Кажется, они достаточно тверды, так что слава Богу, не замараю белье».
Он попытался улыбнуться, чтобы ободрить себя, и его губы растянулись в жалком подобии улыбки. Однако и оно сменилось гримасой, когда снова раздался звук камня по камню, словно каменная плита сдвигалась со своего основания.
— О, Спаситель... — теперь уже не про себя, а вслух прошептал мольбу ирландец.
Он уставился на открытый вход в маленький придел, где лежали останки сэра Гарета Локвуда.
О нет, это невозможно! Такое случается лишь в рассказах Эдгара Аллана По. Весь многолетний опыт аномальных и парапсихических исследований утверждал, что мертвецы — особенно куски высохшей кожи и костей — никогда не пытаются по собственной воле покинуть места своего упокоения. Может вернуться дух, но сами мертвецы никогда не встают и не ходят, не сдвигают огромные камни.
Звук прекратился.
И Фелан начал подниматься на ноги.
Это только кажется. Он сам запугал себя до безумия, читая эти проклятые дневники. Эти звуки лишь у него в воображении, как и темнота в церкви. Он позволил безумным писаниям повлиять на собственный ум.
А что теперь? Шарканье ног по полу? Возьми себя в руки, старый ты дурак!
По-прежнему глядя на вход в придел, Фелан чуть нагнулся за своей тростью. И начал пробираться вдоль скамьи к центральному нефу.
Конечно, померещилось, но какой смысл оставаться тут? Ночью здесь нечего делать. Это вовсе не оправдание, ему действительно нужно кое с кем повидаться.
Фелан не отрывал глаз от темноты —
кромешной черноты -за входом в придел.
«Если простите мою невежливость, я, пожалуй, пойду», — повторял он про себя, будто, переведя все в беззаботное подшучивание, мог сделать явление нереальным.
Его снова охватила тошнота, на этот раз вызванная страхом, а не отвращением. Уже у самого конца скамьи он согнулся и, чтобы не упасть, схватился за спинку переднего сиденья и стоял так, согнувшись и давясь блевотиной, не желая осквернять храм Божий. Чтобы подтвердить, что это в самом деле храм Божий, Фелан осенил себя крестным знамением.
— ...Отца и Сына и Святого Духа, — бормотал он.
Дурнота приковала его к месту.
— Я сам все это придумал, — прошептал он. — Всему виной мой страх.
Тело там мертво, действительно мертво, и ничто на свете не может вернуть его к жизни.
— Действительно мертво, — повторил ирландец, на этот раз шепотом.
Он открыл свое сознание всем безумиям и зверствам этого дня, и вот результат: переутомился, перевозбудился, как говорит молодежь, до глюков.
Возьми себя в руки, мужик!
Фелан заставил себя выпрямиться. И увидел в черноте входа в придел какую-то тень. Как тень могла быть видна на фоне кромешной черноты — этого вопроса он себе не задавал; ему хотелось лишь поскорее уйти.
Тень двинулась, словно появившись из мантии собственной черноты, и ирландец споткнулся в нефе. Он отвернулся и направился к главному входу, скорее ковыляя, чем труся, но, по крайней мере, хоть как-то двигаясь. Если в спешке он немного утратил достоинство, то кто узнает об этом, кто видит? Никто кроме этого... этого... позади...
Вскоре он достиг промежутка между скамьями, — прохода, ведущего через неф к аркаде и двери в притвор за ней. Фелан почти бежал, стуча тростью по полу перед собой — это помогало держать равновесие. Неодолимо хотелось оглянуться через плечо, посмотреть, что же появилось из придела, но он не позволял себе обернуться. Если что-то следует за ним, то лучше не знать этого, лучше убраться отсюда как можно скорее. И вообще, мертвецы не ходят, так что и оборачиваться незачем, совершенно незачем.
Он шмыгнул мимо последней скамьи, по-прежнему отказываясь взглянуть назад, хотя... хотя... краем глаза заметил... что что-то... что что-то там действительно...
