Потом она спросила: – Дети, что бы вы хотели съесть? – И прибавила, видя, как они недоуменно переглядываются: – Я купила для вас хорошего, свежего фарша.
Она накормила их сырым мясом, и они начали расти.
Когда дети стали достаточно большими – а случилось это через полтора дня, – женщина строго сказала им:
– Я должна идти на работу, а вы играйте и кушайте дома и никому не открывайте дверь, потому что за порогом полным-полно всякой дряни и она вечно лезет в дом. Такова уж ее природа – распространяться, но мы положим ей преграду.
Дети заверили мать, что сделают все, как она приказывает, и она спокойно пошла на работу.
А когда она вернулась, ее ожидал четвертый ребенок.
Он народился позднее остальных потому, что мать не придумала, каким ему следует быть, и ему пришлось решать это самостоятельно.
Четвертый был мальчиком… Но какое разочарование! Он оказался троллем самой низшей касты: с серой кожей и неопрятной темной шерсткой по всему телу. Лоб у него был низкий, как у обезьянки, глаза совсем узкие, черные, как будто заплывшие, а нос расплющенный. И в довершение всего у него был горб.
Мать улыбнулась и прижала его к себе.
* * *
В деревне не нашлось бы никого, похожего на Енифар. Люди здесь светлы и дебелы, трудолюбивы и спокойны. Местные крестьяне платят малую дань замку и не сожалеют об этом: солдат ведь надобно кормить. Кто же иначе защитит земледельцев от троллиных набегов? В последние годы, впрочем, набеги эти случаются все реже; и уже давно не слышали в деревне о том, чтобы тролли сожгли урожай или угнали кого-то в рабство.
Вот такой и должна быть жизнь – круглой, чтобы день цеплялся за день и все катилось неспешно и без задержки.
Вот такой и должна быть жизнь – светлой и дебелой. И все в деревне были превосходно приспособлены именно для такой жизни, кроме одной девочки по имени Енифар.
Одна только Енифар совершенно не подходит для круглой и гладкой жизни. Она похожа на звереныша: темнокожая, быстрая, с яркими глазами. Родители с ней намучились, особенно мать, да все без толку. Можно и ругать Енифар, и оставлять ее без еды, и даже бить, что угодно можно делать с Енифар, но трудолюбивой и ласковой от этого она не становится. И при каждой удобной возможности сбегает из деревни куда-нибудь в рощу, чтобы там побездельничать в собственное удовольствие.
Вот она, полюбуйтесь. Стоит на ветке старого дерева, крепко вцепившись в кору пальцами ног. Ноги у нее черны – и от грязи, и по природе, с длинными цепкими когтями, которые девочка не позволяла срезать.
– А ну слезай! – кричит ей снизу костлявая баба со скучным лицом. – Слезай, кому говорят!
Енифар молча смотрит на нее и улыбается.
– Слезай да ступай чистить котел! – надрывается бедная крестьянка. Ее жилистые руки напряглись от гнева, а глаза остаются потухшими. – Дармоедка! Подменыш! Надо было утопить тебя в той самой канаве, где тебя и нашли!
Енифар совсем не хочется слезать с дерева и чистить здоровенный котел, в котором вытапливали свиное сало. Мать еще и прибьет вдобавок, чтобы дочка шустрее работала. А кому охота, чтобы его прибили? Поэтому девочка остается на ветке. Она по-птичьи ходит вправо-влево, да так ловко, что глядеть страшно.
Мать заплакала и сказала:
– Лучше б ты и вправду утонула или куда-нибудь сгинула, все не так обидно. Все мне самой делать приходится. Никакой от тебя помощи. Злая ты! Настоящий подменыш. Моя-то родная дочка небось не так бы себя вела. Моя – добрая, она бы мне помогала.
