Поэтому и державшийся постоянно в тени, не пытающийся быть значимой и важной фигурой при дворе Аластер Дембийский тем не менее решал все. За ним оставалось последнее слово, к нему были вынуждены прислушиваться остальные члены Большого Совета, даже император относился к нему как к отцу.
Разглядывая сейчас удивительного исполина, сидящего напротив, Аббон Сгорбленный пытался вспомнить, когда он первый раз увидел Аластера в своей жизни. И не мог. Внешне герцог выглядел молодым человеком, не старше тридцати. Ну, пусть ему сорок – просто он сохранился прекрасно; тогда он должен быть ровесником князя Даджарра, но тот не помнил великана ребенком. Казалось, герцог и его гвардейцы были при дворе всегда, но никто не судачил по поводу их чрезмерного долголетия. Создавалось впечатление, что мысли о гравелотских великанах просто не задерживаются в головах людей и ускользают, просачиваются как вода сквозь пальцы.
Аббон Сгорбленный дал себе слово сегодня же переговорить с императорским магом. Ему было просто необходимо для вящего душевного спокойствия узнать некоторые мелочи.
– Что ж, господа, – заговорил Сивард Ру, и задумавшийся министр вздрогнул от неожиданности. – Я рад, что мы пришли хоть к каким-то выводам. Следовательно, подготовка к турниру продолжается. Если я выясню что-либо о судьбе похищенного тела, то непременно найду способ известить каждого из вас, вопрос же о нападении на Ашкелон отложим хотя бы до той поры, пока герцог Гуммер не разберется на месте, что к чему.
– Вы такой умница, Сивард, – сказал Теобальд, – что я готов простить вам даже цвет шпалер в вашем кабинете.
– Спасибо! – откликнулся одноглазый довольно. Он обожал шокировать публику. И особенное удовольствие ему доставляла реакция таких утонченных аристократов, как Теобальд и Аластер.
Дни шли, и императрица все больше и больше убеждалась в том, что она обожает своего супруга. И в том, что испытывает трепетное и трогательное чувство к императорскому шуту, которое она не называла влюбленностью только потому, что боялась произнести про себя это слово, грозившее перевернуть весь ее с таким трудом обретенный мир. Она чувствовала себя бесконечно счастливой, потому что оба дорогих ей человека были рядом, и одновременно – преступницей, предавшей обоих сразу. Она понимала, что ей необходимо поговорить об этом, но с кем?
Арианна любила Алейю Кадоган и ее сестру Ульрику, однако те были преданы одинаково и ей, и Ортону. К тому же, гравелотские сеньоры всегда хранили верность Агилольфингам, а гравелотские женщины – своим мужьям. Вряд ли бы, думала императрица, Алейя или Ульрика поймут ее. То же самое она могла сказать и в отношении Сиварда Ру и Аббона Флерийского. И – особенно – герцога Дембийского.
Аластеру императрица не задумываясь доверила бы и жизнь, и честь, и свое будущее. Но такую тайну она не смела ему открыть. Великан представлялся ей существом настолько благородным и достойным, что она рисковала навсегда остаться для него бесчестной и распутной женщиной. И Арианна не чувствовала за собой права признаться ему в своих душевных метаниях, которые грозили вскоре перерасти в настоящую трагедию..
Хуже всего, что выбирать между шутом и императором она не просто не могла, исходя из обстоятельств, но и не хотела.
Каждая ночь, проведенная с Ортоном, поднимала ее еще на одну ступень счастья, восторга и любви, какую женщина может испытывать к мужчине. Покрывая поцелуями гладкое, словно алебастровое тело возлюбленного, прижимаясь к нему, лаская его разгоряченное лицо, она испытывала неведомое блаженство. Каждая родинка, каждый волосок, каждая складочка или морщинка на нежной душистой коже Ортона были для нее священными. Иногда она плакала от восторга, иногда смеялась.
На широком ложе, по ночам, эти двое создавали новый, никому не известный прежде мир. Как слепые, они ощупывали друг друга трепещущими чуткими пальцами, легонько касались языками и замирали, чувствуя ответное движение. Они так доверчиво подавались навстречу друг другу, так тесно сплетались в объятиях, так стонали и кричали, извиваясь в сладкой истоме, граничащей с болью, что оба знали – ничего подобного в их жизни больше не будет. И они были счастливы, что встретились, что нашли друг друга.
