— Пару минут, Руги.
— Нет! — Она не смогла сдержать злобы и, вырвав руку, протиснулась мимо и быстро зашагала по дороге.
Дэнни пошел следом, потом побежал, повернулся к ней лицом и снова загородил путь.
— Почему ты не хочешь говорить со мной? Что я сделал? Это из-за...
— Нет, то, что было между нами, не имеет никакого значения! — отрезала она и отвернулась, ее коробило от запаха сидра. Манс тоже любил сидр, вспомнилось вдруг.
— Я думал иначе. Я думал, ты хотела этого.
Он снова потянулся к ней, на этот раз двумя руками, и схватил за обнаженные плечи. Девушка попыталась вырваться, но он держал крепко и прижал ее к себе и поцеловал, сначала в щеку, а потом, когда она окаменела в его руках, прижался губами —
влажнымигубами — к ее губам.
Дэнни знал, что они одни, с одной стороны поле, с другой лес, и вряд ли кто-нибудь проедет мимо в это время дня. Он крепко прижался к ней, лаская ее тело, ее живот оказался напротив его паха, ее груди прижались к его ребрам. Он просунул язык меж ее губ, и слюна — его слюна — намочила ей подбородок.
Паралич, охвативший Рут, напугал ее не меньше, чем намерения Дэнни. Хотя руки у нее были скованы, мысли бешено кружились, и в голове звенел застрявший в горле крик. Она не могла двинуться. Как бы ни пыталась, как бы ни колотилось ее сердце; ее молчаливый крик пронзил мозг, тело сжалось, она не могла пошевелить ни единым мускулом, чтобы оттолкнуть этого... грязного... слюнявого...
Одна рука отпустила ее, скользнув к пуговицам на блузке. Пальцы коснулись ее груди.
Это прикосновение высвободило крик, который вырвался с такой злобой, что напугал храбреца. Тот отшатнулся, и его рука, застряв в блузке, оторвала две пуговицы.
Рут посмотрела на разорванную блузку, увидела свою обнажившуюся грудь, вылезшую из белого кружевного лифчика, и закричала снова, она кричала и кричала.
Дэнни посмотрел на нее умоляющими глазами, протягивая руки, но она начала махать руками и царапать ногтями воздух, опасаясь его приближения. Дэнни быстро опустил руки, а потом бессмысленно шагнул к ней.
Рут бросилась прочь, не разбирая дороги, хлынувшие наконец слезы застилали ей глаза. Лишь бы избавиться от него, подальше от этих грязных похотливых рук, этих поблескивающих мокрых губ! Кустарник цеплялся за юбку, тонкие ветви хлестали по голым плечам и лицу; Рут бежала в лес и слышала, как Дэнни зовет, чтобы она вернулась, кричит, что он не хотел ее обидеть, а ей слышалось, что это кричит Манс, столько лет назад умолявший ее папу теми же самыми словами, тем же плаксивым тоном, так же отрицавший свою вину.
Рут петляла между деревьями, спотыкаясь о корни, отбивая преграждавшие путь ветки, но не останавливалась и даже не оглядывалась проверить, преследуют ли ее; она проламывалась сквозь лес, ища, где бы спрятаться... как она убежала, когда папа застал ее в лесу с Мансом, когда они вместе... занимались... этим. Тогда она где-то спряталась — теперь уже не помнит, где, но там было безопасно и темно. Однако папа все равно разыскал ее, он услышал ее плач и сказал, что ничего страшного, что она не виновата, а Манс больше не причинит ей вреда, не сможет, потому что его запрут там, куда запирают таких грязных отвратительных людей, и наказывают, и никогда не выпускают, чтобы они больше не обижали невинных крошек. Но прежде всего она должна сказать папе, что именно Манс делал с ней, куда совал свои грязные лапы, какую другую часть своего гнусного тела употреблял...
Она продолжала бежать, слова и образы путались в голове, сбивая с толку; она потеряла ориентацию, ее босые ноги — туфли в какой-то момент свалились — тонули в лесной пыли, шевеля сухую листву и сучки. Ее руки были в крови, подбородок рассекло веткой, а колени покрылись многочисленными ссадинами. Ступни тоже кровоточили.
Рут совсем изнемогла и в конце концов упала без сил, ударившись лбом о толстый ствол дерева. Ее тихий плач слышала только она сама. Девушка лежала оглушенная, глядя на калейдоскоп зеленых, голубых и коричневых пятен вокруг. Постепенно они стали принимать очертания. Дрожащей рукой Рут смахнула слезы с ресниц. Потом протерла глаза двумя руками, испуганная, что плохо видит.
