На левой его руке сидел ребенок, а правой он прижимал ствол пистолета к детскому виску.
— Менты! Менты поганые! — заорал Клягин. — Если кто-нибудь из вас попытается меня взять — только попытается! — я сразу же разнесу башку сосунку! Поняли, паскуды?!.
Первым из всех паскуд все понял Никольский, наблюдавший за операцией со стороны. Не замеченный Клягиным, он, умело прячась в толпе любопытных, скрылся за углом. Остальным паскудам пришлось себя обнаружить. Пятеро из группы захвата сделали по шагу вперед: мало ли кого может принять за мента взбесившийся убийца.
— Больше ни шагу! — приказал Клягин и боком двинулся к углу ресторанной стены. Свернув, он рванул к «Дэу». Рукой, державшей ребенка, открыл дверцу, сел за руль. Ему хватило времени посадить малыша на сиденье, держа пистолет у его головы. Затем Клягин передернул рукоять переключения и не глядя подал назад.
Все правильно, понял Никольский: для того, чтобы переключиться на первую скорость и вывернуть направо, Клягину понадобятся на пару секунд обе руки.
Два дела из трех успел сделать Клягин: переключить скорость и вывернуть руль направо. А третье — застрелить малыша — не успел. Мгновения хватило Никольскому, чтобы выскочить из-за джипа и трижды пальнуть с трех метров в лоб Клягину. «Дэу» двигался вперед. Никольский почти успел увернуться, но радиатор все же зацепил его. Сергея крутануло и швырнуло на асфальт. «Дэу» ткнулся в бок проезжавшей мимо «Газели» и остановился.
То, что было головой Клягина, лежало на баранке. Забрызганный кровью ребенок наконец завизжал, по-волчьи взвыла мать, рвавшая на себя дверцу автомобиля. Менты и омоновцы быстро и сноровисто оцепляли место происшествия.
А Никольский сидел на асфальте.
— За мной! — подобно Чапаеву скомандовал Тарасов и выскочил из баньки. Нагишом он бежал по мосткам к воде, за ним, тряся голыми потными животами, мчались американцы — тоже в чем мать родила. Все один за другим попрыгали в чистейшее озеро.
— Хорошо? — осведомился вынырнувший последним Тарасов.
— Вери, вери гуд! — подтвердил мистер Гиге.
ЧАСТЬ ВОСЬМАЯ.
РЕДКАЯ ПТИЦА.
Иван Степанович Коломиец в воду не нырял, Иван Степанович Коломиец с доброжелательной улыбкой наблюдал за тем, как миллионеры получают удовольствие. В плавках — голый до положенного предела — он на мостках ждал, кто же первый выйдет из воды — на контакт с ним. Первым был, естественно, Тарасов.
— Иван Степанович! — радостно приветствовал директора музея московский юрист, будто в первый раз сегодня его увидел. Вскарабкался на скользкие доски и осведомился с детским недоумением: — Такое острое удовольствие, а вы — как памятник. Судя по соблюдению сугубо строгих нравственных правил, вы из номенклатуры?
— Как и вы, Алексей Владимирович, — с вежливой иронией уточнил Коломиец. — Вы ведь тоже из комсомольцев?
— Ваня, мы из одного гнезда! — вскричал Тарасов радостно и, прикрыв ладонями срам, затрусил к бане. Коломиец — за ним.
— Пока иностранцы в озере кувыркаются, есть время посмотреть, что там Матвеевич с моим Славкой наворотили, — решил быстро одевавшийся Тарасов. А Коломиец уже был одет — долго ли натянуть тренировочный костюм? Шнуруя изящные итальянские башмаки, Тарасов снизу исподлобья глянул на него: — И что это за манера — на людях в исподнем красоваться?
— Раньше в пижамах, теперь — в шальварах от «Адидаса». Вы, Иван Степанович, как я понимаю, не марафонскую дистанцию бежать сейчас собрались, а солидных иностранцев принимать.
— Нам с вами серьезные дела вместе делать, а вы мне хамите, — холодно отметил неудавшийся «марафонец». Тарасов резко поднялся со скамьи, по-братски обнял собеседника за плечи.