«Моя родная мать тоже иначе бы со мной обходилась, – подумала Енифар, но вслух этого не сказала. – Моя не стала бы меня бить, не кричала бы на меня, она бы не заставляла меня чистить у нее котлы. Она бы любовалась, какая я сильная и хитрая, и говорила бы мне хвалебные слова».
Енифар совсем не жалела крестьянку, хотя та плакала от усталости и обиды, когда уходила прочь от дерева. Девочка даже не посмотрела ей вслед. Она дождалась, пока мать скроется из виду, после чего спрыгнула на землю, забралась в удобную ямку между корнями дерева и горько задумалась. Она знала, что рано или поздно все равно вернется в тот крестьянский дом, который упорно не желала считать своим, – к попрекам и побоям. Как проголодается, так и всё… Не сразу, конечно, а вот когда уже тошнить от голода начнет. Мир очень огромный, думала Енифар, оглядывая густую, полную солнца листву. В мире есть и более яркие места. Не такие тенистые, как эта деревня. Дайте только срок! Енифар научится сама добывать еду и уйдет навсегда. Мир поглотит ее. Там, внутри мирового желудка, бывает и страшно, и весело. Во сне она уже много раз видела ночь, по которой рассеянно бродят две луны. Две ленивые луны, понимаете? А вовсе не одна, такая бледная, скучная и целеустремленная. Там, куда уйдет Енифар, нет ни скуки, ни цели, а только лень и блуждание. В этом и заключен смысл царственной ночи у троллей. На самом деле Енифар очень мало знала о троллях. В раннем детстве она вообще считала это слово ругательством.
Она, наверное, задремала, потому что не заметила, как рядом появились всадники. Они совсем было уж проехали мимо, когда лошадь одного, едва не наступив на девочку, попятилась и зафыркала. Всадник натянул поводья. Енифар сразу же проснулась и открыла глаза.
– Ох! – воскликнул всадник. – Да разве можно так прятаться! Я мог раздавить тебя.
– Не мог, – ответила Енифар, даже и не подумав подняться на ноги. Она огляделась, высунувшись из своей норки, и увидела отряд человек в десять. – Ну надо же! – поразилась девочка. – Да тут целая армия.
Она нисколько не боялась, потому что там, где стояла их деревня, сейчас не велось никакой войны. Это были люди из замка, люди, которые защищали деревню, если случалась беда.
– Ты никогда не видела армий, иначе бы не говорила так, – засмеялся всадник. – Хорошо, что ты не испугалась.
– Меня трудно испугать, – отозвалась Енифар, зевая.
– Почему ты не дома? – спросил всадник. – Все маленькие девочки сейчас дома и помогают родителям. У тебя нет родителей?
– У меня их больше чем достаточно, – отрезала Енифар. – Только я в них не нуждаюсь. И я вовсе не маленькая девочка. Мне будет десять лет, хотя еще не исполнилось.
Всадника позабавил ее важный, серьезный тон. Он наклонился с седла:
– Так не принесешь ли ты мне питья?
Во всех историях солдат просит у девушки напиться – с этого и начинаются приключения.
Но такая история вовсе не нравилась Енифар, потому что Енифар не такая, как другие.
– Неподалеку есть ручей, – сказала девочка, неопределенно махнув рукой. – Там и напьетесь, и вы, и ваши лошади. Буду я еще ради такой малости бегать домой! Да меня мать сразу отдерет за волосы, едва лишь увидит. Нет уж, я лучше здесь пока посижу.
– Твоя мать дерет тебе волосы? – удивился всадник. – Разве матери так поступают?
– Моя – точно, – сообщила девочка и тряхнула головой. – У меня-то волос много и все крепкие, но и ей много чести – за них дергать.
Всадник нахмурился:
– Странно ты рассуждаешь о своей матери.
– А чего ж тут странного, если я ей не родная, – объяснила Енифар. – И мне совсем не хочется, чтобы обо мне так думали, будто я ей родная.
Солдат немного поразмыслил над этими словами.
– Почему ты так решила?