Она полуобернулась, опираясь одним плечом на дерево, которое послужило причиной ее падения. Лоб онемел в том месте, где столкнулся с жесткой корой, и все чувства тоже онемели. Но, по крайней мере, удар вывел ее из истерики. Теперь она могла лишь лежать — тихое, измученное создание, по-прежнему полное страха, но слишком обессиленное и ослепленное, чтобы бежать дальше. Она заметила, что блузка распахнулась еще шире и выбилась из-под юбки, а на груди остались следы ее бегства через лес, из царапин и порезов выступили капельки крови. Девушка медленно запахнула блузку, не отдавая отчет в своих действиях, но инстинкт говорил, что не следует оставаться такой растрепанной. Она прижала материю, словно желая срастить ее с кожей, и подтянула колени, так что они коснулись локтей.
— Боже, — прошептала девушка. — Боже мой...
Она сидела у дерева, пока неистовая дрожь немного не улеглась и паника не перешла просто в страх.
Нужно идти домой. В безопасность. Где никто... не тронет... ее. И она не скажет папе. Нет, это будет не правильно. Он может посмотреть на нее так странно. Так, как смотрел на нее, когда застал с Мансом. Она не хочет, чтобы он когда-нибудь так смотрел на нее. Ей не нравится это. Это было, как будто... как будто... как будто он... упрекал... ее.
Рут попыталась подавить рыдания, но все равно ее плечи задрожали, грудь сжало. Нужно идти домой. Дома безопасно. Сначала она не зафиксировала звук, так слабо было шевеление. Потом звук превратился в легкий шорох и привлек ее внимание.
Деревце рядом, довольно высокое, но тонкое, с ветвями, покрытыми молодыми листочками, как будто задрожало. Рут подумала, что это не более чем иллюзия, вызванная ее собственной дрожью, но потом услышала, что листья деревца шуршат, и заметила, что оно шевелится. А другие деревья рядом — неподвижны. Потому что никакого ветра нет. Сюда, в лес, не доносилось ни ветерка. Как будто чья-то мощная невидимая рука трясла тонкий ствол, чтобы шевелить листву наверху. Но ствол оставался недвижим.
А листья начали отрываться и падать.
Был ранний вечер, и крохотные свежие, трепещущие, зеленые листочки начали падать, на лету превращаясь в шуршащие коричнево-бурые комочки, края которых загибались внутрь и рвались от собственной хрупкости; безжизненность делала их еще легче, еще невесомее, так что они словно зависали в воздухе.
Теперь зрение Рут прояснилось, она внимательно, как загипнотизированная, смотрела на это зрелище. Листьев падало все больше и больше, и вскоре она видела перед собой как будто цветной снегопад, где яркая зелень на лету становилась насыщенно коричневой, а потом безжизненно бурой. Как только первые листочки коснулись почвы, нечто неуловимое подхватило их, так что они вновь оторвались от земли, закружились и смешались с падающими сверху. Взявшийся невесть откуда ветерок так окреп, что поднял в воздух опавшие листья, заставляя их нырять, кувыркаться, взлетать. Но он не рассеивал их, а собрал в один вихрь, который начал кружиться, все быстрее и быстрее вокруг невидимого центра, затягивая в себя все больше листьев; и вскоре Рут уже смотрела на маленький пестрый золотисто-зеленый смерч.
Выпучив глаза и раскрыв рот, Рут вжалась в дерево за спиной, ее пятки зарылись в землю. Вихрь кружащихся листьев становился все более неистовым, и через мгновение листья превратились в сплошную кружащуюся массу; но все новые отрывались от тонких веток, так что их шелест и шум ветра заполнили голову Рут. Она хотела отвести взгляд, но не могла, зачарованная зрелищем.
Форма вихря начала изменяться, приобретать новые очертания, он стал ниже, тоньше у вершины, и конусом расширялся к земле.
Звук перешел в шипение. А шипение превратилось в многоголосый шепот, в множество приглушенных голосов.
И вдруг вихрь стал распадаться.
Чтобы открыть под собой фигуру.
Фигура была смутной, словно не в фокусе, но приняла грубые очертания человека.
И Рут узнала этого человека.
Фигура пошевелилась внутри вихря листьев, и Рут показалось, что склоненная голова медленно поднимается и смотрит на нее. Содрогание прервало ее дрожь — девушка узнала это бесформенное лицо еще до того, как показались первые черты и острый кривой нос с загнутым к верхней губе концом. Ноги девушки загребли по мягкой лесной земле, будто изображая бег, щека вдавилась в жесткую кору, а глаза скосились под неловким углом, будто она в самом деле убегала, оглядываясь через плечо на нечто, проявляющееся среди кружащихся листьев. Девушка издала негромкий, напоминающий мяуканье звук, когда под крючковатым носом образовалась темная дыра, дыра с губами — влажными, поблескивающими губами.