— Давай без обид, — предложил делец. — Никакого желания тебя оскорбить у меня нет. Просто я не хочу, чтобы ты в тренировочном наряде встречал их. Тебе будет весьма неудобно, Иван.
— Спасибо за науку, — издевательски, но миролюбиво поблагодарил Коломиец.
— Ну, тогда и действуй по науке! — полушутливо приказал Алексей.
…Одетые как положено, Тарасов и Коломиец осматривали зал, где собирались принимать миллионеров. Завезенные из Москвы яства были разложены по серебряным блюдам, в ендовах размещались фрукты и шампанское со льдом, в штофах потела водочка, в хрустальных графинах — коньячок. Тарасов снял крышку-«голову» с одного из кувшинов в виде журавля, понюхал:
— Заставь дурака Богу молиться… Кто же вино в такое наливает?! Ну, да ладно, — он поставил «журавля» на место и спросил Коломийца: — А не слишком ли всего много? Купеческий переборна, Иван Степанович?
— Того они от нас и ждут, Алексей Владимирович, — заверил тот.
— Может, ты и прав, — Тарасов переходами с «вы» на «ты» держал Коломийца в легком напряжении. Усевшись за стол, он жестом пригласил директора музея сесть рядом. — Нам, как устроителям, в порядке проверки следует слегка продегустировать как пищу, так и напитки.
Из штофа он плеснул водки в два высоких узких стопаря, ловко бросил по пластине драгоценной рыбы на две тарелки и поднял свой малый сосуд:
— За наше знакомство, Иван Степанович!
— Тогда уж на брудершафт, — предложил Коломиец.
— С удовольствием, — поддержал его Тарасов. — Только одно условие — без поцелуя. Идет?
— Идет! — согласился Коломиец.
Выпили. Коломиец пожевал рыбки и спросил без обиняков:
— И что же ты от меня хочешь, Леша?
— Я много хочу. Но не от тебя, от жизни. Как и ты, Ваня, — подмигнул делец.
Коломиец решил говорить без обиняков:
— В данном случае от жизни ты хочешь получить что-то через меня. Что?
— Для начала кое-какие сведения. Во-первых, откуда это? — Тарасов, сделав вилкой плавное движение, обозначил круг ендов, блюд, штофов, «журавлей».
— Из музея, как тебе известно, — напомнил Коломиец.
— А в музей как это попало? — спросил Алексей не без подвоха.
— Все очень просто, Леша, — усмехнулся Иван. — Был такой в начале века богатейший купец Кукушкин. Родом из наших мест. Держал он в Москве крупнейшую бакалейную торговлю, по сути дела, монополист был. Сам-то он не очень меценатствовал, а вот дети — сын Максим и дочка Евдокия — большие были знатоки и любители русского искусства. Максим целые экспедиции организовывал по Северу и Поволжью, чтобы ценности разорившихся помещиков не упустить. А Евдокия, в замужестве Бахметьева, современную живопись коллекционировала. В конце концов загорелся и сам Кукушкин: очень хотел Морозова, Мамонтова и Щукина переплюнуть. Переплюнул или не переплюнул — неизвестно, потому что он к своим сокровищам мало кого допускал. Осторожен был. И осторожен до того, что сразу после Февральской революции все свои коллекции сюда переправил и сам здесь поселился в собственном доме, в котором сейчас музей. Затем все произошло так, как и следовало ожидать: в восемнадцатом объявился в городе начальник уездной Чека Евсей Кудрин, который в порядке борьбы с контрреволюцией поставил Кукушкина к стенке, а сам весьма комфортно устроился в его доме, гуляя вовсю. На похороны отца приехала дочь Кукушкина Евдокия Петровна Бахметьева с двумя сыновьями-близнецами. Уже вдова — муж на фронте погиб. Узнав все и увидев кудринские безобразия, она отправилась в Москву прямо к Луначарскому, с которым была знакома и даже через него деньжатами большевикам помогала! А Луначарский с ходу Дзержинскому: так и так, разбой, мол, ваши чекисты творят — чистые бандиты.
