Мидж протянула ему на ладони хлебные крошки, и он с подозрением осмотрел их. Я замер, очарованный сценой. Мидж просыпала крошки на пол сразу за порогом, всего в нескольких дюймах от птички. Зяблик снова вскинул голову и посмотрел на нее, не обращая внимания на угощение. Потом подскочил к самому порогу, и я был уверен, что сейчас он запрыгнет внутрь. Но он отскочил назад, что-то чирикнул, что можно было принять за прощальный привет, и вспорхнул.
Мы оба рассмеялись; птичка покружилась над садиком, а потом скрылась в лесу, и, наверное, тот день запомнился Мидж именно этим маленьким эпизодом.
— Вот, — сказал я добродушно, входя в коттедж. — Теперь они знают, что мы здесь, и будут рассчитывать на радушный прием.
— Мы будем им рады, — ответила Мидж, и ее лицо озарилось счастьем.
Все еще ухмыляясь, я пересек комнату, опустился на корточки у стены и провел рукой по ее поверхности, проверяя, нет ли сырости.
— Похоже, О'Мэлли и его ребята потрудились на славу, — заметил я. — А ту трещину в стене наверху ты уже видела?
Мидж распаковывала картонную коробку с едой.
— Да, — ответила она, не поднимая головы. — Ты бы не поверил, что так выйдет. Вся комната выкрашена так, что не осталось и следа. Ты еще голоден?
— Я бы что-нибудь перехватил. Завтра я смотаюсь в деревню и куплю чего-нибудь поесть — пиццу, гамбургеры или суп?
— Ага, суп. Хотя давай отдохнем часик, просто чтобы прийти в себя.
— Хорошо.
Она принесла банку с чаем, который уже заварила.
— Кстати, вода идет чистая.
— Да, я уже проверил.
Я встал и взял у нее банку.
— Кажется, мы устроились, а?
Похоже, моя улыбка стала глуповатой, и свободной рукой я погладил Мидж по затылку. Ее глаза влажно блеснули. Ей не было нужды отвечать. Совсем никакой.
* * *
Потом мы расслабились на старой, пустившей корни скамейке позади коттеджа, глядя на садящееся над темным лесом солнце и макая остатки хлеба в кружку с горячим супом. Вечер был тихим и теплым, и мы нежились в мягких лучах; белые стены Грэмери приняли бледно-розовый оттенок. Ребята О'Мэлли хорошо поработали над стенами, они отскребли их, оштукатурили и покрасили. Мы слышали щебет готовящихся отойти ко сну птиц, и время от времени с дороги доносились звуки проезжавших автомашин.
Вещи были в основном распакованы: мои музыкальные инструменты, все еще в чехлах, мы сложили в мансарде, где я намеревался сочинять и записывать музыку. Кисти, краски и мольберты Мидж были в круглой комнате, несомненно подходящей для гостиной, но где она собиралась также и работать. Это было разумно, и мы так привыкли — все равно ее занятия никому не мешали. Я починил кровать в комнате по соседству со свежевыкрашенной (мы не хотели ночью дышать краской), а поскольку места хватало, мы передвинули кровать к той стене, где меньше пахло. Картины в рамках стояли прислоненными к стене, а вокруг кучами валялись всякие безделушки, как друзья, сбившиеся вместе в непривычной обстановке. Но столы, стулья, лампы и прочие вещи были более или менее расставлены — потом можно будет расположить их получше. Незадолго до того позвонила Большая Вэл, чтобы убедиться, что у нас все в порядке; к счастью, она была не из тех, кто занимает много времени болтовней, и все равно связь была ужасной, так что Мидж недолго висела на телефоне. Мы решили лечь, как только зайдет ленивое летнее солнце.
— Вкусно, — сказал я, причмокивая.
— Ты правда больше ничего не хочешь?
— Все прекрасно. Я слишком устал, чтобы быть голодным.
— М-м-м, я тоже. Смотри, лес словно дразнит солнце, которое окрасило его вершины в кирпичный цвет, в то время как внизу темно и таинственно.
— Мне от этого жутковато. — Я покончил с остатками супа и поставил пустую кружку рядом с собой, потом взял банку пива и снова выпрямился.
— И уже поднимается туман.
— Там, наверное, сыро после дождя. — Я открыл банку и отпил. — Думаешь, ночью будет холодно?
— Может быть, холоднее, чем в городе, но, думаю, грелка тебе пока не понадобится.
— И похоже, здесь темнее. Нет уличного освещения.
Мидж вытянула свои стройные ноги, плечами прильнув к спинке скамейки.
— Ты привыкнешь к этому, Майк. — Она глубоко вздохнула, — Хорошо вернуться в деревню.
— В душе ты по-прежнему деревенская девчонка, а?
