Занавес упал в последний раз.
Петр Иванович поднялся, оглядел своих спутников.
– Ну что, отправляемся?
И первым покинул ложу.
Домой ехали на такси.
Катя сказала:
– Я видела их на витрине. Мне Сержик показывал. Туфли.
– Красивые, правда? Чистое серебро, и работа очень хорошая, – похвастался Петр Иванович. – И к тому же ей по размеру, я прикидывал. Как, по-вашему, все прошло?
– Знаете, Петр Иванович, – сказала Катя, – по-моему, это было безупречно.
* * *
В эту зиму Петр Иванович еще несколько раз был в театре. Он даже решился немного расширить кругозор и посмотрел «Эсмеральду», которая утвердила его во мнении касательно волшебной роли обуви: ведь если бы затворница пораньше показала своей дочери детскую туфельку, которую хранила на груди, то не случилось бы всего этого кошмара. Петр Иванович очень огорчился и больше на «Эсмеральду» не ходил. К тому же и балерина там танцевала другая.
Он сердито взял билет на «что попало», как будто тянул жребий, и это оказалось «Лебединое озеро». Из театра он вышел с твердым убеждением в том, что не ошибся: нынешняя зима непременно должна называться Отилией.
Образ зловещего черного лебедя, торжествующего, как ложь, преследовал Петра Ивановича, и он начал видеть во снах странные города – с очерченными сотней огоньков силуэтами соборов, с монолитными глухими громадинами крепостей, с крохотными площадями, где может уместиться разве что наперсток. Где-то в этих мирах обитал черный лебедь Отилия, истинный оборотень, женщина из мира троллей.
Среди улиц, в безднах соборов, в ловушках крепостей таилась эта Отилия, смертельно опасная, как всякая невеста. В ее имени ощущалось беззвучное падение крупных снежных хлопьев, которые обманчиво превращают черного лебедя в белого.
Теряясь в лабиринтах, Петр Иванович то страдал от невозможности выбраться и обрести ясность, то наслаждался ею.
В дразнящих играх сновидений незаметно прошло время холодов, и наступило лето. Театр закрылся.
Петр Иванович был настолько поглощен поисками обманчиво близкой Отилии, что не успел дать имени новому сезону. Лето осталось безымянным и побежало, перескакивая с одного дня на другой.
Михля женился на Кате. Свадьба была светской и деловитой, без банкета и разных глупостей вроде поездок на «лимузине».
Михля выглядел полным ослом, а это, как определил Петр Иванович, для женатого мужчины служило верным признаком стопроцентного довольства.
«А я? – думал Петр Иванович, без цели гуляя по городу и погружаясь в свои неодолимые грезы. – Счастлив ли я? Отилия!»
Он подарил Золушке башмачки, которые были ей впору.
Он спас Михлю от смерти и участи бездомного и поддержал его с идеей женитьбы.
Он стольких людей осчастливил!
«Отилия!»
Но зимнее имя не отзывалось, и та зима миновала, а будущая обретет другое имя. И так, от грезы к грезе, от имени к имени, будет он идти, покуда не встретится с женщиной лицом к лицу, покуда очередное имя не зазвучит совсем близко из неведомых уст – из уст невесты.
Эта мысль показалась простой и обнадеживающей. Петр Иванович остановился и огляделся по сторонам, пытаясь определить, куда занесли его странствия.
Он находился на Васильевском острове. Он редко здесь бывал. Почти никогда. Это открытие удивило его так сильно, что он очнулся от своих мечтаний и впервые за несколько месяцев по-настоящему вернулся в здешний мир, в мир Петербурга, оптовых поставок, пыльных мостовых, зеленых деревьев, по-летнему раздетых женщин.
Он стоял посреди Большого проспекта, всегда нарядного благодаря деревьям, высаженным в центре щедрой, широченной магистрали. Этот бульвар был как людское поселение на спине гигантского кита. Зверь странствует себе по морю и ведать не ведает о тех, кто обитает на его хребтине, а те, в свою очередь, даже и не догадываются о том, что обиталище их – не на острове вовсе, а на чудо-рыбе.
Тролль нарочно потоптался по земле газона, чтобы убедиться в том, что она не качается и бульвар никуда не плывет. Впрочем, ни в чем нельзя быть уверенным полностью, особенно в Петербурге. То, что почва под ногами притворяется твердой, еще ничего не означает.
И тут Петр Иванович заметил некий неуместный предмет.