...двигается...
...ковыляет...
...идет следом...
Он нырнул в темноту под аркадой и, как темно там ни было, различил дверь в притвор — темную массу в тени, добротное, основателе сооружение; Божья длань — твердая, надежная защита от бандитов...
Фелан заметил, что быстро бормочет про себя, но какая разница, если это помогает отогнать мысли от того, что находится в церкви вместе с ним, что, конечно же, всего лишь игра воображения, и тем не менее, кажется, следует за ним из могилы древнего рыцаря.
Он добрался до двери, прямо-таки наткнулся на нее, рука ударилась о грубое дерево. Ладонь онемела, и Фелан нащупал железное кольцо, которое следовало повернуть, чтобы открыть защелку.
Он нащупал его — но не мог повернуть.
Уронив трость, чтобы ухватиться обеими руками, ирландец попробовал снова. И снова кольцо показалось вросшим в дерево, оно не поворачивалось...
Смешно. Когда он входил в церковь, повернуть кольцо не представляло никаких трудностей. Все дело в панике. Чтобы справиться с кольцом, нужна особая сноровка.
Фелан почувствовал, что за спиной кто-то есть, уловил медленное, неторопливое движение по проходу. Послышалось шарканье, ноги волочились по камню, и...
не может быть, не может быть, мертвые не могут...он услышал вдохи и выдохи, хриплое, неровное дыхание, словно в разложившихся легких было слишком много дыр, а прогнившее горло пересохло, заскорузло, расслоилось...
Фелан чуть повернул голову — только чуть-чуть, потому что не хотел видеть черную фигуру, многовековой труп, сохранившийся в холоде своей каменной могилы, не желал убеждаться в своих подозрениях в том, что мертвое существо из его воображения идет за ним, — и что-то действительно увидел —
что-то,ничего определенного, ничего такого, что можно было бы назвать
реальнымсуществом, но это что-то тяжело двигалось к нему.
Нет! Невозможно!
Фелан возился с железным кольцом. Оно поддалось на какой-то дюйм, и он нажал сильнее. Кольцо повернулось, и послышался металлический щелчок. Фелан навалился на дверь, бессмысленно, глупо чувствуя, что
этосзади подходит все ближе, и ближе, и ближе. Он напряг все силы, его руки тряслись, плечо вжалось в дерево двери.
"Мертвецы не дышат, —
кричал его ум, -почему же я слышу его дыхание, почему чувствую этот зловонный запах?"
И почему он ощутил, как к нему тянется костлявая рука и клочья иссохшей плоти падают с нее на пол, как конфетти?
— О, святая Мария... — простонал ирландец и вспомнил, что дверь открывается внутрь.
Он потянул на себя, ударив дверью колено, выскользнул наружу и захлопнул дверь за собой. Казалось, что с другой стороны кто-то скребется о дерево.
Фелан не стал дожидаться в притворе. Холод здесь был, как в морозильнике, и ирландца обуревал иррациональный страх! Ему казалось, что пробудь он здесь еще немного, — все члены окончательно окоченеют и не смогут двигаться. Кроме того, повторял он себе, оставаться нет никакого смысла...
В два шага он добрался до двери наружу и на этот раз не возился с ручкой. Дверь легко открылась, и он, шатаясь, вышел и рухнул на покрытую гравием дорожку. Но все равно не остановился, а пополз мимо могил, царапая колени и руки о гравий, повторяя про себя, что это безумие, что по церкви не может разгуливать призрак, что все дело в его разыгравшемся воображении, внезапном помрачении рассудка, вызванном прочитанными днем ужасами. Духи, злые или добрые, не принимают такую форму — они не сдвигают надгробных камней, не дышат и не преследуют. Безумие. Безумие.
Безумие!
Его мозг был переполнен переживаниями, и Фелан не заметил тумана вокруг.
33
Переход от сна к бодрствованию был внезапным. Только что глаза Эша были закрыты, а в следующий момент он уже смотрел в потолок.
