бреду, потому и знаю многое. Со стороны виднее.
Данила удивился. Так ладно Ургуев никогда раньше не говорил. Ургуев заметил его взгляд и бормотнул:
- Не изумляйся, я по-всякому могу. Я - всякий, но мышка вообще…
- Метафизическая мышка, значит, - умилился Данила.
- Как ни назови. Я ваш язык не люблю особо. - Ургуев помрачнел и уткнулся в чай.
Данила тогда прямо спросил:
- Как Стасик?
Ургуев поднял мышиную голову. Глаза мелькали, изменяясь выражением. Уши шевелились сами по себе.
- Вот что отвечу. Плохо. Очень плохо.
- Где он?
- Вот этого я до сих пор не знаю. Закрыт он кем-то, закрыт для взоров издалека. Сам удивлен. Это редко так бывает. Накрыли его завесой невидимой. И чрез это покрытие не видать пока… где он.
- Печально.
- Но главное я узнал. - Ургуев как бы спрятался после этих слов.
Данила вздрогнул. Ургуев появился опять - ясный, с улыбкой, не в тени.
Даниле стало все-таки жутковато от такой ясности, хотя и сам он на многое жутковатое был горазд.
Ургуев молчал, только глаза светились изнутри, точно там были вторые глаза.
- Даниил, - медленно начал он, - я буду говорить по-вашему.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32
Стасик крикнул ей:
- Чей стих ты шептала мне, когда я спал? «…И почему на свете много зла…»?
Но Лиза исчезла, растворилась, унеслась в дом. Лишь топорик лежал на садовой скамейке…
В доме Станислав встретил Лютова. Тот был в халате. Они присели за стол.
- Я, пожалуй, поеду куда-нибудь, - прямо сказал ему Станислав. - Ни к чему мне другая голова…
Лютов дико, но пристально посмотрел на него и вдруг довольно добродушно согласился.
- Если не хотите, то мы не неволим, - ласково бормотнул он. - У нас и так есть добровольцы, в разных местах земного шара. Ваше состояние таково, что даже мне страшно за вас. Скатертью дорога…
…Как только Станислав оказался в подвернувшемся автобусе, прежнее состояние полностью овладело им, но стало оно еще более провальным и уничтожающим память.
Вдруг все перестало интересовать его, даже сновидения наяву.
Наконец он очутился в Москве, на вокзальной площади, у метро «Комсомольская». Не зная, что делать, он брел взад и вперед. И вдруг услышал крик:
- Станислав Семенович! Это вы?!!
Перед ним вырос человек, которого когда-то, в той прошлой жизни, он видел несколько раз на научных конференциях.
В ответ на крик Станислав молчал. Потом наступил провал, и после снова слова:
- Пойдемте со мной в одно место…
Они пошли, и Станислав что-то говорил, удивляясь собственной речи и не понимая ее.
И покатили странные, но светлые дни. Стас оказался в огромной квартире, где ему отвели маленькую комнатушку.
Его знакомый, как будто бы его звали Петр Петрович, то появлялся, то исчезал. В квартире было много комнат, то и дело возникали разные люди, но Станислав не понимал и не хотел вникать, кто они и о чем говорят. Впрочем, ему казалось, что в основном тут говорили о луне. Жил ли кто-то из них здесь или все сюда приходили зачем-то, он не отличал. Но о нем минимально заботились, еда была на кухне, в холодильнике.
Несколько раз с ним беседовал человек, которого, как послышалось Станиславу, звали Анютины Глазки. Что ему было нужно от Станислава, последний не понимал, тем более, что как только эти Анютины Глазки появлялись, у Станислава наступал провал и он барахтался в пустоте, хотя на человеческом уровне, видимо, что-то говорил и даже поучал Анютины Глазки. Но тот ни на что не реагировал.
Нельзя сказать, что такая жизнь удовлетворяла Станислава или наоборот, - нет, просто он потерял само чувство удовлетворения вообще, а следовательно, и его антипода.