Он наклонился и поморгал, чтобы убедиться в том, что зрение его не подводит и что это не следствие общей мечтательности и не выпавшее наружу сновидение.
Затем Петр Иванович сел на корточки и коснулся предмета рукой.
Пара женских туфелек, прелестно сношенных, смятых по чьей-то ножке. Они еще дышали теплом, их каблучки были слегка сбиты.
Он взял их в руки, чтобы лучше ощущать. Какая-то женщина прошла в них по множеству дорожек – домой и из дома, к возлюбленному и прочь от него; сколько всяческих услуг оказали ей эти туфельки! Но потом ее настигло такое огромное счастье, что даже туфли стали ей не нужны, и она ушла куда-то прочь босая.
«Отилия!» – закричал Петр Иванович, вспугнув двух старушек на отдаленной лавочке.
Он схватил туфельки в горсть и быстро зашагал прочь. По дороге он несколько раз оборачивался, как будто опасался погони, и на всякий случай обнажал зубы, но желающих отобрать у него талисман на счастье почему-то не оказалось.
Сказки подменышей
Жила одна женщина. У нее не было детей. И чем больше она желала детей, тем больше их у нее не было.
Сперва она мечтала о маленькой дочке. Чтоб волосы у нее были как пружинки, толстые и в любой миг готовые свернуться змейками и, распрямившись, нанести удар. А глаза чтобы темные и посередине зрачка – звездочка. Вот такую дочку хотела бы иметь эта женщина.
Но дочка все не рождалась, и женщине было одиноко.
Женщина жила в большом городе, там никто не обращал внимания на то, что у нее нет детей. Поэтому у женщины хватало времени мечтать дальше. И она стала думать о другой дочке.
Эта вторая дочь выглядела старше первой на несколько лет. «Красивая и странная девочка», – думала женщина, представляя себе ее длинное лицо, узкие желтые глаза и острые скулы. Она воображала себе вторую дочь до тех пор, пока та не стала такой же реальностью, как и первая.
Теперь у женщины не было уже двоих детей, но на этом она не остановилась, хотя и понимала, что избранная ею стезя весьма опасна.
Ей придумался сын, белозубый мальчишка, который – редкое свойство! – просыпался всегда в хорошем настроении, даже если его будили насильственно. Он был храбрый и, кстати, почему-то любил кошек.
Последнее обстоятельство немало озадачивало женщину. Сама-то она кошек терпеть не могла. Но уж коль скоро сын их любит, следовательно, он – не плод воображения (ну в самом деле, для чего ей такое выдумывать!), а действительное существо. Матери остается лишь высвободить его из небытия и, взяв за крепкую смуглую руку, привести в этот мир, где, к слову сказать, полным-полно всяких кошек.
Но и сын никак не рождался, хотя в нем женщина не сомневалась даже больше, чем в дочерях.
У нее было теперь трое детей, и никого из них до сих пор не было, отчего горе женщины стало почти невыносимым.
Но она худо-бедно справлялась со своими печалями и ходила на работу, в продуктовые магазины и домой, где не ждали ее две дочки и один смешливый сын.
Когда она почувствовала, что начинает мечтать о четвертом ребенке, то не на шутку перепугалась. «Это уж слишком, – подумала женщина, – я ведь могу и не выдержать. Нужно выяснить, как это делается в большом городе у людей».
И она отправилась на рынок.
Она нарочно отправилась на рынок, а не в продуктовый магазин, чтобы по дороге ей пришлось смотреть по сторонам.
Обычно она вообще не замечала, где идет и с какими людьми сталкивается, потому что всегда ходила одним и тем же путем, а это не требовало от нее никакого внимания. Но на сей раз, решила женщина, все будет иначе. Она попробует рассмотреть окружающих и угадать, как они справляются со своими обстоятельствами.
Она обошла все торговые ряды, один за другим, придирчиво разглядывая не выложенные на прилавке овощи и фрукты, пряности и поношенные туфли, а продавцов. Она гадала по их лицам так, как другие гадают по рукам или сморщенным яблокам.
У одних были золотые зубы и темная кожа – эти ей нравились, однако в них она чуяла истинных разбойников. У других кожа была землистая, а глаза тусклые – этих она сочла слишком большими жуликами, чтобы пускаться с ними в откровенности.
Наконец она приблизилась к прилавку, где продавалась тончайшая белая лапша и тончайшая оранжевая морковь, и причудливые грибы, и палочки, чтобы все это брать. За прилавком стояла молодая девушка, похожая на фарфор: ее щеки белоснежно светились, а глаза она благоразумно скрывала под веками.