– Потому что меня подобрали в канаве, – сказала Енифар. – Вот почему! Об этом вся деревня знает. Все видели.
– Как тебя зовут?
– Енифар.
– Красивое имя… Неужели мать, которая тебя не любит, дала тебе столь красивое имя?
– Ты какую мать имеешь в виду? – прищурилась Енифар. – Ту колотовку, которая мне хочет руки изувечить? – Она показала свои тонкие смуглые пальцы с розовыми ногтями. – По-твоему, вот этими руками я должна выдергивать из грядок кусачие сорняки и стирать грязную одежду? Ты видел, какая толстая одежда у крестьян? А если видел, то сам подумай, разве могли такие люди дать мне подобное имя!
– Откуда же оно у тебя? – улыбнулся солдат. Он все еще был уверен в том, что девочка его разыгрывает.
– Меня подобрали вместе с именем, вот откуда, – уверенно ответила Енифар. – В первые два дня я была у этих крестьян совсем без имени, потому что как раз в то время оно ненадолго отошло от меня – искало поживы. Ему хотелось и вкусно поесть, и сладко попить, и вообще посмотреть на красивое. А когда оно вернулось, насытившись, меня в канаве уже не оказалось. И оно побежало искать меня, а я тем временем все кричала как сумасшедшая, без перерыва, и надрывалась, покуда оно ко мне не вернулось. Ну а уж после этого мы стали жить-поживать, не так чтобы совсем уж счастливо и спокойно, но без громких воплей… Я и теперь никогда не кричу, даже когда меня бьют.
Тут Енифар окончательно проснулась, зевнула еще несколько раз и рассмотрела отряд хорошенечко. Среди всадников Енифар заметила весьма странную фигуру: некто сидел на лошади, сгорбившись, и угрюмо смотрел на свои руки. Этот некто, в отличие от светловолосых солдат из замка, был черен как головешка; его засаленные патлы свалялись и в беспорядке падали на спину и плечи. Почувствовав на себе взгляд Енифар, он поежился и вдруг резко обернулся к девочке.
– Ой! – воскликнула она удивленно. – Вот это да! Это же тролль! Где вы его подобрали?
– Неподалеку отсюда, – ответил солдат. – Поэтому я и говорил тебе, что девочкам лучше находиться дома и помогать маме.
– А я тебе уже ответила, почему не намерена этого делать, – заявила Енифар. – Ну надо же, настоящий тролль! Впервые вижу вот так, чтоб близко.
Она подошла к пленнику вплотную. Он закрыл глаза, чтобы она не могла заглянуть в его душу, и сжал губы. Енифар подобрала с земли палку и с силой ткнула пленника в живот. Тут-то он живо распахнул глаза, и рот его тоже сам собою раскрылся.
– Ага! – обрадовалась Енифар. Она внимательно рассматривала его, посмеиваясь от удовольствия, а если он отворачивался, снова тыкала в него палкой. Он красил свои длинные зубы ярко-синей краской, а на скулах нарисовал спирали, только теперь эти узоры разъело жгучим троллиным п?том.
Потом Енифар повернулась к солдату:
– А что вы собираетесь с ним делать?
– Отвезем в замок.
– Он там умрет?
– Наверное… Они все там умирают, – ответил солдат равнодушно.
Тролль неожиданно вздрогнул, но вовсе не от этих слов, как можно было бы заподозрить, а оттого что впервые увидел Енифар по-настоящему.
Не жалкую деревенскую дурочку, ни на что из крестьянской работы не годную, и вовсе не уродку и замарашку, какой считали ее люди. Нет, он увидел Енифар такой, какой она была на самом деле: тролленок самых лучших кровей, маленькая принцесса с пылающими угольными глазами, с неистовыми волосами, с запястьями, которые не ждут, не просят, но требуют браслетов, и притом самых красивых и таких, чтоб звенели. За право укусить шелковистый хвостик Енифар прольется кровь лучших и самых знатных, а брызги ее смеха ни один из них не посмеет стереть с лица, так драгоценны они.