Секунду или две он лежал, не двигаясь, собираясь с чувствами, его ум был как чистое полотно. Потом вдруг события и обстоятельства восстановились в памяти. Эш снова закрыл глаза и приложил к ним руки, стараясь привести в порядок переполнявшие его мысли.
Он начал понимать, что вокруг происходит.
Оторвав руки от глаз, Эш удивился, почему в комнате так темно. Как долго он спал?
Встав с кровати, он подошел к окну и отдернул занавески. Тело напряглось, когда снаружи он увидел туман — желтоватую, клубящуюся мглу, окутавшую дома и муниципалитет на другой стороне лужайки. Мгла кружилась и лениво плыла, и в ней было что-то зловещее. Ее сверхъестественность усиливалась абсолютной тишиной вокруг, полным отсутствием всякой обычной деятельности. Ни шагов, ни голосов, ни перекликающихся птиц, ни уличного движения; даже в самой гостинице не слышалось обычного приглушенного шума из бара внизу.
Эш отвернулся от окна, встревоженный туманом и принесенной с ним тишиной, и заметил на кровати спящую фигуру.
Грейс лежала на боку, согнув одно колено, гладкое бедро приподнимало юбку, блузка была расстегнута, открывая изгиб груди; тени скрывали интимные части, которые он целовал и ласкал. При виде ее Эш вновь почувствовал желание, и собственная нагота возбудила его. Но с желанием пришло воспоминание о проникновении в ее сознание, о проникновении в ее тайну, которую Грейс скрывала от самой себя. Он подошел и опустился у кровати на колени.
— Грейс.
Но это было сказано слишком тихо, чтобы разбудить ее.
Эш коснулся ее плеча и тихонько потряс.
— Грейс, — позвал он снова, погромче.
Она пошевелилась, чуть приподняв подбородок и раздвинув губы.
— Проснись, Грейс.
Кончиками пальцев он откинул с ее щеки прядь волос.
Ее гладкий лоб нахмурился, Эш уловил, как ресницы Грейс задрожали и глазные яблоки задвигались под веками. Она что-то пробормотала, возможно, его имя, и медленно открыла глаза. При виде Эша Грейс протянула руку и погладила его бедро, ее губ коснулась улыбка. Грейс повернулась и разогнула колено, так что черные волосы между ног больше не скрывались в тени. Он хотел прикоснуться к ней, хотел погладить рукой промеж бедер и снова ощутить ее влажность.
Но вместо этого сказал:
— Нам нужно идти.
Она не убрала руки, но снова нахмурилась.
Эш наклонился поцеловать ее, и ее губы с нетерпением встретили его. Снова желание чуть не захлестнуло Эша, заслонив другие мысли, другие дела, но глубокая внутренняя тревога усилила его решимость. И даже теперь он удивлялся интенсивности своего чувства к Грейс. Этого не должно было случиться, он не должен был допустить этого; так долго в нем вырабатывался иммунитет к любви, а теперь эта прелестная, такая ранимая женщина проскользнула через воздвигнутую им психологическую защиту и стала частью его жизни, словно прошлый урок ничему его не научил. Эшу страстно хотелось продолжить любовь с этой женщиной, хотелось забраться под простыни и крепко прижать ее к себе, спрятаться от страха и от открытия, скрывающегося за пределами этой безопасной комнаты. И все же он знал, что это ложная надежда, что освобождение Грейс от внутренней болезни может состояться только через уничтожение ее причины. Их обоих мучило прошлое: его — собственная ложная вина, смущавшая память воспоминанием о трагической смерти сестры, а Грейс — нечто такое, что она скрывала даже от себя самой. Возможно, она и сама не отдавала отчет в том душевном смятении, которое таила в себе, но подсознание знало о нем слишком хорошо.
Эш попытался отойти, но Грейс вцепилась в него.
— Пожалуйста, Дэвид, — прошептала она.