Девушка, торгующая лапшой, вызвала у бездетной женщины полное доверие.
Женщина решилась заговорить с ней.
Она подошла к прилавку и долго стояла, вспоминая, с чего обычно начинаются разговоры. Девушка не мешала ей думать. Глядела на нее невидимыми глазами и улыбалась так, что этого не было заметно.
Наконец женщина вспомнила правильное начало для любой беседы и сказала:
– Здравствуйте.
Фарфоровая девушка сразу ожила и ответила:
– Здравствуйте.
Это немало приободрило женщину, и она продолжила:
– У меня нет детей.
Девушка молчала.
«Только что у нас получалась настоящая беседа, – подумала женщина с печалью, – и вот все оборвалось. Я нарушила какое-то важное правило».
Она попробовала исправить ситуацию:
– Видите ли, у меня совершенно нет детей, как я ни стараюсь. И с каждым месяцем их все меньше и меньше.
Девушка открыла глаза пошире – подобное усилие стоило бы оценить, учитывая толщину ее век, – и проговорила:
– Это очень жаль, не так ли?
«Я справляюсь! – обрадовалась женщина. – Все-таки мне удалось завязать настоящий разговор!»
До сих пор она ни с кем толком не разговаривала, потому что ни одна из обсуждаемых тем ее не занимала.
Ни повышение зарплаты.
Ни женские болезни.
Ни бессердечие врачей.
Ни чужие родственники.
Ни чужие мужья.
Ни чужие дети.
Ей хотелось думать и разговаривать только о своих собственных детях.
Девушка сказала:
– Дети очень важны. Жаль, когда их нет.
И улыбнулась так, что это стало заметно.
А потом она прибавила:
– А как относится к этому ваш муж?
– У меня нет мужа, – ответила женщина растерянно. И вдруг насторожилась: – Что, для того чтобы иметь собственных детей, обязателен еще и какой-то муж?
Девушка кивнула:
– Это непременное условие.
Женщина страшно разволновалась:
– Но я совсем не хочу, чтобы в моей квартире жил какой-то муж! Я знаю, что такое «муж». Я слышала разговоры на работе. Муж живет в твоей квартире, он постоянно мусорит, он ест прямо из кастрюли – ну, это, положим, говорит о его манерах и вкусе, но многих раздражает, ведь в большом городе все поставлено с ног на голову, – еще он громко включает телевизор, он всегда тратит больше, чем зарабатывает, и он непременно глупее своей жены.
– Ничего не поделаешь, – сказала девушка. – Для того чтобы иметь детей, муж необходим.
– Это прямо как некоторые продают здесь картошку, – огорчилась бездетная женщина. – Нарочно к пяти хорошим картофелинам подсунут одну гнилую. Да я бы лучше подороже за хорошую заплатила, лишь бы гнилье не тащить, сперва домой, а потом на помойку.
Женщина очень гордилась тем, что сумела запомнить и повторить такое длинное рассуждение, которое только что подслушала прямо здесь, на рынке.
– Ничего не поделаешь, – повторила девушка, и ее улыбка погасла. – В мире существуют законы, которые невозможно обойти. Они касаются мужей и гнилой картошки – и еще нескольких менее существенных вещей.
Женщина наклонила голову в знак грустной признательности.
– Я благодарна вам за все, что вы для меня сделали.
И купила много тонкой белой лапши, потому что лапша казалась фарфоровой и светилась так же, как кожа девушки-продавщицы.
Таким образом, для женщины началось новое время – время, когда она неустанно искала себе мужа.
Но никто из тех, с кем она об этом заговаривала, не соглашался стать ее мужем, даже на время, даже из притворства. Напрасно она уверяла, что ее не будут раздражать ни громко включенный телевизор, ни привычка хлебать суп прямо из кастрюли. Она даже охотно соглашалась с тем, что ее муж будет тратить в полтора раза больше, чем зарабатывает, – ничего не помогало. Одних мужчин отпугивала ее прямота, других – ее манера красить зубы синей или оранжевой краской, третьих – ее хвост.
И в конце концов она снова отправилась на рынок.
Там уже не было фарфоровой девушки, продающей лапшу, но нашлось много других интересных людей. И женщина снова всматривалась в лица, пока не заметила одно, которое почему-то привлекло ее внимание.
На сей раз из всех продавцов женщину заинтересовала худенькая старушка с тонкой, обвисшей кожей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48
Петр Иванович поднялся, оглядел своих спутников.