Потому что в мире, где две луны лениво ползают по ночному небу, не ведая ни цели, ни маршрута, нет ничего более драгоценного, чем троллиха знатного рода.
Пленный тролль опустил веки, стыдясь Енифар, и сколько она ни колотила его после этого, не посмел больше взглянуть на нее.
* * *
Второй раз неприятная гостья из «жил…виса» явилась через несколько дней.
Ее пришлось впустить в квартиру, потому что она уже один раз была здесь и доказала свое право переступать порог.
Дети тайком выглядывали из комнаты и видели, как она входит. А она их не видела.
Она не видела желтоглазую девочку четырнадцати лет, в джинсах и топике со шнуровкой на груди. Она не видела одиннадцатилетнюю крепко сбитую смуглянку в розовом платье с оборками. Она не видела худенького улыбчивого подростка в шортах и смертоубийственной черной футболке с черепами, которая доходила ему почти до колен. И наконец, она не видела горбатого уродца с лохматым личиком – этот носил нелепый джинсовый комбинезон с вышитыми ягодками на груди.
Она стояла в прихожей и смотрела на сей раз не в свои бумаги, а прямо на мать четверых спрятанных детей. Смотрела и молчала.
«И что же та мама? – спросила бы сейчас Енифар, если бы она, а не подменыш, слушала эту сказку. – Как она поступила?»
Потому что Енифар была бы чрезвычайно взволнована: приближался тот самый момент в повествовании, когда злая воля должна разлучить мать и ее деток, и это – самый горький момент, но без него и сказки бы не случилось.
«Мама, говори же скорей, как поступила та мама, когда злая гостья с дребезжащим сердцем и смятой в комок душой вошла в квартиру?»
Да, Енифар дергала бы мать за рукава и за волосы и заставляла бы все бубенцы в ее прическе вздрагивать и звякать, пока Аргвайр не заговорила бы снова.
Вот что вышло из всего этого, Енифар, слушай…
Гостья носила деловой костюм с квадратными плечами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48
Она накормила их сырым мясом, и они начали расти.
Когда дети стали достаточно большими – а случилось это через полтора дня, – женщина строго сказала им:
– Я должна идти на работу, а вы играйте и кушайте дома и никому не открывайте дверь, потому что за порогом полным-полно всякой дряни и она вечно лезет в дом. Такова уж ее природа – распространяться, но мы положим ей преграду.
Дети заверили мать, что сделают все, как она приказывает, и она спокойно пошла на работу.
А когда она вернулась, ее ожидал четвертый ребенок.
Он народился позднее остальных потому, что мать не придумала, каким ему следует быть, и ему пришлось решать это самостоятельно.
Четвертый был мальчиком… Но какое разочарование! Он оказался троллем самой низшей касты: с серой кожей и неопрятной темной шерсткой по всему телу. Лоб у него был низкий, как у обезьянки, глаза совсем узкие, черные, как будто заплывшие, а нос расплющенный. И в довершение всего у него был горб.
Мать улыбнулась и прижала его к себе.
* * *
В деревне не нашлось бы никого, похожего на Енифар. Люди здесь светлы и дебелы, трудолюбивы и спокойны. Местные крестьяне платят малую дань замку и не сожалеют об этом: солдат ведь надобно кормить. Кто же иначе защитит земледельцев от троллиных набегов? В последние годы, впрочем, набеги эти случаются все реже; и уже давно не слышали в деревне о том, чтобы тролли сожгли урожай или угнали кого-то в рабство.
Вот такой и должна быть жизнь – круглой, чтобы день цеплялся за день и все катилось неспешно и без задержки.
Вот такой и должна быть жизнь – светлой и дебелой. И все в деревне были превосходно приспособлены именно для такой жизни, кроме одной девочки по имени Енифар.
