Когда Дари вышла из автобуса и огляделась вокруг, уже наступили
ранние сумерки. Фоглин специализировался на электронике, Расмуссен - на
генетике. Оба городка имели минимально необходимые размеры для поддержания
непрерывного фабричного производства, но отдельные операции все еще
осуществлялись человеческими руками. Люди на улице либо возвращались с
работы, либо спешили туда.
Сомневаешься - спрашивай. В Расмуссене вряд ли могло быть много
учителей.
- Я ищу Орвила Фримонта, школьного учителя.
Третья попытка увенчалась успехом. Женщина в поношенном шелковом
платье, прошитом золотой нитью, - вероятно, не все прохожие были рабочими
- указала на здание, красная крыша которого виднелась неподалеку в одном
из закоулков.
- Поспешите, - сказала она. - Орвил живет один и рано ложится спать.
Женщина говорила довольно уверенно, но когда Дари увидела мужчину,
открывшего дверь на ее стук, то подумала, что ошиблась домом. Дари ожидала
увидеть престарелого, согбенного педанта, а вместо этого перед ней стоял
здоровяк крепкого сложения, выглядевший не старше самого Квинтуса.
- Вы Орвил Фримонт?
Мужчина улыбнулся.
- Да, это я.
Дари вошла в заученную роль - в двадцать первый раз лгать не
составляло труда. Пять минут спустя она уже сидела в самом удобном кресле
маленького домика, пила чай и слушала исполненные энтузиазма воспоминания
Орвила Фримонта о Квинтусе Блуме.
- Это был мой самый первый класс, когда я юношей прибыл в Фоглин, не
слишком веря в свои способности. Конечно же, ваш первый класс всегда
особенный и вы никогда не забудете учившихся в нем детей. - Фримонт
улыбнулся Дари так, что она пожалела, что не он ее первый учитель. - Но
даже на фоне всех этих обстоятельств Квинтус Блум выделялся.
- В каком смысле?
- С тех пор через мои руки прошло много детишек, таких же умненьких,
как и Квинтус, но никогда - ни в то время, ни после - мне не встречался
ученик, который столь страстно рвался бы в лидеры. Переступив порог моего
класса, он еще слыхом не слыхивал слово "амбиция". Но она у него уже
имелась. Он трудился так усердно, что это иногда настораживало. Он из кожи
лез вон, чтобы быть первым, даже если для этого требовалось немного
сжульничать в надежде, что я не замечу. - Орвил Фримонт уловил мгновенное
изменение выражения лица Дари. - Не принимайте близко к сердцу, все дети
так поступают. Конечно, одной из причин подобных действий стало
определенное неприятие его другими детьми. Вы же знаете, какими злыми и
жестокими они бывают. У Квинтуса была ужасная кожа, покрытая красными
пятнами на лице, руках и ногах, и, похоже, ничто не могло его излечить.
- Она у него до сих пор такая.
- Очень жаль. Я считаю, это нервное заболевание, и могу поспорить,
что он пытался отковыривать эти бляшки, когда был уверен, что за ним никто
не наблюдает. Но невзирая на первопричины пятна и струпья были весьма
реальны. За моей спиной дети звали его Паршивчиком. Бедный малыш без
лишних слов работал еще упорней. Если бы вы тогда пришли ко мне и
спросили, кто из моих учеников достигнет наибольшего успеха, я бы назвал
Квинтуса Блума. Ему он был жизненно необходим, остальным - нет.
- А какие-нибудь особые таланты у него были?
- Разумеется. Для своих лет он был самым лучшим писателем из всех,
кого мне когда-либо доводилось встречать. Даже если он делал ошибки, я
закрывал на них глаза из-за его стиля.
- Вряд ли стоит надеяться, но не осталось ли у вас чего-нибудь из
написанного им в начальной школе?
Орвил Фримонт покачал головой.
- Неплохо бы. Просто в свое время до меня не дошло, что Квинтус
станет столь знаменит, иначе я бы обязательно сохранил. Вы сами знаете,
как это бывает: детишки взрослеют, приходят новые малыши, и ваше внимание
переключается целиком на них. Именно это продлевает вам молодость. Я
никогда не забуду Квинтуса, но времени на размышления о его судьбе я не
тратил.
Дари посмотрела на часы и поднялась.
- Мне пора на обратный автобус в Фоглин, иначе я потеряю целый день.