А днем… Днем Арианна любила императора не меньше, а может, и больше. Как любят, тоскуя и изнывая от одиночества. И она бы голову дала на отсечение, что Ортон-шут не является для нее близнецом супруга, что она находит удовольствие в разговорах с ним совсем по другой причине.
Он был иным – более насмешливым и порой даже более изысканным, чем император. И пестрые, похожие на лохмотья одежды сидели на нем как самый дорогой и изящный костюм. Он мог одним взглядом поставить на место зарвавшегося придворного, который позволил себе неудачную шутку, неважно в чей адрес. Он свободно владел множеством языков, и иностранные послы охотно беседовали с ним, потому что шут часто выказывал недюжинные знания в истории и обычаях многих стран, а это особенно приятно тем, кто находится вдали от своего дома. Аластер – бывший для Арианны мерилом всех добродетелей – откровенно радовался любой возможности пообщаться с шутом. И вообще, было в нем что-то особенное, что заставляло близнецов императора выглядеть на его фоне неудачными копиями.
Императрица гордилась шутом. И тем, как прекрасно он ездит верхом, и тем, что горный львенок ластится к нему, и тем, что он искусно фехтует и стреляет из лука. Все, что бы ни сделал удачно Ортон-шут, радовало девушку так, как не должно было бы. Она мучалась этим, коря себя за малодушие, неверность и все, за что вообще могла укорить. И тут же стремилась оказаться рядом с шутом.
Наконец Арианна пришла к выводу, что ей необходимо выслушать чей-то совет, иначе она просто сойдет с ума, разрывая свое сердце на две части. Где-то в глубине души она и не хотела бы раздваиваться, не считала бы себя неправой, но традиции, предрассудки, ее воспитание – вся предыдущая жизнь противоречила такому отношению. Женщина не может любить двоих, не имеет права.
Сказал бы кто почему?
Граф Шовелен в сопровождении своего племянника катался верхом на специально отведенной для этого площадке. Там было много препятствий в виде каналов, заборчиков, высоких барьеров, и только искусные всадники могли преодолеть их. Несмотря на свой возраст, Шовелен сидел в седле прямо и непринужденно, а вот Трою такое катание давалось с трудом. Он не без зависти поглядывал на стройного дядюшку, с легкостью бравшего самые сложные препятствия.
Юноша подъехал поближе и спросил, утирая взмокший лоб батистовым платком:
– Как у вас это выходит? Ваш конь будто смелее моего…
– Животное всегда чувствует настроение всадника, – отвечал граф. – Если ты не уверен, что сможешь взять барьер, то конь сразу разделяет твое отношение: пугается, сомневается, мнется и, как следствие, подводит в решающий момент. Будь ты убежден в том, что преград не существует, и скакун бы тебе поверил, успокоился – все было бы отлично. Не говоря уже о том, что стремена ты подтянул скверно и потник лежит неверно, трет ему спину.
– Что же вы мне сразу об этом не сказали? – возмутился Трои.
– А кто тебе станет говорить об этом, когда я умру? Я добиваюсь от тебя, мальчик мой, чтобы ты сам научился думать, решать и отвечать за себя и окружающих. Это удел мужчины.
– Я помню, – вздохнул юноша. – Знаю.
– Знать мало, – отрезал граф. – Нужно еще делать.
В этот момент его острый взгляд заметил герцога Дембийского, и Шовелен легко тронул бока скакуна коленями, заставляя его двинуться в ту сторону.
– Доброе утро, герцог! – воскликнул он.
Аластер приветливо помахал ему рукой. Трои, который смотрел на приближающегося вельможу со смешанным чувством восторга и страха, подумал, что так могла бы выглядеть улыбающаяся башня, окованная железом. Аластер казался несокрушимым и таким огромным, что у юноши просто дух захватывало. Четверо неизменных телохранителей следовали за своим командиром в небольшом отдалении.
– Рад, что увидел вас, граф, – приветливо сказал великан. – Я как раз хотел переговорить с вами относительно вашего нового назначения.
– А именно? – поднял правую бровь посол.
– Я думаю, пришла пора вам выйти в отставку. Сегодня к вечеру Его величество Лодовик Альворанский прибудет в столицу из загородного дворца, чтобы почтить своим присутствием ежегодный роанский турнир, и самое время вам сообщить своему государю, что вы не вернетесь на родину. Конечно, в том случае, если ваши планы относительно Троя и вас самих не изменились.