Он сжал ее запястья, чтобы оторвать от своей шеи.
— Это случилось, Грейс. Выгляни в окно.
Она отстранилась, чтобы посмотреть ему в глаза.
— О чем ты?
— Ты не чувствуешь?
Ее нахмуренный взгляд сменился непонимающей улыбкой, но улыбка тут же растаяла. Грейс окаменела, а ее глаза осматривали комнату.
— Что это?
Она обхватила себя руками, словно вдруг замерзла.
Когда он не ответил, Грейс обошла его и подошла к окну. Эш услышал, как у нее перехватило дыхание.
— Может быть, это природный туман, — предположил он не очень уверенно, сам не понимая, почему старается объяснить явление естественными причинами. Неужели надеется, что она согласится с ним? И взаимные отношения представятся нормальными? Но надежда тут же растаяла, когда Грейс обернулась к нему со страхом в глазах.
— Что это значит, Дэвид?
Поскольку Эш и сам не знал ответа, он пропустил ее вопрос мимо ушей, а взял свою одежду и начал одеваться.
— Я хочу отвести тебя обратно к твоему отцу, — сказал он.
Она как будто удивилась и начала медленно застегивать блузку.
— Он знает, да? — Ее руки на мгновение замерли. — Мой отец имеет к этому какое-то отношение?
— Думаю, он может быть одной из причин. — Эш двинулся к ней, протянув руки, чтобы коснуться ее плеч. — Он был не честен с тобой, Грейс.
Она вырвалась, рассерженная, и встала с кровати, чтобы собрать остальную одежду.
«Она подозревает, — подумал Эш, наблюдая за ней. — Но не догадывается о собственном участии в этом». Он надел рубашку и нагнулся за туфлями и носками, а Грейс сидела на кровати и ждала его. Она казалась онемевшей, но он представлял, какой хаос смятения царит в ее голове. Эш зашнуровывал туфли, понимая, что сейчас ничем не может ей помочь, что, по всей вероятности, он все равно ему не поверит.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53
Он попытался улыбнуться, чтобы ободрить себя, и его губы растянулись в жалком подобии улыбки. Однако и оно сменилось гримасой, когда снова раздался звук камня по камню, словно каменная плита сдвигалась со своего основания.
— О, Спаситель... — теперь уже не про себя, а вслух прошептал мольбу ирландец.
Он уставился на открытый вход в маленький придел, где лежали останки сэра Гарета Локвуда.
О нет, это невозможно! Такое случается лишь в рассказах Эдгара Аллана По. Весь многолетний опыт аномальных и парапсихических исследований утверждал, что мертвецы — особенно куски высохшей кожи и костей — никогда не пытаются по собственной воле покинуть места своего упокоения. Может вернуться дух, но сами мертвецы никогда не встают и не ходят, не сдвигают огромные камни.
Звук прекратился.
И Фелан начал подниматься на ноги.
Это только кажется. Он сам запугал себя до безумия, читая эти проклятые дневники. Эти звуки лишь у него в воображении, как и темнота в церкви. Он позволил безумным писаниям повлиять на собственный ум.
А что теперь? Шарканье ног по полу? Возьми себя в руки, старый ты дурак!
По-прежнему глядя на вход в придел, Фелан чуть нагнулся за своей тростью. И начал пробираться вдоль скамьи к центральному нефу.
Конечно, померещилось, но какой смысл оставаться тут? Ночью здесь нечего делать. Это вовсе не оправдание, ему действительно нужно кое с кем повидаться.
Фелан не отрывал глаз от темноты —
кромешной черноты -за входом в придел.
«Если простите мою невежливость, я, пожалуй, пойду», — повторял он про себя, будто, переведя все в беззаботное подшучивание, мог сделать явление нереальным.