Фигура заговорила, но ее слова, как и сама она, были смутными, неразборчивыми. Возможно, она назвала имя девушки, возможно, жаловалась на свои муки — Рут не разобрала.
Она хотела закрыть глаза, чтобы не видеть этого все усиливающегося уродства — вполне могло быть, что фигура исчезнет, если на нее не смотреть, — но искушение было слишком велико, слишком сильно ее притягивало извращенное очарование, чтобы бороться с ним; Рут не могла удержаться, чтобы краем глаза не подсматривать.
Размытая тень снова пошевелилась, словно проверяя свою подвижность, — медленно, еле-еле; и вдруг листья вокруг разлетелись, будто их сдуло порывом ветра. Фигура развернулась к девушке, и Рут увидела, что Манс голый.
— О, нет... — тихо проговорила она.
"Его тело разложилось —
ради Бога, -закричал голос у нее в голове,
конечно, оно разложилось, он уже девять лет как умер!" -ив открытых ранах гнездились мелкие прожорливые существа. Манс смотрел на нее мертвыми, черными глазами.
Самая глубокая рана пересекала его тощий — Манс всегда был худым, — но вздувшийся живот, хотя раны на истерзанных руках и бедрах компенсировали ее глубину своим количеством. Внимание Рут опять привлек его омертвевший взгляд, завораживающий ее, и к еще большему ужасу девушка заметила, что рот с поблескивающими краями улыбается ей. Голова Манса снова склонилась, словно он смотрел на свое обезображенное тело, и проследив за его взглядом, она поняла, что означает этот взгляд. Руки мертвеца двинулись к паху в жуткой пародии на те давние времена, когда Рут была ребенком и они вместе играли в те тайные игры; пальцы указали на рану, которая была действительно глубже всех остальных.
Рут вдруг поняла, как Манс изуродовал себя, как он закончил свою несчастную и мучительную жизнь. Она увидела густой комок черной крови, сочащейся из рваной дыры в том месте, где раньше были половые органы.

12
Грейс Локвуд еще раз постучала в раскрашенную желтую дверь, в то время как Эш стоял на дорожке и смотрел на ряд маленьких садиков. Все садики были аккуратны, а два по краям особенно ухожены; тот, в котором стоял Эш, начал проявлять признаки заброшенности, в нем начали пробиваться сорняки, а некоторые цветы явно нуждались в прополке. Покосившись на окошко над входной дверью, Эш задумался, почему оно сегодня уже привлекло его внимание.
После третьего стука дверь на несколько дюймов приоткрылась, и из темноты выглянула опухшая физиономия.
— Привет, Эллен, — услышал Эш голос Грейс. — Это я, Грейс Локвуд. Последнее время вас совсем не видно.
Щель сузилась, и на мгновение Эшу показалось, что Эллен Преддл сейчас захлопнет дверь, но потом женщина выглянула для более внимательного осмотра.
— Всего несколько дней назад я виделась с викарием. — Это прозвучало почти как довод защиты.
— Я знаю, Эллен, — успокоила ее Грейс. — Это преподобный Локвуд и послал меня к, вам.
— Ты его дочь, да? — послышалось после некоторого колебания.
— Ну да, Эллен. Вы же знаете меня, мы много раз говорили с вами.
— Я знала тебя, когда ты была маленькой. И знала твою мать. Это была добрая женщина.
— Мне можно войти?
— Нет.
Категоричность ответа удивила Грейс, и прежде чем совершить вторую попытку, она оглянулась на Эша.
— Мы пришли помочь, Эллен. Может быть, вы передумаете?
— Чем вы можете помочь? — резко возразила Эллен Преддл. — Никто из вас не понимает, что происходит. Вам не понять.
Грейс шагнула в сторону и представила исследователя:
— Эллен, это Дэвид Эш. Уверяю вас, он разбирается в таких вещах.
— Разбирается? В чем?
Эш не понял, почему грубость женщины перешла в нервозность. Он подошел и тихонько коснулся двери.
— Миссис Преддл, я из Института экстрасенсорики. Преподобный Локвуд связался с нами, чтобы выяснить, не сможем ли мы разобраться, что у вас тут происходит. — Ему показалось нецелесообразным уточнять, что фактически с Институтом связывалась дочь викария, — упоминание о том, что сам викарий не одобряет этого, могло причинить массу вреда.
— Он говорил, что никому не скажет, говорил, что это останется между нами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53