— А врать ведь стараются правдоподобно, а, Сурков?
— Я же говорил, что вы мне не поверите, — в спокойной уже безнадеге сказал Рома.
Никольский встал, прошел к столу, проверил, закрыты ли все ящики, вытряс окурки из двух пепельниц на лист старой газеты, свернул газету в комок, а комок швырнул в мусор.
— Сейчас ты, Сурков, пойдешь в камеру… — начал было Сергей.
— В какую камеру? — в ужасе перебил Рома.
— Пока еще не в ту, которую тебе обещал подполковник Котов, — успокоил его майор. — Посиди, подумай ночку. Главное — мелочи, мелочи и подробности вспоминай…
…Знакомым путем Сергей возвращался домой. Он миновал много раз исхоженные переулки, затем Патриаршие пруды, прошел по родной улице, свернул и оказался у своего подъезда. Никольский поднялся наверх и уже вынул ключи у собственной двери, когда сверху его позвали:
— Васильич!
Пролетом выше на ступеньках сидел Витек.
— Ты, что спятил? — взъярился Никольский. — Засветиться захотел?
— Извини, — повинился Витек. — Не мог иначе. Цейтнот.
— Ладно, проходи. — Сергей был недоволен, но дело явно было срочное.
Они прошли в квартиру. С видом разоблаченного заговорщика певец-барыга достал что-то из кармана и водрузил на стол в гостиной. Сергей глянул и обмер. Не шибко-то он разбирался в цацках, но от подобной красоты дух захватывало…
Сверкающее деревце с немыслимо голубыми плодами лежало на столе у Никольского. Деревце размером с большую зажигалку, валявшуюся рядом.
— Картинки от этих проходимцев ты заглатывал без страха и сомнения. А такую штучку в оборот пустить заробел, Витек? — спросил Никольский, переведя дыхание.
— Заробел, — признался Витек. — Я не особый в ювелирных делах специалист, но уж поверь мне, Васильевич, вещь эта — уникальная. Одни сапфиры чего стоят!
— Да и цену они, наверное, заломили для тебя неподъемную. Так, Витек? — насмешливо спросил Сергей. Он уже оправился от первого потрясения и мыслил теперь привычно: категориями оперативно-следственной работы.
— Так-то так, но я бы в любом случае не решился… — замялся стукач.
— Кто они? — резко задал вопрос майор.
— По чьей подсказке, я не знаю, но пришли они ко мне месяца два тому назад, — начал рассказ Витек. — Провинциальные пижоны, темные, как ночь в Мухосранске. Для начала предложили мне десять графических листов по двадцать долларов каждый. Я поторговался и взял по пятнадцать.
— Не прогадал? — хмыкнул Никольский.
— Три карандашных портрета Бакста, два сомовских наброска, два Бенуа, три театральных эскиза Добужинского. Я прогадал, а, Васильевич? — засмеялся Витек в ответ.
— Прямо-таки галерея мирискусников! — восхитился Никольский. — Но ты мне про пареньков, пареньков!
— А сегодня они три картины приволокли, пареньки, — охотно отозвался певец. — Замечательная усадьба Жуковского, весьма приличный Малявин и привычное, с пушками, ядрами и дымами варево Самокиша. За все про все — шестьсот долларов.
— Грабишь ты своих клиентов, ох и грабишь! — усмехнулся майор.
— А тебе их жалко, аж сердце щемит, ага, — парировал Витек. — Так вот дальше: я с ними старательно прощаюсь, а они что-то мнутся. То да се, и вдруг они бах! — мне эту штучку на стол. У меня матка до полу отвисла, но вида я не подал, сразу про цену. Просят пять зеленых кусков. Срок — сутки. Вот я и прибежал к тебе, чтобы ты за меня думал.
— Я думаю, думаю…
— Одного Валентином зовут, другого Олегом, — продолжал Витек «про пареньков». — Валентину лет тридцать пять, Олег помоложе. Машина — дряхлая «Мазда». Номерок тебе нужен?..