Его снова охватила тошнота, на этот раз вызванная страхом, а не отвращением. Уже у самого конца скамьи он согнулся и, чтобы не упасть, схватился за спинку переднего сиденья и стоял так, согнувшись и давясь блевотиной, не желая осквернять храм Божий. Чтобы подтвердить, что это в самом деле храм Божий, Фелан осенил себя крестным знамением.
— ...Отца и Сына и Святого Духа, — бормотал он.
Дурнота приковала его к месту.
— Я сам все это придумал, — прошептал он. — Всему виной мой страх.
Тело там мертво, действительно мертво, и ничто на свете не может вернуть его к жизни.
— Действительно мертво, — повторил ирландец, на этот раз шепотом.
Он открыл свое сознание всем безумиям и зверствам этого дня, и вот результат: переутомился, перевозбудился, как говорит молодежь, до глюков.
Возьми себя в руки, мужик!
Фелан заставил себя выпрямиться. И увидел в черноте входа в придел какую-то тень. Как тень могла быть видна на фоне кромешной черноты — этого вопроса он себе не задавал; ему хотелось лишь поскорее уйти.
Тень двинулась, словно появившись из мантии собственной черноты, и ирландец споткнулся в нефе. Он отвернулся и направился к главному входу, скорее ковыляя, чем труся, но, по крайней мере, хоть как-то двигаясь. Если в спешке он немного утратил достоинство, то кто узнает об этом, кто видит? Никто кроме этого... этого... позади...
Вскоре он достиг промежутка между скамьями, — прохода, ведущего через неф к аркаде и двери в притвор за ней. Фелан почти бежал, стуча тростью по полу перед собой — это помогало держать равновесие. Неодолимо хотелось оглянуться через плечо, посмотреть, что же появилось из придела, но он не позволял себе обернуться. Если что-то следует за ним, то лучше не знать этого, лучше убраться отсюда как можно скорее. И вообще, мертвецы не ходят, так что и оборачиваться незачем, совершенно незачем.
Он шмыгнул мимо последней скамьи, по-прежнему отказываясь взглянуть назад, хотя... хотя... краем глаза заметил... что что-то... что что-то там действительно...
...двигается...
...ковыляет...
...идет следом...
Он нырнул в темноту под аркадой и, как темно там ни было, различил дверь в притвор — темную массу в тени, добротное, основателе сооружение; Божья длань — твердая, надежная защита от бандитов...
Фелан заметил, что быстро бормочет про себя, но какая разница, если это помогает отогнать мысли от того, что находится в церкви вместе с ним, что, конечно же, всего лишь игра воображения, и тем не менее, кажется, следует за ним из могилы древнего рыцаря.
Он добрался до двери, прямо-таки наткнулся на нее, рука ударилась о грубое дерево. Ладонь онемела, и Фелан нащупал железное кольцо, которое следовало повернуть, чтобы открыть защелку.
Он нащупал его — но не мог повернуть.
Уронив трость, чтобы ухватиться обеими руками, ирландец попробовал снова. И снова кольцо показалось вросшим в дерево, оно не поворачивалось...
Смешно. Когда он входил в церковь, повернуть кольцо не представляло никаких трудностей. Все дело в панике. Чтобы справиться с кольцом, нужна особая сноровка.
Фелан почувствовал, что за спиной кто-то есть, уловил медленное, неторопливое движение по проходу. Послышалось шарканье, ноги волочились по камню, и...
не может быть, не может быть, мертвые не могут...он услышал вдохи и выдохи, хриплое, неровное дыхание, словно в разложившихся легких было слишком много дыр, а прогнившее горло пересохло, заскорузло, расслоилось...
Фелан чуть повернул голову — только чуть-чуть, потому что не хотел видеть черную фигуру, многовековой труп, сохранившийся в холоде своей каменной могилы, не желал убеждаться в своих подозрениях в том, что мертвое существо из его воображения идет за ним, — и что-то действительно увидел —
что-то,ничего определенного, ничего такого, что можно было бы назвать
реальнымсуществом, но это что-то тяжело двигалось к нему.
Нет! Невозможно!