Вернулась к нам Евдокия Петровна не одна, а с чекистами уже столичными. Недолго думая, столичные поставили к стенке веселого Евсейку и уехали. А Евдокия Петровна осталась у нас навсегда. Луначарский объявил коллекцию Кукушкина национальным достоянием, приказал на основе этой коллекции образовать уездный музей и назначил директором музея Евдокию Петровну.
Женщина она была знающая, любила свое дело и главное — умная. Перво-наперво она вот что сотворила: приказ Луначарского был вставлен в рамку и повешен при входе в музей, где его не раз зрели областные начальники, пытавшиеся перетянуть коллекцию в область. Прочитав же, уезжали ни с чем. Война пришла, когда у Бахметьевой гостили сыновья, военные: один — артиллерист, а другой — инженер. Понимая, что может произойти всякое, они втроем за три дня упаковали все самое ценное из коллекции в двадцать огромных ящиков, которые спрятали в доме, в хорошо известных им тайниках. Остальные тридцать ящиков оставили в залах, ожидая приказа об эвакуации. Приказ-то пришел, а транспорт — нет. Нагрянули немцы, отобрали из тридцати ящиков самое ценное, а остальное милостиво разрешили экспонировать в музее. Евдокия Петровна так и сделала. В сорок четвертом вернулись наши, но к этому времени Евдокии Петровны уже не было в живых, умерла от инфаркта. Назначили директором музея Вадима Афанасьевича Гуркина, бывшего бухгалтера райисполкома. Тот согласно документации привел музей в порядок. Он-то и нашел бумагу о пятидесяти ящиках, которую составила в сорок первом Евдокия Петровна. Искали оставшиеся двадцать, да так и не нашли.
— А может, старушка просто по забывчивости или по ошибке такое написала? — предположил Тарасов.
— Да так вроде все и считали, пока я на место директора не заступил… — беспечно вроде бы сказал Коломиец, а затем добавил тихо и серьезно: — Мы нашли два ящика, Леша.
— Кто это мы? — спросил Тарасов, задумчиво разливая по второй.
— Я и два моих помощника. Экскурсовод Валентин Поливанов и плотник Олег Долгов, — пояснил Коломиец.
— Знали об этом только вы трое? — Леша напрягся, но старался не выдавать себя.
— А зачем другим знать? — удивился Иван.
— Есть еще и сыновья Бахметьевой…
— Их нет. Погибли на войне, — утешил собеседника Коломиец.
— Что ты сделал с содержимым ящиков? — продолжал пытать директора музея Тарасов.
— Основное выставил в двусветном зале, где ты был, — ответил Иван. — А мелочевкой приторговываю. Жить-то надо.
— И шарите, шарите по дому в поисках других тайников, да, Ваня? — уверенно заявил Тарасов.
— Нетрудно догадаться. Шарим, Леша, шарим, — ничуть не смутился Коломиец.
Тарасов поднял стопку, Коломиец поднял стопку. Выпили.
— Тайниками займемся потом и всерьез, — сказал Тарасов, пожевав рыбки. — Сейчас о самом актуальном. Миллионеры положили глаз на твою сову. Сделаешь так, что все будет шито-крыто. Поимеешь хороший навар.
— И ты тоже, — жестко напомнил Коломиец.
— Что тоже? — удивился Тарасов.
— Тоже поимеешь навар. — Во взгляде Ивана мелькнуло что-то явно хищное. — Сколько же ты думаешь мне положить?
— Пятьдесят косых. Зелеными! — Тарасов явно хотел поразить собеседника.
— В тысяча девятьсот восьмом на аукционе в Амстердаме Петр Ефимович Кукушкин только за два изумруда сто тысяч фунтов стерлингов отстегнул — за уникальную схожесть двух этих камней, — Коломиец, выдерживая интригующую паузу, поискал что-то во всех карманах пиджака, из внутреннего наконец извлек бумагу и прочитал: — «Два изумруда (один — 46, 09 карата, второй — 45, 12 карата) — исключительное явление своей схожестью по размерам, форме и внешнему эффекту. Абсолютная чистота и прозрачность дает неповторимую игру и глубину цвета». После этого был сделан на условиях полной конфиденциальности заказ фирме Фаберже на изготовление из платины и золота совы с изумрудными глазами. Золото, платина и изготовление обошлись Кукушкину еще в 230 тысяч рублей золотом. Переведи все это на нынешний курс и подсчитай, — насмешливо закончил Иван. Затем фыркнул и с презрением передразнил: — Пятьдесят косых! Зелеными!