– Ну что, отправляемся?
И первым покинул ложу.
Домой ехали на такси.
Катя сказала:
– Я видела их на витрине. Мне Сержик показывал. Туфли.
– Красивые, правда? Чистое серебро, и работа очень хорошая, – похвастался Петр Иванович. – И к тому же ей по размеру, я прикидывал. Как, по-вашему, все прошло?
– Знаете, Петр Иванович, – сказала Катя, – по-моему, это было безупречно.
* * *
В эту зиму Петр Иванович еще несколько раз был в театре. Он даже решился немного расширить кругозор и посмотрел «Эсмеральду», которая утвердила его во мнении касательно волшебной роли обуви: ведь если бы затворница пораньше показала своей дочери детскую туфельку, которую хранила на груди, то не случилось бы всего этого кошмара. Петр Иванович очень огорчился и больше на «Эсмеральду» не ходил. К тому же и балерина там танцевала другая.
Он сердито взял билет на «что попало», как будто тянул жребий, и это оказалось «Лебединое озеро». Из театра он вышел с твердым убеждением в том, что не ошибся: нынешняя зима непременно должна называться Отилией.
Образ зловещего черного лебедя, торжествующего, как ложь, преследовал Петра Ивановича, и он начал видеть во снах странные города – с очерченными сотней огоньков силуэтами соборов, с монолитными глухими громадинами крепостей, с крохотными площадями, где может уместиться разве что наперсток. Где-то в этих мирах обитал черный лебедь Отилия, истинный оборотень, женщина из мира троллей.
Среди улиц, в безднах соборов, в ловушках крепостей таилась эта Отилия, смертельно опасная, как всякая невеста. В ее имени ощущалось беззвучное падение крупных снежных хлопьев, которые обманчиво превращают черного лебедя в белого.
Теряясь в лабиринтах, Петр Иванович то страдал от невозможности выбраться и обрести ясность, то наслаждался ею.
В дразнящих играх сновидений незаметно прошло время холодов, и наступило лето. Театр закрылся.
Петр Иванович был настолько поглощен поисками обманчиво близкой Отилии, что не успел дать имени новому сезону. Лето осталось безымянным и побежало, перескакивая с одного дня на другой.
Михля женился на Кате. Свадьба была светской и деловитой, без банкета и разных глупостей вроде поездок на «лимузине».
Михля выглядел полным ослом, а это, как определил Петр Иванович, для женатого мужчины служило верным признаком стопроцентного довольства.
«А я? – думал Петр Иванович, без цели гуляя по городу и погружаясь в свои неодолимые грезы. – Счастлив ли я? Отилия!»
Он подарил Золушке башмачки, которые были ей впору.
Он спас Михлю от смерти и участи бездомного и поддержал его с идеей женитьбы.
Он стольких людей осчастливил!
«Отилия!»
Но зимнее имя не отзывалось, и та зима миновала, а будущая обретет другое имя. И так, от грезы к грезе, от имени к имени, будет он идти, покуда не встретится с женщиной лицом к лицу, покуда очередное имя не зазвучит совсем близко из неведомых уст – из уст невесты.
Эта мысль показалась простой и обнадеживающей. Петр Иванович остановился и огляделся по сторонам, пытаясь определить, куда занесли его странствия.
Он находился на Васильевском острове. Он редко здесь бывал. Почти никогда. Это открытие удивило его так сильно, что он очнулся от своих мечтаний и впервые за несколько месяцев по-настоящему вернулся в здешний мир, в мир Петербурга, оптовых поставок, пыльных мостовых, зеленых деревьев, по-летнему раздетых женщин.
Он стоял посреди Большого проспекта, всегда нарядного благодаря деревьям, высаженным в центре щедрой, широченной магистрали. Этот бульвар был как людское поселение на спине гигантского кита. Зверь странствует себе по морю и ведать не ведает о тех, кто обитает на его хребтине, а те, в свою очередь, даже и не догадываются о том, что обиталище их – не на острове вовсе, а на чудо-рыбе.
Тролль нарочно потоптался по земле газона, чтобы убедиться в том, что она не качается и бульвар никуда не плывет. Впрочем, ни в чем нельзя быть уверенным полностью, особенно в Петербурге. То, что почва под ногами притворяется твердой, еще ничего не означает.
И тут Петр Иванович заметил некий неуместный предмет.