Одна только Енифар совершенно не подходит для круглой и гладкой жизни. Она похожа на звереныша: темнокожая, быстрая, с яркими глазами. Родители с ней намучились, особенно мать, да все без толку. Можно и ругать Енифар, и оставлять ее без еды, и даже бить, что угодно можно делать с Енифар, но трудолюбивой и ласковой от этого она не становится. И при каждой удобной возможности сбегает из деревни куда-нибудь в рощу, чтобы там побездельничать в собственное удовольствие.
Вот она, полюбуйтесь. Стоит на ветке старого дерева, крепко вцепившись в кору пальцами ног. Ноги у нее черны – и от грязи, и по природе, с длинными цепкими когтями, которые девочка не позволяла срезать.
– А ну слезай! – кричит ей снизу костлявая баба со скучным лицом. – Слезай, кому говорят!
Енифар молча смотрит на нее и улыбается.
– Слезай да ступай чистить котел! – надрывается бедная крестьянка. Ее жилистые руки напряглись от гнева, а глаза остаются потухшими. – Дармоедка! Подменыш! Надо было утопить тебя в той самой канаве, где тебя и нашли!
Енифар совсем не хочется слезать с дерева и чистить здоровенный котел, в котором вытапливали свиное сало. Мать еще и прибьет вдобавок, чтобы дочка шустрее работала. А кому охота, чтобы его прибили? Поэтому девочка остается на ветке. Она по-птичьи ходит вправо-влево, да так ловко, что глядеть страшно.
Мать заплакала и сказала:
– Лучше б ты и вправду утонула или куда-нибудь сгинула, все не так обидно. Все мне самой делать приходится. Никакой от тебя помощи. Злая ты! Настоящий подменыш. Моя-то родная дочка небось не так бы себя вела. Моя – добрая, она бы мне помогала.
«Моя родная мать тоже иначе бы со мной обходилась, – подумала Енифар, но вслух этого не сказала. – Моя не стала бы меня бить, не кричала бы на меня, она бы не заставляла меня чистить у нее котлы. Она бы любовалась, какая я сильная и хитрая, и говорила бы мне хвалебные слова».
Енифар совсем не жалела крестьянку, хотя та плакала от усталости и обиды, когда уходила прочь от дерева. Девочка даже не посмотрела ей вслед. Она дождалась, пока мать скроется из виду, после чего спрыгнула на землю, забралась в удобную ямку между корнями дерева и горько задумалась. Она знала, что рано или поздно все равно вернется в тот крестьянский дом, который упорно не желала считать своим, – к попрекам и побоям. Как проголодается, так и всё… Не сразу, конечно, а вот когда уже тошнить от голода начнет. Мир очень огромный, думала Енифар, оглядывая густую, полную солнца листву. В мире есть и более яркие места. Не такие тенистые, как эта деревня. Дайте только срок! Енифар научится сама добывать еду и уйдет навсегда. Мир поглотит ее. Там, внутри мирового желудка, бывает и страшно, и весело. Во сне она уже много раз видела ночь, по которой рассеянно бродят две луны. Две ленивые луны, понимаете? А вовсе не одна, такая бледная, скучная и целеустремленная. Там, куда уйдет Енифар, нет ни скуки, ни цели, а только лень и блуждание. В этом и заключен смысл царственной ночи у троллей. На самом деле Енифар очень мало знала о троллях. В раннем детстве она вообще считала это слово ругательством.
Она, наверное, задремала, потому что не заметила, как рядом появились всадники. Они совсем было уж проехали мимо, когда лошадь одного, едва не наступив на девочку, попятилась и зафыркала. Всадник натянул поводья. Енифар сразу же проснулась и открыла глаза.
– Ох! – воскликнул всадник. – Да разве можно так прятаться! Я мог раздавить тебя.
– Не мог, – ответила Енифар, даже и не подумав подняться на ноги. Она огляделась, высунувшись из своей норки, и увидела отряд человек в десять. – Ну надо же! – поразилась девочка. – Да тут целая армия.