— Есть одна деталь. — Не глядя на Коломийца, Тарасов разлил по третьей. — Ты — не Фаберже, а я — не Петр Кукушкин.
— Мы действительно не они, — согласился директор. — Но цены-то те же самые, если не более высокие.
— Цена, Ваня, — вещь относительная, — с ухмылочкой сообщил Тарасов очевидную истину. — Одна цена, когда есть легальный продавец и легальный покупатель. Совсем другая цена в нашем случае.
— Я и не прошу два миллиона, — опять ничуть не смутился Коломиец.
— Твоя цена! — рявкнул Леша.
— Сто двадцать и две недели, — спокойно и безапелляционно назвал свои условия Иван.
— Так, — произнес Тарасов и подумал слегка. — Двадцать и две недели на изготовление фальшкопии, как я понимаю?
— Ты много чего понимаешь, — пробурчал Коломиец.
— Мой совет, Ваня: в столицу с заказом не лезь, — предупредил Алексей. — Кто-нибудь здесь из умельцев у тебя имеется?
— Это уж мое дело! — отрезал директор.
— Только не полную липу в подмену ставь, — снова посоветовал Тарасов.
Коломиец вдруг весело рассмеялся и тут же объяснил причину смеха:
— Наши местные интеллигенты, из тех, кто сову видел, брезгливо морщатся: зачем, говорят, Иван Степанович, в вашей экспозиции эта безвкусная вещь с глазами из бутылочного стекла? Вот и получат глаза из бутылочного стекла.
Влетел в комнату шофер Славка с криком:
— Сейчас прибудут! — и выскочил встречать. Тарасов, ликвидируя на столе произведенный ими небольшой беспорядок, спросил вдруг:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44
— Менты! Менты поганые! — заорал Клягин. — Если кто-нибудь из вас попытается меня взять — только попытается! — я сразу же разнесу башку сосунку! Поняли, паскуды?!.
Первым из всех паскуд все понял Никольский, наблюдавший за операцией со стороны. Не замеченный Клягиным, он, умело прячась в толпе любопытных, скрылся за углом. Остальным паскудам пришлось себя обнаружить. Пятеро из группы захвата сделали по шагу вперед: мало ли кого может принять за мента взбесившийся убийца.
— Больше ни шагу! — приказал Клягин и боком двинулся к углу ресторанной стены. Свернув, он рванул к «Дэу». Рукой, державшей ребенка, открыл дверцу, сел за руль. Ему хватило времени посадить малыша на сиденье, держа пистолет у его головы. Затем Клягин передернул рукоять переключения и не глядя подал назад.
Все правильно, понял Никольский: для того, чтобы переключиться на первую скорость и вывернуть направо, Клягину понадобятся на пару секунд обе руки.
Два дела из трех успел сделать Клягин: переключить скорость и вывернуть руль направо. А третье — застрелить малыша — не успел. Мгновения хватило Никольскому, чтобы выскочить из-за джипа и трижды пальнуть с трех метров в лоб Клягину. «Дэу» двигался вперед. Никольский почти успел увернуться, но радиатор все же зацепил его. Сергея крутануло и швырнуло на асфальт. «Дэу» ткнулся в бок проезжавшей мимо «Газели» и остановился.
То, что было головой Клягина, лежало на баранке. Забрызганный кровью ребенок наконец завизжал, по-волчьи взвыла мать, рвавшая на себя дверцу автомобиля. Менты и омоновцы быстро и сноровисто оцепляли место происшествия.
А Никольский сидел на асфальте.
— За мной! — подобно Чапаеву скомандовал Тарасов и выскочил из баньки. Нагишом он бежал по мосткам к воде, за ним, тряся голыми потными животами, мчались американцы — тоже в чем мать родила. Все один за другим попрыгали в чистейшее озеро.