…С раннего утра Анатолий Яковлевич был в мастерской, где и появился Никольский в назначенное время. Без слов положил деревце перед ювелиром.
— Господи, — прошептал Анатолий Яковлевич и закрыл глаза. Тут же открыл один, в глазницу которого воткнул профессиональную лупу. Опять прошептал: — Господи!
Никольский дал ювелиру поволноваться, но потом все же спросил:
— Что скажете, Анатолий Яковлевич?
— Что я скажу? — Ювелир отвечал, не отрывая «вооруженного» глаза от деревца. — Что я скажу… — Он обернулся к Никольскому, уронил лупу себе в ладонь. — Я не скажу, я просто поздравляю вас. Вы вновь открыли замечательнейшее произведение ювелирного искусства конца восемнадцатого века.
— Поподробнее, если можно, Анатолий Яковлевич. — Майору было не до лирики.
— Господи, — опять вздохнул ювелир, подбирая понятные для дилетанта слова: — Эгрет называется это изделие. Они были украшением женских шляпок и причесок, в них вставляли перья, обычно страусовые. Всякие они были, но эгрет, что перед нами, — шедевр. Смотрите, от условного ствола дерева как бы расплескиваются ветви, заканчивающиеся подвижно закрепленными плодами сапфировых бриолетов и кандилоков. Сапфиры разных оттенков при малейшем движении эгрета — наблюдайте, Сергей Васильевич, наблюдайте — загораются темно-синим огнем. И тени, тени на бриллианты ветвей как падают, видите?
— Эгрет, — уважительно произнес Никольский. — Это очень ценная вещь?
— Это бесценная вещь, — строго сказал Анатолий Яковлевич.
… — Не трогался твоего пидора, не трогал, как договорились, — заверил Никольского Котов. Низкое еще солнце било в окна котовского кабинета и ненадолго доводило сияние подполковничьего погона до нестерпимой яркости.
— Про пидоров потом. Я тебе сначала кое-что покажу, — Никольский осторожно положил на начальнический стол свое сказочное деревце.
— Брошка, — догадался Котов. — И дорогая?
— Не брошка, а эгрет, — важно возразил Никольский, — которому, если по делу, давно пора в Алмазном фонде России находиться. А им два захолустных пузыря торгуют. Пять зеленых кусков просят.
— У кого? — скорее машинально, чем надеясь на ответ, спросил Слава. Вопрос был глуп. Уж кто-кто, а Котов знал: свою агентуру опера не выдают.
— Так я тебе и сказал! — злорадно воскликнул Сергей, не удержался — ткнул начальника носом в его ошибку.
— У твоего агента, значит, — туповато уточнил Котов, стремясь наигранной непонятливостью скрыть смущение. Он поднял деревце за ствол. Солнечный луч ударил в эгрет, и он заиграл. — Господи, красота-то какая!
— Командир, пять кусков необходимы к девятнадцати ноль-ноль, — деловито заявил Никольский. — Чтоб казенные получить, надо неделю с бумажками бегать. У меня есть пятьсот, на Италию коплю. У тебя сколько?
— Полторы тысячи наскребу… — вздохнул Слава. — На новую «девятку» отложил.
— Итого две. Где еще три раздобыть? — Сергея разбирал азарт.
— Может, этих двух козлов за задницу, и дело с концом, а? — предложил Котов. Так было привычнее и проще.
— За что?! — чуть в голос не расхохотался Никольский. — За то, что им бабушка, обливаясь слезами, свою брошку, завещанную ей ее дедушкой, подарила? А если эгрет этот не один? Здесь до дна осторожно копать надо.
Котов все играл деревцем, думая. Додумался:
— Белякова надо на конвульсию взять. Он кулак, он богатенький.
