Для начала я беспечно вошла в приятный тенистый садик. Меня привлекли гипсовые урны, которые выглядели так, словно помнили еще пионерку с веслом и других. В городе до сих пор такие встречаются, правда все реже и реже.
Прогулявшись минут пять, я наконец сообразила, что совершенно не представляю себе, где искать выход. Более того, я вообще никак не могла сообразить, куда попала.
Здесь было безлюдно. Для Васильевского – неудивительно: тут встречаются необитаемые места.
Но все же мне стало тревожно. Дорожка, по которой я шла, внезапно сделалась сырой, как будто я очутилась посреди болота в густом лесу. Еще одна странность, потому что, хорошенько оглядевшись по сторонам, можно было увидеть и решетку, и совершенно нормальную улицу за ней.
И вдруг мне в нос ударил отвратительный запах больничной еды, и тотчас я поняла, куда угодила: это больница «Скорой помощи», «Ленинка», куда привозят людей «с улицы» – пострадавших в несчастных случаях и бомжей.
Я заметалась в поисках выхода, и тут-то до меня дошло, что выхода нет. Рассудком я понимала: где-то здесь должна, просто обязана быть маленькая калитка, через которую люди вполне официально покидают больницу. Наверняка имеется и подъезд для машин «скорой».
Но их не было. Я очутилась в ловушке.
Положившись на судьбу, я покорно зашагала по сырой дорожке. Скоро болото, сочившееся из кикиморных топей глубоко под землей, закончилось. Я оказалась на лужайке. Вход на нее обрамляли две гипсовые урны, одна из которых содержала в себе клумбу, заросшую сорняками, а другая была забита окурками и банками из-под пива.
На лужайке стояли две скамейки, и на них сидели больные в безобразных халатах.
Я хотела спросить их, где выход, но они глядели на меня с первобытной жадностью, как моряки, которые несколько месяцев не видели женщины, и потому я поскорее миновала их.
Краем глаза я видела, что один все-таки встал и потащился за мной. У него было перебинтовано лицо, а глаза поблескивали тревожно и ненасытно.
Я остановилась и резко повернулась к нему.
– Что вам угодно?
Он замычал. Говорить он не мог из-за повязки.
– Послушайте, – сказала я, – я всего-навсего заблудилась. Это ведь учреждение? Я ищу приемный покой.
(Я сообразила, что из приемного покоя наверняка ведет какой-нибудь выход.)
Вместо ответа он взял меня за руку, и тут, по прикосновению, я его наконец узнала.
– Боже мой! – сказала я. – Эдуард! Что с вами случилось? Где ваше лицо?
Он глухо заухал – засмеялся под повязкой – и провел пальцами по моей щеке.
Я поняла, что гляжу на него во все глаза и глупо улыбаюсь. Более чем неуместно, учитывая место и обстоятельства нашей с ним встречи. Но зато теперь, когда мы получили подтверждение, такое ясное, такое прямое, я больше не сомневалась в своей удаче.
Я нашла.
Я дождалась.
Как я теперь жалела времени, потраченного на «интересных мужчин»! Все это время я могла израсходовать на себя, на то, чтобы стать лучше, красивее, умнее. Вместо того чтобы переживать из-за их выставок и поэтических сборников, отвергнутых пятью издательствами, я могла бы путешествовать, читать хорошие книги, фотографировать кошек на улицах.
Ничего, сказала я себе, теперь-то я наверстаю упущенное.
– Эдуард, – сказала я, – как вы относитесь к фотографированию кошек на улицах?
Он сел на корточки и написал на земле спичкой: «Я счастлив».
– Что у вас с лицом? – спросила я, хотя меня это абсолютно не интересовало. Он был жив и со мной, остальное не представляло никакой важности. Но спросить все-таки следовало.
«Сломал челюсть».
– А я тут заблудилась, – похвасталась я. Теперь, когда формальности с сочувствием были улажены, можно было полностью отдаться счастью, что я и сделала, совершенно бессовестно. – Представляете? Коренная петербурженка! И все-таки в городе есть такие места, где я обязательно заблуждаюсь.
«Точно».
– Я приехала на распродажу, – сказала я.
Мы сидели на корточках, покачиваясь и то и дело слегка стукаясь лбами. Он писал спичкой, стирал ладонью и снова писал, а я говорила все, что только приходило на ум.
– Зачем мне эта распродажа? Меня пригласила подруга. Знаете, этот американский образ жизни: шопинг. Пройтись по магазинам, купить одну-две вещицы, обогатиться впечатлениями от вещей. У них музеев мало, наверное, вот и таскаются по магазинам. Но вещи все-таки бывают очень красивые! И совершенно убивает то, что их можно купить. Мне иногда ужасно хочется. Это вещизм и мещанство.