Она нисколько не боялась, потому что там, где стояла их деревня, сейчас не велось никакой войны. Это были люди из замка, люди, которые защищали деревню, если случалась беда.
– Ты никогда не видела армий, иначе бы не говорила так, – засмеялся всадник. – Хорошо, что ты не испугалась.
– Меня трудно испугать, – отозвалась Енифар, зевая.
– Почему ты не дома? – спросил всадник. – Все маленькие девочки сейчас дома и помогают родителям. У тебя нет родителей?
– У меня их больше чем достаточно, – отрезала Енифар. – Только я в них не нуждаюсь. И я вовсе не маленькая девочка. Мне будет десять лет, хотя еще не исполнилось.
Всадника позабавил ее важный, серьезный тон. Он наклонился с седла:
– Так не принесешь ли ты мне питья?
Во всех историях солдат просит у девушки напиться – с этого и начинаются приключения.
Но такая история вовсе не нравилась Енифар, потому что Енифар не такая, как другие.
– Неподалеку есть ручей, – сказала девочка, неопределенно махнув рукой. – Там и напьетесь, и вы, и ваши лошади. Буду я еще ради такой малости бегать домой! Да меня мать сразу отдерет за волосы, едва лишь увидит. Нет уж, я лучше здесь пока посижу.
– Твоя мать дерет тебе волосы? – удивился всадник. – Разве матери так поступают?
– Моя – точно, – сообщила девочка и тряхнула головой. – У меня-то волос много и все крепкие, но и ей много чести – за них дергать.
Всадник нахмурился:
– Странно ты рассуждаешь о своей матери.
– А чего ж тут странного, если я ей не родная, – объяснила Енифар. – И мне совсем не хочется, чтобы обо мне так думали, будто я ей родная.
Солдат немного поразмыслил над этими словами.
– Почему ты так решила?
– Потому что меня подобрали в канаве, – сказала Енифар. – Вот почему! Об этом вся деревня знает. Все видели.
– Как тебя зовут?
– Енифар.
– Красивое имя… Неужели мать, которая тебя не любит, дала тебе столь красивое имя?
– Ты какую мать имеешь в виду? – прищурилась Енифар. – Ту колотовку, которая мне хочет руки изувечить? – Она показала свои тонкие смуглые пальцы с розовыми ногтями. – По-твоему, вот этими руками я должна выдергивать из грядок кусачие сорняки и стирать грязную одежду? Ты видел, какая толстая одежда у крестьян? А если видел, то сам подумай, разве могли такие люди дать мне подобное имя!
– Откуда же оно у тебя? – улыбнулся солдат. Он все еще был уверен в том, что девочка его разыгрывает.
– Меня подобрали вместе с именем, вот откуда, – уверенно ответила Енифар. – В первые два дня я была у этих крестьян совсем без имени, потому что как раз в то время оно ненадолго отошло от меня – искало поживы. Ему хотелось и вкусно поесть, и сладко попить, и вообще посмотреть на красивое. А когда оно вернулось, насытившись, меня в канаве уже не оказалось. И оно побежало искать меня, а я тем временем все кричала как сумасшедшая, без перерыва, и надрывалась, покуда оно ко мне не вернулось. Ну а уж после этого мы стали жить-поживать, не так чтобы совсем уж счастливо и спокойно, но без громких воплей… Я и теперь никогда не кричу, даже когда меня бьют.
Тут Енифар окончательно проснулась, зевнула еще несколько раз и рассмотрела отряд хорошенечко. Среди всадников Енифар заметила весьма странную фигуру: некто сидел на лошади, сгорбившись, и угрюмо смотрел на свои руки. Этот некто, в отличие от светловолосых солдат из замка, был черен как головешка; его засаленные патлы свалялись и в беспорядке падали на спину и плечи. Почувствовав на себе взгляд Енифар, он поежился и вдруг резко обернулся к девочке.