Он стал серьезен, как мертвая рыба.
А кругом - голоса и голоса, и шум города за окном, и стон о помощи - где-то за пределами видимого мира.
- Пора, пора начинать новую жизнь, - услышал он раз слова Петра Петровича.
Несколько раз Станислав выходил из квартиры то в булочную, то за газетой, хотя все это не имело к нему никакого отношения, тем более газеты. Он их и не читал, да он и не понимал, может ли он вообще сейчас читать. «Ведь я же не здесь», - думалось ему. Под «здесь» он имел в виду весь мир и все прошлое. Но странная квартира притягивала Станислава, словно стала его новым домом.
Однажды он вышел из этого логова (как всегда, никто не задерживал его) с намерением быстро возвратиться. Да куда еще ему было возвращаться? Внезапно наступил страшный провал, не похожий на прежние. Из сознания все стерлось, кроме небытия. И кроме той сферы, которая ему не принадлежала и о существовании которой он никогда ничего не знал. В последний момент перед этим ему показалось, что его член выпал из его тела…
Когда он очнулся, то обнаружил: он просто стоит у подъезда своего нежданного дома и мочится в углу. Хорошо, что вокруг никого не было.
…Наконец Станислав, в обычном своем псевдооцепенении, прошел вперед, по улице, влекомый желанием пройтись в никуда. И, похолодев, скоро вернулся обратно в свою комнатку, хотя она ему казалась какой-то непонятной.
И в несколько ином, чем прежде, ошалении прошло три дня. К нему подходили, о чем-то говорили с ним, ему казалось, что его осматривали.
На четвертый день все исчезли, квартира опустела, никто не приходил. Небывалая ясность ненадолго вошла в его ум. Он вспомнил, что у него должны быть в кармане пиджака документы. Но ничего там не было, кроме денег.
Вскоре туман опять заволок сознание, погрузив его в странные сновидения наяву.
Вдруг в комнату его постучали. На пороге оказалась женщина лет тридцати пяти, с распущенными волосами, в полудикой смятой одежде.
- Вы здесь, - сказала она. - И я здесь. Нас оставили пока. Они вернутся. Квартира заперта. Но всякой пищи полно…
Станислав оглядел ее. Она вошла.
- Меня звали Ритой.
Теперь она пристально, как из могилы, смотрела на Станислава. Тот обрадовался такому взгляду и глухо спросил:
- Кто я? Где я? В каком городе мы живем?
- В Москве.
- В какой Москве? Москву я знаю хорошо. Я вижу ее в сновидениях, вижу Аллу, - четкая речь вернулась к нему, так бывало. - А этот город и эта комната - чужие, чужие, кто живет тут, они все далекие, иные… Я их не знаю.
По губам Риты пробежала нежно-пугающая улыбка.
- Так сладко не знать, кто ты и где ты… Разве тебе не надоело знать, что ты человек, или кто ты?
- Ладно, ладно… Все чуждо, как на луне… Мы, наверное, на луне, правда?
- Мы хуже.
- Хуже? Почему?
Рита приблизилась к нему. Вид у нее был такой, как будто ее мысли блуждали по всему земному шару.
- Потому что…
Рита нервно, как будто охваченная дальним ледяным огнем, стала ходить по комнате.
- Слушай меня, - проговорила она:
Мы были, но мы отошли,
И помню я звук похорон,
Как гроб мой тяжелый несли,
Как падали комья земли…
Это о нас с тобой, мой любимый. О нас с тобой!.. Как тебя звать?
- Станислав… Почему любимый?
- Потому что нас хоронили… Тебя и меня… Анютин мне шепнул об этом…
Станислав вспомнил о человеке, который в его уме назывался Анютины Глазки.
- Я не помню, что я умер, - ответил Станислав, задумавшись.
- Мы были покойники, но не умерли. Это родство между нами, вот что!!! Пойми, это родство, раз нас хоронили… Потому ты любимый. - Рита начала тихо танцевать. - Но мы танцем вышли из могил… Давай теперь жить вместе.
