Видение исчезло, отец вновь превратился в неподвижную картинку на экране.
— Нет, — ответил Форсайт. — Лучше попробуй еще раз уговорить СОЭ установить наблюдение за посадкой кораблей. Если Пакс действительно выбросил разведчика, он рано или поздно должен спуститься на планету.
— Так точно, сэр, — сказал Пирбазари, но в его голосе не чувствовалось воодушевления.
— Понимаю, это может оказаться пустой тратой времени, — согласился Форсайт, отвечая на невысказанные мысли помощника. — Мне уже вежливо намекнули, что у СОЭ нет столько людей, чтобы осматривать каждый рудовоз или грузовик в системе Лорелеи. Но если мы будем надоедать им, то, может быть, они согласятся организовать хотя бы выборочный контроль. Просто чтобы отделаться от нас.
Пирбазари тонко улыбнулся:
— Приятно работать с человеком, который разбирается в психологии. Но как быть с подготовкой студии?
— Этим займется Роньон, — ответил Форсайт и, взяв в руки свой коммуникационный жезл, три раза нажал кнопку вызова другого помощника. — Потом расскажешь мне, чем закончилась поездка в СОЭ.
— Слушаюсь, сэр. — Пирбазари чуть склонил голову, с военной четкостью развернулся и вышел из комнаты.
Форсайт вновь посмотрел на экран, чувствуя, что его раздражение, вызванное действиями чинов СОЭ — как, впрочем, и иными событиями последних дней, — сменяется застарелой горечью. Да, он неплохо разбирался в людях; политике и психологии его учил непревзойденный мастер. Человек, познавший систему власти до таких глубин, что к концу второго срока избрания его называли самым компетентным Верховным Сенатором Лорелеи, когда-либо представлявшим ее на Ахаре.
И вдруг эта система рухнула.
Отец, разумеется, боролся. В ходе долгих ожесточенных дискуссий он утверждал, что новооткрытые ангелы слишком плохо изучены, чтобы позволять им воздействовать на людей, особенно на тех, кто несет прямую ответственность за благосостояние Эмпиреи. Однако авторитет реформаторов был непоколебим, воодушевление масс буквально воспарило до небес, а сказки о бесчестии и алчности растленных политиков слишком глубоко укоренились в народной мифологии. Всеобщее движение в поддержку эксперимента с ангелами неуклонно набирало силу, и, по мере того как оно крепло, все те, кто поначалу выступал против, втихую оказались по ту сторону баррикад. Даже средства массовой информации, исходившие слюной при малейшем намеке на раскол мнений, столь же незаметно превратились в сплоченную команду болельщиков, ратующих за Эксперимент.
В конце концов отец остался в одиночестве. И когда ему выдали персонального ангела, он вернул его обратно. Вместе с заявлением об отставке.
Это был последний жесткий, безвыигрышный шаг в его политической карьере. Вероятно — последнее жесткое и безвыигрышное решение из всех, которые принимались Верховным Сенатом за восемнадцать лет, минувших с той поры.
Этого не замечал никто, кроме Форсайта; план противостояния все более настойчивым вторжениям Пакса на территорию Эмпиреи, основанный на применении сетей и ускорителей, был лишь очередным свидетельством коллективной нерешительности Верховных Сенаторов. Они то и дело, хотя и не без оснований, заявляли, будто бы политика Пакса нацелена на захват, а не уничтожение и будто бы он стремится поглотить Эмпирею, как поглотил остальные земные колонии, поселившиеся в дальних уголках космоса за последние триста лет. Само по себе это предположение выглядело достаточно разумным.
Однако предполагать, что подобным территориальным притязаниям можно давать отпор, попросту вышвыривая корабли Пакса и вынуждая их провести в свободном пространстве несколько месяцев, было верхом наивности. Единственный способ остановить агрессора — расквасить ему нос.
Идеальные условия для такого шага имелись в системе Лорелеи три дня назад. Незначительное изменение стартового вектора ускорителя — и чудовищный боевой корабль Пакса прямиком прошел бы сквозь звезду и исчез навсегда. Более радикального решения нельзя и придумать.
Однако Верховные Сенаторы, определяющие политику СОЭ, носят на шее ангелов, как и военные чины, проводящие эту политику в жизнь… а люди, которые носят ангелов, никогда не опускаются до таких грубых мер, как убийство.
Они не спешили, они все тщательно взвесили и отправили корабль Пакса в такое место, где ему ничто не угрожало. В один прекрасный день он вернется.