Фелан возился с железным кольцом. Оно поддалось на какой-то дюйм, и он нажал сильнее. Кольцо повернулось, и послышался металлический щелчок. Фелан навалился на дверь, бессмысленно, глупо чувствуя, что
этосзади подходит все ближе, и ближе, и ближе. Он напряг все силы, его руки тряслись, плечо вжалось в дерево двери.
"Мертвецы не дышат, —
кричал его ум, -почему же я слышу его дыхание, почему чувствую этот зловонный запах?"
И почему он ощутил, как к нему тянется костлявая рука и клочья иссохшей плоти падают с нее на пол, как конфетти?
— О, святая Мария... — простонал ирландец и вспомнил, что дверь открывается внутрь.
Он потянул на себя, ударив дверью колено, выскользнул наружу и захлопнул дверь за собой. Казалось, что с другой стороны кто-то скребется о дерево.
Фелан не стал дожидаться в притворе. Холод здесь был, как в морозильнике, и ирландца обуревал иррациональный страх! Ему казалось, что пробудь он здесь еще немного, — все члены окончательно окоченеют и не смогут двигаться. Кроме того, повторял он себе, оставаться нет никакого смысла...
В два шага он добрался до двери наружу и на этот раз не возился с ручкой. Дверь легко открылась, и он, шатаясь, вышел и рухнул на покрытую гравием дорожку. Но все равно не остановился, а пополз мимо могил, царапая колени и руки о гравий, повторяя про себя, что это безумие, что по церкви не может разгуливать призрак, что все дело в его разыгравшемся воображении, внезапном помрачении рассудка, вызванном прочитанными днем ужасами. Духи, злые или добрые, не принимают такую форму — они не сдвигают надгробных камней, не дышат и не преследуют. Безумие. Безумие.
Безумие!
Его мозг был переполнен переживаниями, и Фелан не заметил тумана вокруг.
33
Переход от сна к бодрствованию был внезапным. Только что глаза Эша были закрыты, а в следующий момент он уже смотрел в потолок.
Секунду или две он лежал, не двигаясь, собираясь с чувствами, его ум был как чистое полотно. Потом вдруг события и обстоятельства восстановились в памяти. Эш снова закрыл глаза и приложил к ним руки, стараясь привести в порядок переполнявшие его мысли.
Он начал понимать, что вокруг происходит.
Оторвав руки от глаз, Эш удивился, почему в комнате так темно. Как долго он спал?
Встав с кровати, он подошел к окну и отдернул занавески. Тело напряглось, когда снаружи он увидел туман — желтоватую, клубящуюся мглу, окутавшую дома и муниципалитет на другой стороне лужайки. Мгла кружилась и лениво плыла, и в ней было что-то зловещее. Ее сверхъестественность усиливалась абсолютной тишиной вокруг, полным отсутствием всякой обычной деятельности. Ни шагов, ни голосов, ни перекликающихся птиц, ни уличного движения; даже в самой гостинице не слышалось обычного приглушенного шума из бара внизу.
Эш отвернулся от окна, встревоженный туманом и принесенной с ним тишиной, и заметил на кровати спящую фигуру.
Грейс лежала на боку, согнув одно колено, гладкое бедро приподнимало юбку, блузка была расстегнута, открывая изгиб груди; тени скрывали интимные части, которые он целовал и ласкал. При виде ее Эш вновь почувствовал желание, и собственная нагота возбудила его. Но с желанием пришло воспоминание о проникновении в ее сознание, о проникновении в ее тайну, которую Грейс скрывала от самой себя. Он подошел и опустился у кровати на колени.
— Грейс.
Но это было сказано слишком тихо, чтобы разбудить ее.
Эш коснулся ее плеча и тихонько потряс.
— Грейс, — позвал он снова, погромче.
Она пошевелилась, чуть приподняв подбородок и раздвинув губы.
— Проснись, Грейс.
Кончиками пальцев он откинул с ее щеки прядь волос.