— Хорошо? — осведомился вынырнувший последним Тарасов.
— Вери, вери гуд! — подтвердил мистер Гиге.
ЧАСТЬ ВОСЬМАЯ.
РЕДКАЯ ПТИЦА.
Иван Степанович Коломиец в воду не нырял, Иван Степанович Коломиец с доброжелательной улыбкой наблюдал за тем, как миллионеры получают удовольствие. В плавках — голый до положенного предела — он на мостках ждал, кто же первый выйдет из воды — на контакт с ним. Первым был, естественно, Тарасов.
— Иван Степанович! — радостно приветствовал директора музея московский юрист, будто в первый раз сегодня его увидел. Вскарабкался на скользкие доски и осведомился с детским недоумением: — Такое острое удовольствие, а вы — как памятник. Судя по соблюдению сугубо строгих нравственных правил, вы из номенклатуры?
— Как и вы, Алексей Владимирович, — с вежливой иронией уточнил Коломиец. — Вы ведь тоже из комсомольцев?
— Ваня, мы из одного гнезда! — вскричал Тарасов радостно и, прикрыв ладонями срам, затрусил к бане. Коломиец — за ним.
— Пока иностранцы в озере кувыркаются, есть время посмотреть, что там Матвеевич с моим Славкой наворотили, — решил быстро одевавшийся Тарасов. А Коломиец уже был одет — долго ли натянуть тренировочный костюм? Шнуруя изящные итальянские башмаки, Тарасов снизу исподлобья глянул на него: — И что это за манера — на людях в исподнем красоваться?
— Раньше в пижамах, теперь — в шальварах от «Адидаса». Вы, Иван Степанович, как я понимаю, не марафонскую дистанцию бежать сейчас собрались, а солидных иностранцев принимать.
— Нам с вами серьезные дела вместе делать, а вы мне хамите, — холодно отметил неудавшийся «марафонец». Тарасов резко поднялся со скамьи, по-братски обнял собеседника за плечи.
— Давай без обид, — предложил делец. — Никакого желания тебя оскорбить у меня нет. Просто я не хочу, чтобы ты в тренировочном наряде встречал их. Тебе будет весьма неудобно, Иван.
— Спасибо за науку, — издевательски, но миролюбиво поблагодарил Коломиец.
— Ну, тогда и действуй по науке! — полушутливо приказал Алексей.
…Одетые как положено, Тарасов и Коломиец осматривали зал, где собирались принимать миллионеров. Завезенные из Москвы яства были разложены по серебряным блюдам, в ендовах размещались фрукты и шампанское со льдом, в штофах потела водочка, в хрустальных графинах — коньячок. Тарасов снял крышку-«голову» с одного из кувшинов в виде журавля, понюхал:
— Заставь дурака Богу молиться… Кто же вино в такое наливает?! Ну, да ладно, — он поставил «журавля» на место и спросил Коломийца: — А не слишком ли всего много? Купеческий переборна, Иван Степанович?
— Того они от нас и ждут, Алексей Владимирович, — заверил тот.
— Может, ты и прав, — Тарасов переходами с «вы» на «ты» держал Коломийца в легком напряжении. Усевшись за стол, он жестом пригласил директора музея сесть рядом. — Нам, как устроителям, в порядке проверки следует слегка продегустировать как пищу, так и напитки.
Из штофа он плеснул водки в два высоких узких стопаря, ловко бросил по пластине драгоценной рыбы на две тарелки и поднял свой малый сосуд:
— За наше знакомство, Иван Степанович!
— Тогда уж на брудершафт, — предложил Коломиец.
— С удовольствием, — поддержал его Тарасов. — Только одно условие — без поцелуя. Идет?
— Идет! — согласился Коломиец.
Выпили. Коломиец пожевал рыбки и спросил без обиняков:
— И что же ты от меня хочешь, Леша?
— Я много хочу. Но не от тебя, от жизни. Как и ты, Ваня, — подмигнул делец.
Коломиец решил говорить без обиняков:
— В данном случае от жизни ты хочешь получить что-то через меня. Что?