- Я живу только в сновидении, с Аллой… А здесь я не живу…
Рита села на кровать и поманила его. Станислав покорно подсел.
Рита заплакала и сквозь слезы проговорила:
Как странен мой траурный бред, То бред одичалой души, Ты - Свет мой, Единственный Свет.
- Кто твой свет? - осторожно спросил Станислав.
- Могила. Она дала мне новую жизнь.
- Могила - это яма?
- Это лжебездна. Так сказал Анютин…
- У него ужасные глаза. Словно цветы ожили. Это бывает только во сне.
- Давай во сне будем мужем и женой.
- Нет. Три дня назад я понял, что у меня есть жена - Алла, так ее зовут. Я не знаю, кто она. Но она красивая и любит меня. Она ищет меня. Хотя чего меня искать? Вот он я.
- Да, да. Ты здесь, мой любимый. Как хорошо, что нас хоронили, мы стали брат и сестра.
Станислав встал. В уме мелькнуло большое, черноватое зеркало. Чьи-то лица. Он вспомнил и сказал:
- Рита, ты сошла с ума. Так говорят, когда ум видит не то. Нас не хоронили, тебе все показалось.
- Может быть. Но с нами что-то делали. Поэтому мы все равно брат и сестра. А брат и сестра должны срастись.
- Рита, кто ты? Мы - люди или мы где-то там?.. - Станислав устало махнул рукой.
- Мы люди, но были где-то там. И сейчас мы там. Давай я тебя поцелую.
И она поцеловала, искренне и холодно. Этот холод понравился Станиславу. Неожиданно желание проснулось в нем, но он не знал, что с ним делать. И Рита не знала тоже. Она только целовала его как безумная, шепча:
- Я твоя сестра… Мы были, но мы отошли… Мы вернулись… Я была, но пришла к тебе… К тебе… К тебе… Вот он, ряд гробовых ступеней… И меж нас никого… Мы вдвоем…
Станислав попытался собраться, понять, что происходит. Разве он был в могиле?.. Это сомнение убило желание. Он запутался: сновидения (Алла, Москва) и чуждый реальный мир вокруг переплелись, спутались, как волосы Риты.
Он вскочил.
- Нет, Рита, ты ошибаешься, нас не хоронили! - вскричал он. - Ты спутала жизнь и смерть!
- Нет, не спутала! Нас хоронили, хоронили! Мы лежали вдвоем, обнявшись, в могиле. Мои волосы закрывали твои глаза, чтобы ты не видел тьму. Любимый, родной, иди ко мне! Вдвоем не страшно!
- Рита, Рита, пойми, мы на луне. Какая могила, какие похороны? На луне этого ничего нет. Ты бредишь землей… - внезапно, словно окунувшись в лунный свет, пробормотал Станислав, и лицо его побелело.
- Ты думаешь, мы на луне? Напрасно! - Рита нежно подошла к окну. - Посмотри. Это город. Там живут люди.
- Но это чужой город.
Станислав подошел к ней и заглянул в лицо. Рита отпрянула.
- Мне страшно, - вдруг сказала она. - Ты не мой брат. Ты - другой… - Она вдруг разрыдалась. - После могилы у меня никого не стало. Где я?
Станислав хотел ее утешить, подошел, но она опять отпрянула и в истерике выбежала.
А на следующий день к этому дому подъехала легковая машина, в квартиру вошли трое и увезли Станислава в неизвестном направлении. Рита осталась одна.
Глава 7
Данила углубился на несколько дней в лес (к тому же лето было теплое). Он любил туда углубляться, но когда после медитативного прорыва он «плясал» около «черной дыры» - то действительно забывал, кто он есть вообще, о человеке даже не было и речи. Какой уж тут «человек»!