— Наверное, так и должно быть. Девять лет в городе не могли полностью искоренить то, на чем я выросла, да я и не хотела этого. — Ее настроение быстро сменилось — характерно для Мидж. Она потупилась. — Хорошо бы, они увидели Грэмери, Майк. Я знаю, им бы здесь понравилось.
Поставив банку, я обеими руками взял ее руку.
Мидж тихо проговорила:
— Наверное, они надеялись, что когда-нибудь я выйду замуж за хорошего ветеринара или за сельского священника. — Она улыбнулась, но грустно. — Папе бы это понравилось. Представляю, как долгими вечерами они бы беседовали о делах.
— Со мной он не нашел бы общих тем.
— О, Майк, я не это имела в виду. Ты бы папе понравился. Вы во многом очень похожи.
— Мы бы сошлись, Мидж. По твоим рассказам я понял, что он бы мне понравился.
— Мама приняла бы тебя за бездельника. Она бы так и сказала — бездельник. И ей бы это понравилось.
По ее щеке скатилась слеза, оставив влажный след.
— Это было так жестоко, Майк. Так жестоко!
Я обнял ее рукой за плечи и приблизил свою голову к ее.
— Нужно постараться забыть это. Они бы хотели, чтобы ты помнила хорошее.
— Невозможно забыть, что с ними случилось.
— Тогда смирись. Прими и жестокие, и добрые времена. И представь, как бы родители гордились тобой теперь.
— Это меня и гнетет. Они не узнают, никогда не узнают о моей работе, о тебе... об этом месте. А для них это так много значило бы. А для меня было бы так важно, что они гордятся мной!
Мне было особенно нечего сказать, поэтому я лишь обнял ее и дал возможность выплакаться, как не раз бывало раньше, надеясь, что слезы утешат ее, что выход внутренней боли наружу поможет исцелению. Я не знал, сколько боли еще оставалось у нее глубоко внутри, но я был терпелив. Мидж заслуживала этого.
— Извини, Майк, — сказала она чуть погодя. — Я не хотела испортить тебе вечер.
Я губами вытер ее слезы.
— Ты и не испортила. Было самое время поплакать вместе. Мне бы только хотелось, чтобы я мог чем-нибудь помочь тебе.
— Ты всегда помогаешь, всегда понимаешь. Я знаю, глупо с моей стороны так горевать спустя многие годы...
— Для этого не существует сроков, Мидж, нет механизма, который бы вдруг взял и все выключил. Это должно пройти само собой. — Я пальцем приподнял ее подбородок. — Просто помни, что говорил врач — не дай этой боли захватить все. Ты имеешь право на счастье, и этого хотели твои родители.
— Разве я так плоха?
— Нет, вовсе нет. Хотя бывает, когда ты особенно довольна, эти воспоминания словно сами приходят.
— Это когда мне так их не хватает.
Я почувствовал себя неловко, как, наверное, бывает со всеми в подобных случаях, и все, что мне оставалось, — лишь утешить ее объятиями и искренним сочувствием. Мидж перестала плакать, темнота в ее душе отступила, дав место другим чувствам.
От ее нежного поцелуя мои чувства растворились в ее. Я привык к эмоциональной обостренности нашего интимного общения, особенно после пролитых вместе слез, но на этот раз был просто ошеломлен. Когда мы наконец оторвались друг от друга, у меня кружилась голова и я буквально глотал воздух, словно вынырнув после долгого пребывания под водой. Мидж тоже покачивалась.
— Чудодейственный эффект деревенского воздуха, — пошутил я, не в силах подавить легкую дрожь в голосе.
— Наверное... наверное, нам лучше войти внутрь, — сказала Мидж, ее лицо было залито теплым светом заходящего солнца. Хотя в ее тоне не ощущалось ни намека на похотливость, мы оба поняли, что нам нужно.
Я встал и увлек Мидж за собой.
— Хлопотливый был денек, — шепнул я.
— И долгий, — ответила она.
— Нужно отдохнуть.
Мидж только кивнула. Взяв за руку, она повела меня к двери, но мы оба в удивлении остановились, взглянув в окно коттеджа Мидж вскрикнула, и ее рука стиснула мою.
Круглая комната была словно объята пламенем, так ярко отражались от ее изогнутых стен лучи заходящего солнца.
И все же в этом явлении не было ничего устрашающего, так как свечение казалось мирным, странно успокаивающим в своей лучезарности, без малейшего неистовства. Мы смотрели, и даже наши тени на стене залило красноватым светом.
Я обернулся к Мидж, и на кратчайшее мгновение мне показалось, что в ее глазах играют крохотные огоньки, которые исчезли, как только она моргнула, оставив только отраженное теплое свечение. Мидж выглядела безмятежной, ее губы чуть изогнулись в какой-то понимающей улыбке, волосы от садящегося за спиной солнца словно горели, и почему-то я ощутил едва заметное покалывание... не знаю чего — неуверенности, тревоги? Не могу объяснить того чувства.