Он наклонился и поморгал, чтобы убедиться в том, что зрение его не подводит и что это не следствие общей мечтательности и не выпавшее наружу сновидение.
Затем Петр Иванович сел на корточки и коснулся предмета рукой.
Пара женских туфелек, прелестно сношенных, смятых по чьей-то ножке. Они еще дышали теплом, их каблучки были слегка сбиты.
Он взял их в руки, чтобы лучше ощущать. Какая-то женщина прошла в них по множеству дорожек – домой и из дома, к возлюбленному и прочь от него; сколько всяческих услуг оказали ей эти туфельки! Но потом ее настигло такое огромное счастье, что даже туфли стали ей не нужны, и она ушла куда-то прочь босая.
«Отилия!» – закричал Петр Иванович, вспугнув двух старушек на отдаленной лавочке.
Он схватил туфельки в горсть и быстро зашагал прочь. По дороге он несколько раз оборачивался, как будто опасался погони, и на всякий случай обнажал зубы, но желающих отобрать у него талисман на счастье почему-то не оказалось.
Сказки подменышей
Жила одна женщина. У нее не было детей. И чем больше она желала детей, тем больше их у нее не было.
Сперва она мечтала о маленькой дочке. Чтоб волосы у нее были как пружинки, толстые и в любой миг готовые свернуться змейками и, распрямившись, нанести удар. А глаза чтобы темные и посередине зрачка – звездочка. Вот такую дочку хотела бы иметь эта женщина.
Но дочка все не рождалась, и женщине было одиноко.
Женщина жила в большом городе, там никто не обращал внимания на то, что у нее нет детей. Поэтому у женщины хватало времени мечтать дальше. И она стала думать о другой дочке.
Эта вторая дочь выглядела старше первой на несколько лет. «Красивая и странная девочка», – думала женщина, представляя себе ее длинное лицо, узкие желтые глаза и острые скулы. Она воображала себе вторую дочь до тех пор, пока та не стала такой же реальностью, как и первая.
Теперь у женщины не было уже двоих детей, но на этом она не остановилась, хотя и понимала, что избранная ею стезя весьма опасна.
Ей придумался сын, белозубый мальчишка, который – редкое свойство! – просыпался всегда в хорошем настроении, даже если его будили насильственно. Он был храбрый и, кстати, почему-то любил кошек.
Последнее обстоятельство немало озадачивало женщину. Сама-то она кошек терпеть не могла. Но уж коль скоро сын их любит, следовательно, он – не плод воображения (ну в самом деле, для чего ей такое выдумывать!), а действительное существо. Матери остается лишь высвободить его из небытия и, взяв за крепкую смуглую руку, привести в этот мир, где, к слову сказать, полным-полно всяких кошек.
Но и сын никак не рождался, хотя в нем женщина не сомневалась даже больше, чем в дочерях.
У нее было теперь трое детей, и никого из них до сих пор не было, отчего горе женщины стало почти невыносимым.
Но она худо-бедно справлялась со своими печалями и ходила на работу, в продуктовые магазины и домой, где не ждали ее две дочки и один смешливый сын.
Когда она почувствовала, что начинает мечтать о четвертом ребенке, то не на шутку перепугалась. «Это уж слишком, – подумала женщина, – я ведь могу и не выдержать. Нужно выяснить, как это делается в большом городе у людей».
И она отправилась на рынок.
Она нарочно отправилась на рынок, а не в продуктовый магазин, чтобы по дороге ей пришлось смотреть по сторонам.
Обычно она вообще не замечала, где идет и с какими людьми сталкивается, потому что всегда ходила одним и тем же путем, а это не требовало от нее никакого внимания. Но на сей раз, решила женщина, все будет иначе. Она попробует рассмотреть окружающих и угадать, как они справляются со своими обстоятельствами.
Она обошла все торговые ряды, один за другим, придирчиво разглядывая не выложенные на прилавке овощи и фрукты, пряности и поношенные туфли, а продавцов. Она гадала по их лицам так, как другие гадают по рукам или сморщенным яблокам.
У одних были золотые зубы и темная кожа – эти ей нравились, однако в них она чуяла истинных разбойников. У других кожа была землистая, а глаза тусклые – этих она сочла слишком большими жуликами, чтобы пускаться с ними в откровенности.
Наконец она приблизилась к прилавку, где продавалась тончайшая белая лапша и тончайшая оранжевая морковь, и причудливые грибы, и палочки, чтобы все это брать. За прилавком стояла молодая девушка, похожая на фарфор: ее щеки белоснежно светились, а глаза она благоразумно скрывала под веками.