Но еще до того Форсайт сам станет полномочным Сенатором. Верховным Сенатором с ангелом на шее. А может быть, и нет. Послышался неуверенный стук в дверь. — Войдите, — отозвался Форсайт.
Приглашение не возымело действия. Форсайт недовольно поднял глаза; потом, сообразив, в чем дело, взял жезл и дважды нажал кнопку вызова Роньона. Дверь распахнулась, и гигант робко ступил в комнату. Его толстые пальцы вывели в воздухе вопрос:
«Вы меня звали, господин Форсайт?»
«Да», — отозвался Форсайт на языке жестов. Глухой от рождения, Роньон неплохо читал по губам, но Форсайт придерживался давно установленного правила — если речь идет о делах, касающихся лишь их двоих, по мере возможности общаться с Роньоном только посредством пальцев. Как любой навык, язык глухонемых без практики быстро забывается, а Форсайт не хотел, чтобы его люди утрачивали эту сноровку. Порой было очень удобно иметь возможность вести тайный разговор в окружении толпы посторонних. — «Через полчаса я должен выступить с речью, — сообщил он Роньону. — Не мог бы ты отправиться в студию и подготовить все к передаче?»
Застенчивые глаза Роньона расширились, вялые губы изогнулись в радостной улыбке.
«Да, господин Форсайт, — возбужденно зажестикулировал он. — Вы имеете в виду, я все должен сделать сам?»
Форсайт сдержал улыбку. Это была одна из немногих точек опоры в его неустойчивом мире — каким бы простым либо унизительным ни казалось дело, он всегда мог рассчитывать, что Роньон возьмется за работу со всем энтузиазмом, на который был способен его мозг восемнадцатилетнего юнца.
И это был весьма горячий энтузиазм. Никто даже не догадывался, воодушевляла ли Роньона поставленная перед ним задача или более тонкое чувство — удовлетворение оттого, что кто-то ему доверяет.
«Господин Милз уже там, — продолжал Форсайт. — Ты ведь знаешь, что нужно сделать?»
Роньон кивнул.
«Да, знаю. — Его детский пыл сменился столь же детской сосредоточенностью. — Я все сделаю».
«Не сомневаюсь в этом, — вполне искренне отозвался Форсайт. В отличие от более „зрелых“ людей, с которыми ему приходилось иметь дело, Роньон был начисто лишен раздражающей ложной гордости, которая не позволяет людям признавать свое поражение. Как правило, если ты что-то поручил Роньону и он не обратился к тебе за дополнительными разъяснениями, это значило, что он сделал все как надо. — В таком случае отправляйся. Нельзя заставлять народ Лорелеи ждать».
«Слушаюсь, господин Форсайт». — Со счастливой улыбкой на губах Роньон повернулся и вышел.
Порой, улучив свободную минуту, Форсайт задумывался, зачем он держит Роньона при себе. Рослый и неуклюжий, с далеко не фотогеничным лицом и разумом ребенка, Роньон был весьма далек от типичного образа человека, вхожего в политические круги. Поначалу это был символический жест со стороны Форсайта — высокопоставленный представитель планеты находит время позаботиться о тех, кому бессильна помочь даже современная медицина. Этот предвыборный трюк оказался весьма успешным, невзирая на громкие протесты оппонентов, объявивших его бесстыдной игрой на человеческих чувствах. Форсайт выиграл ту кампанию и с той поры не знал поражений.
Но это было пятнадцать лет назад. Почему же Роньон до сих пор находится рядом с ним?
Пожав плечами в ответ на собственные мысли, Форсайт нажал клавишу интеркома.
— Милз слушает, — произнес знакомый голос.
— Это Форсайт. Как дела?
— Последняя проверка осветительных приборов, господин Сенатор-Избранник, — ответил Милз привычно-озабоченным тоном. — Заканчиваем через пять минут.
— Надеюсь, что так, — с нажимом произнес Форсайт. — Потому что я послал в студию Роньона и попросил подстегнуть вас.
Милз фыркнул.
— Что ж, придется засучить рукава, — отозвался он с насмешливой серьезностью, которая, впрочем, не могла скрыть появившегося в его голосе напряжения. — Я бы не хотел, чтобы он рассердился на нас.
— Я тоже, — сказал Форсайт. — Скоро спущусь к вам.