Ему такое «забвение» не то чтобы нравилось, но оно было ему необходимо, чтобы быть близким к непостижимому. Хотя все это он уже ощущал после… И на этот раз после такой метафизической бани он вышел из лесу совсем дикий, дремлевый, и медленно потом входил в человечий интеллектуализм. Помогало чтение про себя по памяти стихов Гете и Шекспира. Но долго еще он не мог отрешиться от главного. И мысленно ругал Гете и Шекспира за инфантилизм.
Таким полулесным-полуинтеллектуальным он и встретил на полянке своего дружка - Степана Милого.
Степан поведал ему, что он самолично посетил Парфена, того самого, кто принимал мир за ошибку. И что Парфен охотно принял его, Степана. Потом Степан добавил, что он хочет отдохнуть, уйти в себя и подождать дальше путешествовать по измененным личностям.
- Степанушка! - воскликнул Данила, стряхивая рукой мох с лица, - да ты сам измененный, нешто ты не чуешь это! Посмотри на людей. - И Данила описал рукой круг, словно здесь присутствовали посетители. - Разве ты совсем похож на них?
- Это они не похожи на меня, они измененные на самом деле, а не я. Я - что? Я - обыкновенное существо, летящее в ничто. А вот они изменились, потому как не знают, куда летят.
Данила расхохотался, лесистость окончательно спала с его лица.
- Ты волен как птица. Когда отдохнешь в самом деле, я поведу тебя дальше, если захочешь. Тем более сейчас я чуть-чуть занят. Лене и Алле надо помочь. Мы недавно вернулись из Питера…
Степан задумался, пересел с земли на пенек и потом проговорил:
- Мутнеет во мне Стасик, мутнеет… Что-то он совсем серьезный стал. Теперь и не найдешь его.
Поговорив еще с часок, расстались.
А через два дня Данила, на своей квартире, получил известие, что Загадочный, Ургуев то есть, прибыл в Москву и ждет его по такому-то адресу в четверг в три часа дня, его, Лесомина, лично, и никого другого.
Квартирка, где встретились, оказалась почти такой же бредовой, как и в Питере. Загадочный предложил чай, потом куда-то исчез и, когда сели наконец за стол, запел. Пел он что-то до такой степени нездешне-глубинное, но не совсем на уровне языка, что Данила чуток похолодел, думая, что будет непредвиденное.
Но Ургуев, бросив петь, вдруг перешел на человечность.
- Мне сразу трудно было перейти, Даниил, - сказал он. - Потому я завыл по-своему. Ты уж прости меня. Я ведь хочу быть существом незаметным для Вселенной, мышкой такой духовной, чтоб меня никто не задел, не обидел, не плюнул. У меня, Даниил, со Вселенной особые отношения. Избегаю я ее, поверь, тенью по ней прохожу. Сколько ни рождаюсь, ни появляюсь - как тень бреду, потому и знаю многое. Со стороны виднее.
Данила удивился. Так ладно Ургуев никогда раньше не говорил. Ургуев заметил его взгляд и бормотнул:
- Не изумляйся, я по-всякому могу. Я - всякий, но мышка вообще…
- Метафизическая мышка, значит, - умилился Данила.
- Как ни назови. Я ваш язык не люблю особо. - Ургуев помрачнел и уткнулся в чай.
Данила тогда прямо спросил:
- Как Стасик?
Ургуев поднял мышиную голову. Глаза мелькали, изменяясь выражением. Уши шевелились сами по себе.
- Вот что отвечу. Плохо. Очень плохо.
- Где он?
- Вот этого я до сих пор не знаю. Закрыт он кем-то, закрыт для взоров издалека. Сам удивлен. Это редко так бывает. Накрыли его завесой невидимой. И чрез это покрытие не видать пока… где он.
- Печально.
- Но главное я узнал. - Ургуев как бы спрятался после этих слов.
Данила вздрогнул. Ургуев появился опять - ясный, с улыбкой, не в тени.
Даниле стало все-таки жутковато от такой ясности, хотя и сам он на многое жутковатое был горазд.
Ургуев молчал, только глаза светились изнутри, точно там были вторые глаза.
- Даниил, - медленно начал он, - я буду говорить по-вашему.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32