Девушка, торгующая лапшой, вызвала у бездетной женщины полное доверие.
Женщина решилась заговорить с ней.
Она подошла к прилавку и долго стояла, вспоминая, с чего обычно начинаются разговоры. Девушка не мешала ей думать. Глядела на нее невидимыми глазами и улыбалась так, что этого не было заметно.
Наконец женщина вспомнила правильное начало для любой беседы и сказала:
– Здравствуйте.
Фарфоровая девушка сразу ожила и ответила:
– Здравствуйте.
Это немало приободрило женщину, и она продолжила:
– У меня нет детей.
Девушка молчала.
«Только что у нас получалась настоящая беседа, – подумала женщина с печалью, – и вот все оборвалось. Я нарушила какое-то важное правило».
Она попробовала исправить ситуацию:
– Видите ли, у меня совершенно нет детей, как я ни стараюсь. И с каждым месяцем их все меньше и меньше.
Девушка открыла глаза пошире – подобное усилие стоило бы оценить, учитывая толщину ее век, – и проговорила:
– Это очень жаль, не так ли?
«Я справляюсь! – обрадовалась женщина. – Все-таки мне удалось завязать настоящий разговор!»
До сих пор она ни с кем толком не разговаривала, потому что ни одна из обсуждаемых тем ее не занимала.
Ни повышение зарплаты.
Ни женские болезни.
Ни бессердечие врачей.
Ни чужие родственники.
Ни чужие мужья.
Ни чужие дети.
Ей хотелось думать и разговаривать только о своих собственных детях.
Девушка сказала:
– Дети очень важны. Жаль, когда их нет.
И улыбнулась так, что это стало заметно.
А потом она прибавила:
– А как относится к этому ваш муж?
– У меня нет мужа, – ответила женщина растерянно. И вдруг насторожилась: – Что, для того чтобы иметь собственных детей, обязателен еще и какой-то муж?
Девушка кивнула:
– Это непременное условие.
Женщина страшно разволновалась:
– Но я совсем не хочу, чтобы в моей квартире жил какой-то муж! Я знаю, что такое «муж». Я слышала разговоры на работе. Муж живет в твоей квартире, он постоянно мусорит, он ест прямо из кастрюли – ну, это, положим, говорит о его манерах и вкусе, но многих раздражает, ведь в большом городе все поставлено с ног на голову, – еще он громко включает телевизор, он всегда тратит больше, чем зарабатывает, и он непременно глупее своей жены.
– Ничего не поделаешь, – сказала девушка. – Для того чтобы иметь детей, муж необходим.
– Это прямо как некоторые продают здесь картошку, – огорчилась бездетная женщина. – Нарочно к пяти хорошим картофелинам подсунут одну гнилую. Да я бы лучше подороже за хорошую заплатила, лишь бы гнилье не тащить, сперва домой, а потом на помойку.
Женщина очень гордилась тем, что сумела запомнить и повторить такое длинное рассуждение, которое только что подслушала прямо здесь, на рынке.
– Ничего не поделаешь, – повторила девушка, и ее улыбка погасла. – В мире существуют законы, которые невозможно обойти. Они касаются мужей и гнилой картошки – и еще нескольких менее существенных вещей.
Женщина наклонила голову в знак грустной признательности.
– Я благодарна вам за все, что вы для меня сделали.
И купила много тонкой белой лапши, потому что лапша казалась фарфоровой и светилась так же, как кожа девушки-продавщицы.
Таким образом, для женщины началось новое время – время, когда она неустанно искала себе мужа.
Но никто из тех, с кем она об этом заговаривала, не соглашался стать ее мужем, даже на время, даже из притворства. Напрасно она уверяла, что ее не будут раздражать ни громко включенный телевизор, ни привычка хлебать суп прямо из кастрюли. Она даже охотно соглашалась с тем, что ее муж будет тратить в полтора раза больше, чем зарабатывает, – ничего не помогало. Одних мужчин отпугивала ее прямота, других – ее манера красить зубы синей или оранжевой краской, третьих – ее хвост.
И в конце концов она снова отправилась на рынок.
Там уже не было фарфоровой девушки, продающей лапшу, но нашлось много других интересных людей. И женщина снова всматривалась в лица, пока не заметила одно, которое почему-то привлекло ее внимание.
На сей раз из всех продавцов женщину заинтересовала худенькая старушка с тонкой, обвисшей кожей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48