Он выключил интерком. Да, наверное, дело именно в том, что Роньон так выделяется среди нас, подумал он. Со своим детским энтузиазмом и безрассудной верностью Роньон был подобен легкому ветерку, разгоняющему застоялый запах нечистот, которыми нередко оборачивается политика. У Форсайта сохранились живые воспоминания о том, как его отец пускал в ход свое недюжинное чувство юмора, чтобы разрядить напряжение, столь часто грозившее свести с ума его самого и людей, которые с ним работали. Быть может, Форсайт приблизил к себе Роньона из подсознательного стремления компенсировать отсутствие у себя этого дара.
Несколько секунд он смотрел на застывшее изображение отца, чувствуя, как его охватывает знакомый прилив решимости. Когда-то один из Форсайтов сложил с себя обязанности Верховного Сенатора, не желая поддаться отупляющему воздействию ангела. Теперь его потомок, если ему достанет изобретательности и будет сопутствовать удача, попытается одновременно сохранить свой пост и свободу… и в процессе убедить окружающих в том, что его отец с самого начала был прав.
Выключив монитор, он собрал бумаги и двинулся к выходу. Его ждал народ Лорелеи.
Глава 5
— Это очень хорошее вино, — сказала Чандрис, следя за тем, как Тумз взял со стола бутылку вычурной формы — он назвал этот сосуд «караффой» — и подлил немного жидкости в ее бокал. Девушка заметила, что рука ее кавалера еще не начала трястись; однако, чтобы поднести горлышко, ему потребовалось чуть больше времени, чем можно было ожидать. Стоит заставить его выпить еще немного — и скоро она сможет, ничего не опасаясь, позволить Альберту увести себя в каюту. — Сладкое и некрепкое, — добавила она, пригубив вино. — Попробуйте.
Тумз криво улыбнулся.
— Боюсь показаться нелюбезным, но, на мой взгляд, вина Джулио созданы специально для юных девушек вроде вас. Вот… — он поднял свой бокал, — вот выпивка для настоящих мужчин.
— Я не утверждала обратного. — Чандрис улыбнулась в ответ. — Мне и в голову не пришло бы усомниться в том, что вы настоящий мужчина. — Она заговорила тише, в ее голосе зазвучал призыв: — Уж я-то знаю.
Альберт растянул губы и с хищной ухмылкой, к которой примешивались самодовольство и удовлетворение, протянул руку и положил пальцы ей на ладонь. Чандрис позволила ему погладить себя, продолжая улыбаться и ничем не выдавая охватившей ее нервной дрожи. Если Тумз заподозрит, что все это время она водила его за нос и что последние две недели его плотские утехи ограничивались тем, что он стягивал с нее одежду и тут же проваливался в пьяный, беспробудный сон…
«Хватит», — одернула себя Чандрис. Разумеется, он ни о чем не догадывается. Вряд ли он продолжал бы все это время сорить ради нее деньгами, если бы ежеутренние восхищенные отзывы Чандрис о мужских способностях Альберта противоречили его собственным воспоминаниям. Все дело в нервах. И, может быть, в том, что ей до сих пор не доводилось делать ничего подобного. Ее коньком были молниеносные операции; несколько часов в обществе жертвы, максимум день-другой, потом рывок и бегство. Обхаживать одного и того же клиента две недели подряд оказалось куда труднее, чем она могла представить.
Но ждать осталось недолго. Вытерпеть еще одну ночь — завтра «Хиррус» прибудет на Сераф. Она вместе с Тумзом спустится в челноке на планету, подарит ему прощальный поцелуй, и этим все кончится. Рывок и бегство.
Свободной рукой Чандрис взяла свой бокал и, поднеся к губам, обвела взглядом зал за спиной Тумза…
Она замерла. Отделенный от нее четырьмя столиками, сидел тот самый мужчина.
Чандрис поперхнулась и целую минуту содрогалась всем телом, пытаясь очистить легкие, не закашлявшись вслух.
— Чандрис? — Альберт нахмурился и еще крепче стиснул ее ладонь. — Вы хорошо себя чувствуете?
Она кивнула, продолжая негромко покашливать и злясь на себя за то, что утратила самообладание. Между двумя приступами она еще раз посмотрела через плечо Тумза, гадая, следит ли за ней тот человек.
Он не спускал с нее глаз. И это продолжалось уже неделю. Он появился на борту лайнера во время остановки у Лорелеи и, насколько могла судить Чандрис, сторонился окружающих. Неприметный на вид — от силы на пару сантиметров выше ее самой, брюнет с темными глазами, он, вероятно, только что разменял третий десяток. И если бы не одно малозаметное обстоятельство, Чандрис, как и все окружающие, едва ли обратила бы на него внимание.
Это обстоятельство заключалось в том, что он, как и сама Чандрис, явно был здесь чужим.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73