Извините, что отняла у вас столько времени. Знаете, мне приходилось
встречаться с разными учителями, и я научилась отличать хороших. При
желании, вы могли бы преподавать в университете, а не в начальной школе.
Фримонт рассмеялся, взял из рук Дари ее шляпу и проводил до дверей.
- Вы имеете в виду - если бы я решился пожертвовать своей наградой. -
Видя ее недоумение, он добавил: - К тому времени, когда вы достигли
студенческого возраста, мисс Лэнг, вы уже сформировались как личность. Но
приходите ко мне маленькой девочкой пяти или шести лет, и я смогу внести
свою лепту в процесс вашего формирования. В этом моя награда. И именно
поэтому я считаю, что моя работа самая лучшая во Вселенной.
На пороге Дари остановилась.
- Вы хотите сказать, что Квинтус Блум - дело ваших рук?
Орвил Фримонт задумался сильнее, чем за все время встречи.
- Мне лестно так думать. Но я подозреваю, что Квинтус сформировался
задолго до того, как мне посчастливилось с ним встретиться. Этот напор,
это стремление быть первым и добиваться успеха - не знаю, когда и откуда
они взялись. Но когда мы встретились, этими качествами он уже обладал. -
Он взял Дари за руку и долго держал ее. - Надеюсь, вы хорошо напишете о
Квинтусе. Бедный маленький чертенок заслуживает этого.
Дари торопливо зашагала по холодным ночным улицам Расмуссена.
Последний автобус отходил через несколько минут. Спотыкаясь и скользя на
тонком льду, покрывшем тротуары, она пыталась оценить свое путешествие в
Фоглин и Расмуссен. Теперь она знала Квинтуса Блума гораздо лучше.
Благодаря Орвилу Фримонту она нашла подтверждение его сильным сторонам и
узнала немножко о его слабостях.
И когда Дари вошла в ожидающий автобус, она вдруг поняла, что ее
визит на Мир Джерома открыл ей нечто такое, чего ей лучше было бы не
знать. Она увидела Квинтуса Блума глазами Орвила Фримонта: не
самоуверенного и высокомерного взрослого человека, но упорного ребенка -
маленького, одинокого и обиженного.
Возможно, визит к Орвилу Фримонту был большой ошибкой. И теперь,
каким бы противным ни казался Квинтус Блум, Дари гораздо труднее его
ненавидеть.

13
Дари Лэнг и Квинтус Блум оказались не единственными, кого
заинтересовали изменения в артефактах. Ханс Ребка, размышляя аналогично,
похоже, занимал более выгодную позицию, чем эти двое, чтобы подойти к
данному вопросу со всей серьезностью. Он единственный выслушал выступление
Квинтуса Блума, а затем узнал из первых рук об изменениях на Дженизии и
бесследном исчезновении Жемчужины.
Но с какой стороны подступиться? Человек действия - искатель
приключений до кончиков ногтей, - он совершенно не походил ни на Квинтуса
Блума, ни на Дари Лэнг с их энциклопедическими знаниями о каждом артефакте
в рукаве. Чтобы Ханс Ребка сумел распознать перемену, последняя должна
предстать перед ним в полный рост.
И осознание этого странным образом упростило для него принятие
решения об отлете с Врат Стражника.
Незадолго до первой встречи с Дари Лэнг Ханс Ребка с головой
погрузился в подготовку исследовательской экспедиции на артефакт Парадокс.
И в тот самый момент, когда он уже приготовился стартовать, его направили
на Тектон и Опал, вызвав тем самым бурю негодования. Он столько месяцев
убил на изучение всего, что было известно об этой сферической аномалии, и
теперь эти знания пропали впустую!
Но как знать, возможно, ему удастся использовать их теперь, дабы
подтвердить или опровергнуть идеи Дари Лэнг и Квинтуса Блума. Но даже если
он не найдет никаких изменений в Парадоксе, для подобного путешествия у
него имелись веские основания. Процедура холодного запуска, потребовавшая
вскрытия черепной коробки Ввккталли, напомнила ему еще об одной
особенности вживленного компьютера, которая как раз и могла оказаться
ключом к тайне Парадокса.