— Для начала кое-какие сведения. Во-первых, откуда это? — Тарасов, сделав вилкой плавное движение, обозначил круг ендов, блюд, штофов, «журавлей».
— Из музея, как тебе известно, — напомнил Коломиец.
— А в музей как это попало? — спросил Алексей не без подвоха.
— Все очень просто, Леша, — усмехнулся Иван. — Был такой в начале века богатейший купец Кукушкин. Родом из наших мест. Держал он в Москве крупнейшую бакалейную торговлю, по сути дела, монополист был. Сам-то он не очень меценатствовал, а вот дети — сын Максим и дочка Евдокия — большие были знатоки и любители русского искусства. Максим целые экспедиции организовывал по Северу и Поволжью, чтобы ценности разорившихся помещиков не упустить. А Евдокия, в замужестве Бахметьева, современную живопись коллекционировала. В конце концов загорелся и сам Кукушкин: очень хотел Морозова, Мамонтова и Щукина переплюнуть. Переплюнул или не переплюнул — неизвестно, потому что он к своим сокровищам мало кого допускал. Осторожен был. И осторожен до того, что сразу после Февральской революции все свои коллекции сюда переправил и сам здесь поселился в собственном доме, в котором сейчас музей. Затем все произошло так, как и следовало ожидать: в восемнадцатом объявился в городе начальник уездной Чека Евсей Кудрин, который в порядке борьбы с контрреволюцией поставил Кукушкина к стенке, а сам весьма комфортно устроился в его доме, гуляя вовсю. На похороны отца приехала дочь Кукушкина Евдокия Петровна Бахметьева с двумя сыновьями-близнецами. Уже вдова — муж на фронте погиб. Узнав все и увидев кудринские безобразия, она отправилась в Москву прямо к Луначарскому, с которым была знакома и даже через него деньжатами большевикам помогала! А Луначарский с ходу Дзержинскому: так и так, разбой, мол, ваши чекисты творят — чистые бандиты.
Вернулась к нам Евдокия Петровна не одна, а с чекистами уже столичными. Недолго думая, столичные поставили к стенке веселого Евсейку и уехали. А Евдокия Петровна осталась у нас навсегда. Луначарский объявил коллекцию Кукушкина национальным достоянием, приказал на основе этой коллекции образовать уездный музей и назначил директором музея Евдокию Петровну.
Женщина она была знающая, любила свое дело и главное — умная. Перво-наперво она вот что сотворила: приказ Луначарского был вставлен в рамку и повешен при входе в музей, где его не раз зрели областные начальники, пытавшиеся перетянуть коллекцию в область. Прочитав же, уезжали ни с чем. Война пришла, когда у Бахметьевой гостили сыновья, военные: один — артиллерист, а другой — инженер. Понимая, что может произойти всякое, они втроем за три дня упаковали все самое ценное из коллекции в двадцать огромных ящиков, которые спрятали в доме, в хорошо известных им тайниках. Остальные тридцать ящиков оставили в залах, ожидая приказа об эвакуации. Приказ-то пришел, а транспорт — нет. Нагрянули немцы, отобрали из тридцати ящиков самое ценное, а остальное милостиво разрешили экспонировать в музее. Евдокия Петровна так и сделала. В сорок четвертом вернулись наши, но к этому времени Евдокии Петровны уже не было в живых, умерла от инфаркта. Назначили директором музея Вадима Афанасьевича Гуркина, бывшего бухгалтера райисполкома. Тот согласно документации привел музей в порядок. Он-то и нашел бумагу о пятидесяти ящиках, которую составила в сорок первом Евдокия Петровна. Искали оставшиеся двадцать, да так и не нашли.
— А может, старушка просто по забывчивости или по ошибке такое написала? — предположил Тарасов.
— Да так вроде все и считали, пока я на место директора не заступил… — беспечно вроде бы сказал Коломиец, а затем добавил тихо и серьезно: — Мы нашли два ящика, Леша.
— Кто это мы? — спросил Тарасов, задумчиво разливая по второй.
— Я и два моих помощника. Экскурсовод Валентин Поливанов и плотник Олег Долгов, — пояснил Коломиец.