«Что вы купили?»
Я показала лягушку. Он так властно протянул за ней руку, что я безропотно отдала свой трофей.
– Могу вам подарить.
Он покачал головой и вернул ее мне.
Я поняла вдруг, что он имел в виду. Поняла так отчетливо, как будто он произнес это вслух. Если мы с Эдуардом начнем жить вместе, то не важно, кому из двоих принадлежит лягушка. Она будет принадлежать нам обоим. В этом главное отличие взрослых от детей. Дети всегда вынуждены делить имущество, потому что ни при каких обстоятельствах они не смогут жить вместе. Для взрослых в этом отношении открыто куда больше возможностей.
– Вы здесь надолго? – спросила я.
Он покачал головой в знак того, что понятия не имеет.
«Авария», – написал он.
Я кивнула.
Он вдруг выпрямился и посмотрел на что-то у меня за спиной. Я тоже встала.
К нам приближался мужчина лет тридцати, большой и косолапый, с симпатичным лицом. Он выглядел растерянным, как любой посетитель больницы. Одна рука у него была в гипсе. Он нес гигантский термос, держа его, как младенца.
– Сашка! – воскликнул он, бросаясь к Эдуарду. – Вот ты где! Мне сестра сказала, что ты пошел гулять. Я тебе бульон принес.
Он посмотрел на меня недоверчиво. Эдуард что-то промычал, и взгляд посетителя смягчился.
– Вы – знакомая Александра? – спросил он меня вежливо.
– Ну… да, – ответила я. – А что, его настоящее имя Александр?
– Вроде бы, – хмыкнул посетитель. – Он вам другое назвал?
– Вообще-то он сказал, что его зовут Эдуард.
Посетитель захохотал. От смеха у него даже слезы выступили на глазах. Он смеялся так жизнерадостно, что я вдруг поняла: в той аварии никто не погиб и смеется он от облегчения. От того, что у его друга есть «знакомая», которую смешно разыграли с «Эдуардом» (вот ведь дурацкое имя!), и от того, что его друг явно идет на поправку, коль скоро даже со сломанной челюстью продолжает флиртовать.
Я решила отомстить. Эдуард-Александр не имел никакой возможности прервать наш разговор, поэтому я непринужденно сказала:
– Он подцепил меня в парке. Когда сидишь в парке и читаешь книгу, обязательно привяжется какой-нибудь мужчина.
– Да, Сашка у нас такой, – с отеческой гордостью кивал посетитель.
– Именно так я и цепляю мужчин, – продолжала я. – Взяла том Кьеркегора и уселась нога на ногу. Минут через пять рядом уже сидел этот человек и рассказывал, что его зовут Эдуард…
Мы смеялись так, что заболела диафрагма. Эдуард-Александр наклонился и написал:
«Смеяться больно. Стоп!»
Я взяла веточку и пририсовала рядом череп и кости.
– Меня зовут Стас, – сообщил человек с термосом.
– У вас там действительно бульон? – спросила я.
– Да, жена сварила. Больные должны кушать бульон.
– В таком термосе можно запросто пронести пару подводных лодок, – сказала я. – Эдуард не осилит столько жидкости в одиночку. «Ксанф, выпей море».
– Да? – обеспокоился Стас.
Я кивнула:
– У меня предложение. Давайте выпьем весь бульон вместе. Втроем.
Стас опять заметно повеселел и подмигнул мне:
– Обожрем больного?
Мы устроились на лавочке и «сообразили на троих» из термоса. Бульон был очень крепким, от него сделалось жарко. В этой части парка больничной едой совсем не пахло, тянуло болотом и разными лесными увлекательными ужасами из русских сказок. Самая подходящая музыка для этого местечка – «Нянина сказка» из «Детского альбома» Чайковского. Я в детстве ее не любила, по сравнению с вальсом она казалась неинтересной, но с возрастом вполне оценила эту пьеску.
– Даже не верится, что совсем близко город с его заботами, комфортом и обыденностью, – сказала я, просвистев два такта из «Няниной сказки».
– Ага, – подтвердил Стас.
Эдуард глядел на меня с гордостью. Я поняла, что ему нравится любить женщину, которая умеет свистеть.
Мы почти не разговаривали. Просто пили бульон и смотрели на темные деревья и мятую траву. Потом Стас поднялся.
– Ну, бульон кончился, и мне пора.
– Погодите, Стас, я с вами.
Я тоже встала.