Теперь уже я повел ее. Мы вошли, и я закрыл дверь на замок и засов. Дремота одолела нас сильнее, чем мы предполагали, и сразу навалилась усталость, как теплое укутывающее одеяло, замедляя движения. Мы разделись, бросив одежду, где она упала, и утомленно забрались в постель.
Не знаю, сколько мы проспали, но когда проснулись — одновременно, как один, словно оба почувствовали пробуждение другого, — нас окружала темнота; и опять же эта темная пустота не порождала никакого страха. Мидж придвинулась ко мне, и я прижался к ней.
И нас снова унес глубокий обволакивающий сон.
Звуки
Меня разбудило какое-то постукивание, резкий неравномерный шум, ворвавшийся в мой сон без сновидений. Глаза открылись без обычной неохоты, и я повернул голову к Мидж. Она тоже не спала и счастливо улыбалась, глядя мимо меня на окно — источник стука.
Повернув голову, чтобы проследить за ее взглядом, я увидел виновников шума. За окном на выступе сидели три или четыре птички и клевали стекло, словно негодуя, что мы все еще не встали.
— О Боже, — простонал я. — Ты считаешь, это сигнал тревоги?
— Нет, просто они решили разбудить нас.
— А который час?
— Уже больше половины седьмого.
— Не верится. И ты думаешь, так будет всегда?
— Кто знает. Мило, правда?
Я накрыл голову подушкой, хотя, по правде сказать, спать уже совершенно не хотелось.
— Вполне могло бы быть и милее.
— Это часть деревенской жизни, Майкл. Определенно лучше, чем шум моторов и пневматических молотков.
— Ненамного.
Мидж скинула одеяло и перебралась через меня к окну, а я перекатился на нагретое ею место.
— Передай привет и от меня, — сказал я, натягивая до подбородка одеяло.
Мидж наклонилась у окна, а я любовался ее голыми ягодицами. Хотя в Мидж не было ни одной лишней унции, я не уставал восхищаться ее округлыми формами. Мне захотелось, чтобы она вернулась в постель.
Она поворковала с птицами и начала с ними разговаривать. Даже когда Мидж постучала по стеклу со своей стороны, они не улетели, а вскинули головки и еще громче зачирикали, и вокруг запорхали еще новые, колотясь крыльями в стекло.
— Наверное, они требуют свой завтрак, — крикнула мне Мидж. — Держу пари, миссис Калдиан кормила их.
— Ну, передай им, что в Грэмери сменилась администрация. С халявой покончено!
Я закрыл глаза, чтобы еще немного поспать, и следующее, что почувствовал, — это вес перелезающей через меня Мидж.
— Не притворяйся таким злюкой, — сказала она, больно сжав мой высунутый из-под одеяла нос. — Ведь под этой грубой, бесчувственной внешностью кроется сердце из чистого... — еще один щипок — золота.
Я перекатился на спину, и она оседлала меня, ее глаза горели нескрываемым наслаждением. Было трудно устоять против розовых кончиков двух маленьких, но прекрасных грудей, парящих всего в нескольких дюймах от моих губ.
— Ты нарушаешь мою жизнь на природе, — сказал я.
Она наклонила голову поцеловать меня, ее язык раздвинул мои губы, и ее рот был влажен и сладок. Мои руки отбросили одеяло и потянулись к ее бедрам.
Но чертовка только играла со мной.
— У нас куча дел, — шепнула она мне в ухо, не забыв увлажнить мочку своим шаловливым языком, только чтобы не дать моим чувствам ни на йоту улечься. — Я сейчас спущусь и приготовлю завтрак, а ты побрейся и вообще приведи себя в цивилизованный вид.
— Ты что, слишком рано, — шепнул я в ответ, не желая, чтобы такое услышали птицы. — Да и все равно у нас есть еще месяц, чтобы все привести в порядок. Это наше первое утро, и его нужно отпраздновать. — Теперь уже мой язык убеждал ее.
Ложная застенчивость не в натуре Мидж: что ей нравится, то она и обнимает. Она обняла меня.
Я пустил ее к себе под одеяло, и ее тело, прохладное от раннего утреннего воздуха, восхитительно прижалось ко мне. Теперь мы с Мидж состыковались в полном смысле этого слова — наши тела, а не только души, словно были созданы друг для друга (я говорю буквально) — и наша любовь всегда была выше небес, но взаимный экстаз, пережитый в то утро в нашем новом доме, превзошел все испытанное раньше. Не спрашивайте меня почему, просто назовем это волшебством.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47