– Ой! – воскликнула она удивленно. – Вот это да! Это же тролль! Где вы его подобрали?
– Неподалеку отсюда, – ответил солдат. – Поэтому я и говорил тебе, что девочкам лучше находиться дома и помогать маме.
– А я тебе уже ответила, почему не намерена этого делать, – заявила Енифар. – Ну надо же, настоящий тролль! Впервые вижу вот так, чтоб близко.
Она подошла к пленнику вплотную. Он закрыл глаза, чтобы она не могла заглянуть в его душу, и сжал губы. Енифар подобрала с земли палку и с силой ткнула пленника в живот. Тут-то он живо распахнул глаза, и рот его тоже сам собою раскрылся.
– Ага! – обрадовалась Енифар. Она внимательно рассматривала его, посмеиваясь от удовольствия, а если он отворачивался, снова тыкала в него палкой. Он красил свои длинные зубы ярко-синей краской, а на скулах нарисовал спирали, только теперь эти узоры разъело жгучим троллиным п?том.
Потом Енифар повернулась к солдату:
– А что вы собираетесь с ним делать?
– Отвезем в замок.
– Он там умрет?
– Наверное… Они все там умирают, – ответил солдат равнодушно.
Тролль неожиданно вздрогнул, но вовсе не от этих слов, как можно было бы заподозрить, а оттого что впервые увидел Енифар по-настоящему.
Не жалкую деревенскую дурочку, ни на что из крестьянской работы не годную, и вовсе не уродку и замарашку, какой считали ее люди. Нет, он увидел Енифар такой, какой она была на самом деле: тролленок самых лучших кровей, маленькая принцесса с пылающими угольными глазами, с неистовыми волосами, с запястьями, которые не ждут, не просят, но требуют браслетов, и притом самых красивых и таких, чтоб звенели. За право укусить шелковистый хвостик Енифар прольется кровь лучших и самых знатных, а брызги ее смеха ни один из них не посмеет стереть с лица, так драгоценны они.
Потому что в мире, где две луны лениво ползают по ночному небу, не ведая ни цели, ни маршрута, нет ничего более драгоценного, чем троллиха знатного рода.
Пленный тролль опустил веки, стыдясь Енифар, и сколько она ни колотила его после этого, не посмел больше взглянуть на нее.
* * *
Второй раз неприятная гостья из «жил…виса» явилась через несколько дней.
Ее пришлось впустить в квартиру, потому что она уже один раз была здесь и доказала свое право переступать порог.
Дети тайком выглядывали из комнаты и видели, как она входит. А она их не видела.
Она не видела желтоглазую девочку четырнадцати лет, в джинсах и топике со шнуровкой на груди. Она не видела одиннадцатилетнюю крепко сбитую смуглянку в розовом платье с оборками. Она не видела худенького улыбчивого подростка в шортах и смертоубийственной черной футболке с черепами, которая доходила ему почти до колен. И наконец, она не видела горбатого уродца с лохматым личиком – этот носил нелепый джинсовый комбинезон с вышитыми ягодками на груди.
Она стояла в прихожей и смотрела на сей раз не в свои бумаги, а прямо на мать четверых спрятанных детей. Смотрела и молчала.
«И что же та мама? – спросила бы сейчас Енифар, если бы она, а не подменыш, слушала эту сказку. – Как она поступила?»
Потому что Енифар была бы чрезвычайно взволнована: приближался тот самый момент в повествовании, когда злая воля должна разлучить мать и ее деток, и это – самый горький момент, но без него и сказки бы не случилось.
«Мама, говори же скорей, как поступила та мама, когда злая гостья с дребезжащим сердцем и смятой в комок душой вошла в квартиру?»
Да, Енифар дергала бы мать за рукава и за волосы и заставляла бы все бубенцы в ее прическе вздрагивать и звякать, пока Аргвайр не заговорила бы снова.
Вот что вышло из всего этого, Енифар, слушай…
Гостья носила деловой костюм с квадратными плечами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48