Эдуард смотрел на нас спокойно и весело. Я поцеловала его в глаза и лоб.
– До завтра.
Он моргнул.
Стас махнул ему рукой и зашагал враскачку по дорожке. Я побежала за ним следом, боясь отстать и окончательно заблудиться в капкановом саду.

Он:

Ночью шел дождь. Я слушал, как он шумит за окном, и обостренно ощущал, что я – не дома, что на мне странная чужая одежда и я укрыт неприятным кусачим одеялом.
Кроме меня в палате никого не было. Несколько кроватей стояли пустыми, с голыми сетками без матрасов. Как будто все мои товарищи по несчастью уже умерли.
Я встал и подошел к окну. Дождь казался мне единственным домом, который я мог иметь в моем теперешнем положении.
Внезапно за моей спиной щелкнули выключателем. Вспыхнул свет. Я обернулся.
У двери стояла медсестра. Я сразу узнал ее: неудобные туфли без задников на огромной платформе, голубенький халатик, манера держать руки в карманах, чуть приподняв плечи.
За все эти годы она ничуть не изменилась.
– Ты вырос, – сказала она мне.
Я сел на подоконник и уставился на нее.
– Что, не можешь говорить? – хмыкнула она. – Это ничего. Я в состоянии поговорить за нас обоих. Я ведь знаю все твои мысли, всего тебя… – Она призадумалась. – С тобой я немного перемудрила. Прости уж. С первым крестником всегда так: хочется дать ему как можно больше. Ну и увлечешься и немного напутаешь.
Она прошлась по палате, мультяшно водя при каждом шаге приподнятыми плечами. Я видел, как она шевелит пальцами, спрятанными в карманах халатика.
Она уселась на незастеленную кровать и немного покачалась на пружинящей сетке.
– Женщины слетались к тебе как бабочки на фонарь, не так ли, – произнесла она наконец с утвердительной интонацией.
Я кивнул.
– Тебе нравилось? – Она уставилась на меня требовательно, почти зло.
Я чуть пожал плечами.
– Попробую угадать… – Она принялась болтать ногами. Туфли без задников сидели на ней как влитые, даже не шлепали ее по пяткам. – В юности тебе это льстило, потом доставляло удовольствие, а под конец стало утомлять. Верно?
Я кивнул.
Она встала, опять прошлась взад-вперед.
– Знаешь, меня начинает раздражать твое молчание, – заявила она наконец. – Какой-то односторонний разговор получается.
Я коснулся ее плеча. Она вздрогнула, как от ожога.
– Пожалуйста, без рук! – вскрикнула она. – Вот еще новости! Никто не смеет хватать крестную фею и… – Она оборвала гневный монолог и с выражением глубокой задумчивости на лице уставилась в окно. – Какой хороший дождь, – сказала она наконец. – Как будто нарочно прислан, чтобы насытить пересохшие сердца. Во время дождя люди почти не плачут, замечал? Полагаю, это неспроста. Тут все взаимосвязано. Я тщательно размышляла над этим, – предупредила она, – так что не вздумай возражать. Мои выводы основаны на длительных, научно обоснованных наблюдениях.
Она все смотрела на дождь. Струи бежали по стеклу и отражались на лице крестной феи, так что казалось, будто она плачет. Она отзывалась на настроение вселенной куда более чутко, нежели я или какой-либо другой человек.
Но потом я понял, что она действительно плачет.
– Мне хорошо, – вздохнула она как раз в тот миг, когда я обо всем догадался. – Я поступила совершенно правильно. И даже гораздо более правильно, чем предполагала тридцать лет назад. – Она обратила на меня глаза, горящие от слез. – Для женщины нет ничего ужаснее, чем знать, что ее поцелуй не принес мужчине счастья. Даже если эта женщина – крестная фея, а мужчина – младенец в колыбели. Но теперь все улажено, все пришло в гармонию. Открой окно.
Ей пришлось повторить последнюю фразу несколько раз, прежде чем до меня дошло, что она сменила тему.
Я полез на подоконник и выдернул щеколду. Окно медленно растворилось, и в искусственно освещенную палату вошли ночь и дождь.
Фея забралась на окно. Она постояла немного рядом со мной, а потом шагнула вперед и исчезла.
Я не стал закрывать окно и так проспал до самого утра, оглушаемый во сне шумом дождя. Когда я проснулся, в палате было еще влажно, но дождь уже прекратился, тучи рассеялись, и начинался новый солнечный день позднего лета.
* * *
Татьяна пришла перед обедом. Я ждал ее на том месте, где мы с ней расстались вчера.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48