Ее гладкий лоб нахмурился, Эш уловил, как ресницы Грейс задрожали и глазные яблоки задвигались под веками. Она что-то пробормотала, возможно, его имя, и медленно открыла глаза. При виде Эша Грейс протянула руку и погладила его бедро, ее губ коснулась улыбка. Грейс повернулась и разогнула колено, так что черные волосы между ног больше не скрывались в тени. Он хотел прикоснуться к ней, хотел погладить рукой промеж бедер и снова ощутить ее влажность.
Но вместо этого сказал:
— Нам нужно идти.
Она не убрала руки, но снова нахмурилась.
Эш наклонился поцеловать ее, и ее губы с нетерпением встретили его. Снова желание чуть не захлестнуло Эша, заслонив другие мысли, другие дела, но глубокая внутренняя тревога усилила его решимость. И даже теперь он удивлялся интенсивности своего чувства к Грейс. Этого не должно было случиться, он не должен был допустить этого; так долго в нем вырабатывался иммунитет к любви, а теперь эта прелестная, такая ранимая женщина проскользнула через воздвигнутую им психологическую защиту и стала частью его жизни, словно прошлый урок ничему его не научил. Эшу страстно хотелось продолжить любовь с этой женщиной, хотелось забраться под простыни и крепко прижать ее к себе, спрятаться от страха и от открытия, скрывающегося за пределами этой безопасной комнаты. И все же он знал, что это ложная надежда, что освобождение Грейс от внутренней болезни может состояться только через уничтожение ее причины. Их обоих мучило прошлое: его — собственная ложная вина, смущавшая память воспоминанием о трагической смерти сестры, а Грейс — нечто такое, что она скрывала даже от себя самой. Возможно, она и сама не отдавала отчет в том душевном смятении, которое таила в себе, но подсознание знало о нем слишком хорошо.
Эш попытался отойти, но Грейс вцепилась в него.
— Пожалуйста, Дэвид, — прошептала она.
Он сжал ее запястья, чтобы оторвать от своей шеи.
— Это случилось, Грейс. Выгляни в окно.
Она отстранилась, чтобы посмотреть ему в глаза.
— О чем ты?
— Ты не чувствуешь?
Ее нахмуренный взгляд сменился непонимающей улыбкой, но улыбка тут же растаяла. Грейс окаменела, а ее глаза осматривали комнату.
— Что это?
Она обхватила себя руками, словно вдруг замерзла.
Когда он не ответил, Грейс обошла его и подошла к окну. Эш услышал, как у нее перехватило дыхание.
— Может быть, это природный туман, — предположил он не очень уверенно, сам не понимая, почему старается объяснить явление естественными причинами. Неужели надеется, что она согласится с ним? И взаимные отношения представятся нормальными? Но надежда тут же растаяла, когда Грейс обернулась к нему со страхом в глазах.
— Что это значит, Дэвид?
Поскольку Эш и сам не знал ответа, он пропустил ее вопрос мимо ушей, а взял свою одежду и начал одеваться.
— Я хочу отвести тебя обратно к твоему отцу, — сказал он.
Она как будто удивилась и начала медленно застегивать блузку.
— Он знает, да? — Ее руки на мгновение замерли. — Мой отец имеет к этому какое-то отношение?
— Думаю, он может быть одной из причин. — Эш двинулся к ней, протянув руки, чтобы коснуться ее плеч. — Он был не честен с тобой, Грейс.
Она вырвалась, рассерженная, и встала с кровати, чтобы собрать остальную одежду.
«Она подозревает, — подумал Эш, наблюдая за ней. — Но не догадывается о собственном участии в этом». Он надел рубашку и нагнулся за туфлями и носками, а Грейс сидела на кровати и ждала его. Она казалась онемевшей, но он представлял, какой хаос смятения царит в ее голове. Эш зашнуровывал туфли, понимая, что сейчас ничем не может ей помочь, что, по всей вероятности, он все равно ему не поверит.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53