Ребка смотрел на мерцающий впереди мыльный пузырь, поверхность
которого гипнотизировала переливами всех цветов радуги. Парадокс считался
одним из самых маленьких артефактов - всего пятьдесят километров в
поперечнике. В отличие от Стражника или многих других, вокруг Парадокса не
существовало непроницаемого барьера для приближающихся кораблей.
Звездолеты исследователей могли свободно проникать внутрь и выходить
обратно физически неповрежденными. К сожалению, как выяснили первые
исследователи Парадокса (вернее, как выяснили люди, нашедшие их потом),
этого нельзя было сказать об экипаже. Парадокс начисто уничтожал любой тип
памяти, органической или неорганической. Выжившие экипажи вели себя как
новорожденные младенцы, которым оставили только жизненно важные инстинкты.
С банками данных и компьютерной памятью кораблей происходило то же самое.
Их содержимое бесследно пропадало. Любая управляемая компьютером система
корабля - а таких было множество - внутри Парадокса не действовала.
Корабли выходили оттуда с открытыми люками, с температурой, упавшей до
температуры окружающего пространства, или с заглохшими двигателями.
Эффект получил название "лотос-поля". К сожалению, это не означайте,
что во всем рукаве найдется хоть кто-то, имеющий малейшее представление о
том, как или зачем оно работает, или как его можно нейтрализовать. После
первой волны экспедиций (первых официально зарегистрированных экспедиций;
никому не было известно, сколько раз открывали Парадокс и сколько раз
память о нем была начисто стерта) доступ к артефакту закрыли для всех,
кроме специально подготовленных исследователей.
К таким исследователям относился Ханс Ребка с его многолетним опытом
в такой деликатной области, как умение избегать всевозможных
неприятностей.
Но это ни в коей мере не относилось к Ввккталли. Вживленный компьютер
смотрел на Парадокс как ребенок, которому пообещали новую игрушку.
- Как вы думаете, лотос-поле занимает весь внутренний объем или
только поверхностный слой?
- Вероятно, только слой. Известно, что оно там есть. А благодаря
просвечиванию, у нас также есть сведения о наличии в Парадоксе других
многочисленных внутренних структур. - Ребка колебался. Общий план
предстоящих работ его вполне удовлетворял, но теперь настало время
практических вопросов. Каким образом лучше всего размотать, а затем
смотать обратно тридцатикилометровую бухту тонкого волоконно-оптического
кабеля? Где лучше всего пропустить кабель в скафандр, чтобы не нарушить
герметичность? И когда Ребке надевать свой собственный скафандр?
Досадно, что все задуманное придется проделать в скафандрах, но
другого выхода Ребка не видел. Даже если каким-то чудом внутри Парадокса
окажется воздух, пригодный для дыхания человека, неизвестно, что
произойдет по пути. И какова температура внутри Парадокса? Она могла быть
абсолютно любой.
- Сиди смирно. - Он стоял за спиной Талли, полностью облаченного в
скафандр, за исключением шлема. - Я хочу прорепетировать все действия еще
раз.
Он уже пропустил кабель через отверстие в верхушке шлема,
загерметизировал точку ввода и подсоединил нейронный разъем к концу кабеля
изнутри. Все это он оставил на весу, а сам наклонился, чтобы ощупать
затылок Талли. Когда он нажал на три маркированные точки и одновременно
потянул вверх, в затылочной части черепа обнажилась белая кость. Защелки
открылись, и теперь верхушка черепа могла свободно откинуться вперед на
шарнире, спрятанном во лбу. Показался мозг Талли в форме крупного овоида
серого цвета, плотно сидящего в черепной коробке.
Со всеми предосторожностями Ребка извлек его.
- С тобой все в порядке?
- Все отлично. Правда ничего не вижу, потому что черепная крышка
закрывает глаза.
- Постараюсь побыстрее. - Ребка ощупал снизу овоид, чтобы определить
местонахождение короткой, заканчивавшейся разъемом спирали, соединявшей
мозг вживленного компьютера с верхней частью спинного мозга. -
Приготовились... Начали.
Он отсоединил разъем спирали, тем самым полностью высвободив мозг, и
вставил нейронный коннектор от шлема скафандра в спинномозговой разъем.
Секундой позже он подсоединил другой конец тридцатикилометрового
волоконно-оптического кабеля к головному мозгу Ввккталли.
- Ну, как дела?
- Прекрасно. - Руки Ввккталли потянулись вверх, чтобы установить
крышку черепа в нормальное положение.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39