— Знали об этом только вы трое? — Леша напрягся, но старался не выдавать себя.
— А зачем другим знать? — удивился Иван.
— Есть еще и сыновья Бахметьевой…
— Их нет. Погибли на войне, — утешил собеседника Коломиец.
— Что ты сделал с содержимым ящиков? — продолжал пытать директора музея Тарасов.
— Основное выставил в двусветном зале, где ты был, — ответил Иван. — А мелочевкой приторговываю. Жить-то надо.
— И шарите, шарите по дому в поисках других тайников, да, Ваня? — уверенно заявил Тарасов.
— Нетрудно догадаться. Шарим, Леша, шарим, — ничуть не смутился Коломиец.
Тарасов поднял стопку, Коломиец поднял стопку. Выпили.
— Тайниками займемся потом и всерьез, — сказал Тарасов, пожевав рыбки. — Сейчас о самом актуальном. Миллионеры положили глаз на твою сову. Сделаешь так, что все будет шито-крыто. Поимеешь хороший навар.
— И ты тоже, — жестко напомнил Коломиец.
— Что тоже? — удивился Тарасов.
— Тоже поимеешь навар. — Во взгляде Ивана мелькнуло что-то явно хищное. — Сколько же ты думаешь мне положить?
— Пятьдесят косых. Зелеными! — Тарасов явно хотел поразить собеседника.
— В тысяча девятьсот восьмом на аукционе в Амстердаме Петр Ефимович Кукушкин только за два изумруда сто тысяч фунтов стерлингов отстегнул — за уникальную схожесть двух этих камней, — Коломиец, выдерживая интригующую паузу, поискал что-то во всех карманах пиджака, из внутреннего наконец извлек бумагу и прочитал: — «Два изумруда (один — 46, 09 карата, второй — 45, 12 карата) — исключительное явление своей схожестью по размерам, форме и внешнему эффекту. Абсолютная чистота и прозрачность дает неповторимую игру и глубину цвета». После этого был сделан на условиях полной конфиденциальности заказ фирме Фаберже на изготовление из платины и золота совы с изумрудными глазами. Золото, платина и изготовление обошлись Кукушкину еще в 230 тысяч рублей золотом. Переведи все это на нынешний курс и подсчитай, — насмешливо закончил Иван. Затем фыркнул и с презрением передразнил: — Пятьдесят косых! Зелеными!
— Есть одна деталь. — Не глядя на Коломийца, Тарасов разлил по третьей. — Ты — не Фаберже, а я — не Петр Кукушкин.
— Мы действительно не они, — согласился директор. — Но цены-то те же самые, если не более высокие.
— Цена, Ваня, — вещь относительная, — с ухмылочкой сообщил Тарасов очевидную истину. — Одна цена, когда есть легальный продавец и легальный покупатель. Совсем другая цена в нашем случае.
— Я и не прошу два миллиона, — опять ничуть не смутился Коломиец.
— Твоя цена! — рявкнул Леша.
— Сто двадцать и две недели, — спокойно и безапелляционно назвал свои условия Иван.
— Так, — произнес Тарасов и подумал слегка. — Двадцать и две недели на изготовление фальшкопии, как я понимаю?
— Ты много чего понимаешь, — пробурчал Коломиец.
— Мой совет, Ваня: в столицу с заказом не лезь, — предупредил Алексей. — Кто-нибудь здесь из умельцев у тебя имеется?
— Это уж мое дело! — отрезал директор.
— Только не полную липу в подмену ставь, — снова посоветовал Тарасов.
Коломиец вдруг весело рассмеялся и тут же объяснил причину смеха:
— Наши местные интеллигенты, из тех, кто сову видел, брезгливо морщатся: зачем, говорят, Иван Степанович, в вашей экспозиции эта безвкусная вещь с глазами из бутылочного стекла? Вот и получат глаза из бутылочного стекла.
Влетел в комнату шофер Славка с криком:
— Сейчас прибудут! — и выскочил встречать. Тарасов, ликвидируя на столе произведенный ими небольшой беспорядок, спросил вдруг:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44