– Нисколько, – ответил граф, откровенно радуясь. – Я не смел рассчитывать на такую удачу, но раз уж вы так добры, то отказываться грех. Судьба не любит капризных и переборчивых людей, любой шанс нужно использовать. Но мне кажется, герцог, что вы чем-то встревожены и опечалены.
– Вы правы, – согласился Аластер. – И, если позволите, мы поговорим об этом немного позже. А пока я бы хотел пригласить вас и Троя к князю Даджарра. Мы с ним в принципе договорились относительно вашего нового назначения: вы очень нужны нам, граф. Особенно сейчас. Ваш бесценный опыт мог бы помочь в решении неотложных проблем. А Троя мы сделаем вашим секретарем в надежде на то, что с таким наставником он очень скоро обретет знания, умение ориентироваться в бурных политических водах и свой особенный стиль.
– Позвольте, герцог, – вмешался юноша. – Позвольте, дядюшка! Я бы не хотел показаться неблагодарным – тем более, что мечта служить при дворе его императорского величества не покидает меня с того момента, как я ступил на землю Великого Роана, но я немного иначе видел свою судьбу.
– Трои! – гневно воскликнул Шовелен.
– Нет, граф, постойте, – поднял руку Аластер. – Пусть юноша скажет, ведь это же его жизнь, а не наша. Так о чем вы мечтаете, Трои?
– Я хотел бы стать военным, ваша светлость. Хотел бы командовать солдатами, с оружием в руках служить великой империи и сознавать, что я – защитник и от меня зависит будущее граждан моей страны.
– Весьма благородно, – умехнулся великан краем рта. Но усмешка вышла странной.
– Вы не одобряете моего решения? – с обидой спросил Трои.
– Я вообще не одобряю тех, кто выбирает путь воина, – сказал герцог с непередаваемым оттенком грусти в голосе.
– Позвольте, ваша светлость, но вы же сами… Вы же сами – воин. И из величайших, как мне приходилось слышать.
– А вам приходилось видеть, как я сражаюсь? – спросил Аластер. – Или вы слышали когда-нибудь, чтобы я был счастлив своим предназначением?
– Я не думал, что такой титул и такая должность, как ваши, могут восприниматься кем-то с неохотой и безрадостно.
– И тем не менее, – развел руками исполин. – Я люблю Ортона Агилольфинга, и весь наш род любит его, как любил его предков, оттого мы верно служим империи. Еще мы служим в гвардии императора, потому что лучше нас никто не сможет справиться с этим делом, но не пытайтесь убедить кого-нибудь из моих воинов, что они счастливы от того, что вынуждены всю жизнь держать в руках оружие. Это самое неблагодарное занятие, молодой человек, Нет в мире вещи страшнее, грязнее и опаснее, чем война.
– Но ведь воевать за свою страну – это так благородно!
– Войны не бывают благородными, добрыми и честными. Этими качествами могут обладать лишь люди, ставшие на защиту своей родины, свободы или убеждений. Но ведь, Трои, мальчик мой, вы же не станете спорить с тем, что люди не становятся гордыми, честными и порядочными в минуту опасности: они просто продолжают вести себя так, как и в дни мира и благоденствия. В критические моменты жизни все только проявляется, становится более разграниченным, ибо резко сокращается возможность выбора. Мир становится беднее: он разделен всего на две части – черную и белую. А тона и полутона исчезают. Вот и все. Кто же мешает вам быть честным и благородным, достойным и свободным на мирном поприще?
– Никогда об этом не задумывался, – сказал Трои растерянно. – Я всегда считал, что нет дела почетнее, чем с оружием в руках защищать все, что имеешь.
– Заблуждение юности, – улыбнулся Шовелен. – Что ж, все мы прошли через это.
– Но ведь я – воин! – воскликнул юноша. – И не из худших.
– Это соответствует истине, – согласился граф.
– Это относительное понятие, – произнес герцог.
Беседуя, они медленно двигались в сторону площадки для игр и состязаний, где рыцари, одетые в разные цвета, тренировались в фехтовании, метании копья, стрельбе из лука и рукопашном бою. Невозмутимые великаны-гвардейцы стояли в стороне, не принимая участия в общих соревнованиях, а лишь издали наблюдали за происходящим.
– Как по-вашему, – обратился Аластер к своему молодому спутнику, – эти рыцари хороши?
– Очень, – искренне отвечал тот, – но и я не хуже.
– А между тем вы глубоко заблуждаетесь. Юноша уставился на герцога в невероятном изумлении.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68