Некстати загремел телефон, Котов снял трубку и после «да» долго слушал. Дослушал, ничего не сказав, положил трубку. — Андроновский пистолет выстрелил.
— Мои дела, — понял Никольский. — Ты уже без меня Белякова обработай, у тебя получится, он тебя побаивается.
— Постараюсь, — пообещал Котов. — Да, дельце-то сикось-накось пошло. А что если твой пидор Рома все-таки убил, а пистолет продал?
— Ты сам-то веришь в то, что говоришь? — усмехнулся Сергей. — Уломай Виталия, очень прошу. И эгрет в сейф спрячь. Я — в бега.
Котов встал, открыл сейф, осторожно уложил деревце.
— Серега, а что такое эгрет? — спросил он неожиданно застенчиво.
— Вернусь — объясню! — уже от дверей отозвался Никольский.
Два милицейских «газика», синхронно тормознув, застыли друг против друга. Из одного выпрыгнул Никольский, из другого — приличный гражданин приблизительно тех же лет. Ровесники молча поручкались.
— Ты-то что, Никольский, хвостом бьешь? Убийство-то мое, — скучно сказал приличный гражданин.
— А пистолет — мой, — возразил Сергей.
— Оперативно нынче муровские трассологи работают, ничего не скажешь, — проворчал приличный гражданин.
Они стояли посреди торговой площади у станции метро «Медведково». Кругом толпились бесчисленные магазинчики, киоски, палатки…
— Расскажи, как все было, — попросил Никольский.
— Расскажу и покажу, — пообещал приличный. — Может, на мое счастье, дело к тебе уйдет.
Они подошли к крайнему магазину. Магазин как магазин, таких сотни по Москве. Беленький, чистый, стеклянный.
— Вот тут все и случилось, — сказал ровесник.
— Убийца здесь инкассаторов подглядел? — уточнил Никольский.
— Да нет. Он, пожалуй, вел инкассаторскую машину с самого ее выезда, потому что этот магазин последним деньги сдавал, — объяснил коллега.
Фамилия коллеги была Ерохин. Он тоже работал оперативником, только в другом отделении милиции Москвы.
— Значит, убийца на машине был? — продолжал уточнять обстоятельства дела Никольский.
— На машине, на машине, — подтвердил Ерохин. — На угнанной. Он после ее здесь оставил, а сам на инкассаторской укатил.
— Каким это образом? — удивился Никольский.
— Элементарным! — фыркнул Ерохин. — Пока инкассатор в магазине тары-бары разводил, он в его машину забрался и ждал.
— Так двое же инкассаторов должно быть! — возмутился Никольский.
— И шофер в придачу, — добавил Ерохин. — Но в централизованной инкассации. А эти жлобы, что магазинами владеют, норовят с дерьма пенку снять. Централизованная им дорого! И находят богатырей, которые по глупости берутся миллионы возить. Вот наш и довозился: как только подошел к своей машине, так пулю в лоб и заработал. А бандюга мешочек в салон — и с концами.
— Много в мешке было? — задал очередной дежурный вопрос Никольский.
— Шестьсот сорок тысяч… — вздохнул Ерохин. Ему такие деньги и не снились.
Кассирша обменного пункта, глядя на клиента, спросила:
— Вам справку на вывоз выписывать?
— Да, — твердо сказал клиент.
Кассирша раскрыла паспорт и, удивившись, вновь подняла глаза:
— Вам, что, правда, пятьдесят два года?
— Ох, извините! — засуетился вежливый клиент. — Паспорта перепутал. Это дядьки, а вот это мой. — Он подтянул к себе металлическое корытце для передачи через пуленепробиваемое стекло документов и денег, положил в него второй паспорт, задвинул корытце обратно в закуток кассирши и виновато улыбнулся.
На этот раз все было в порядке. Машинка долго считала сотни, а кассирша выписывала справку. Потом машинка считала доллары.
— Ваших три тысячи, — подытожила кассирша, положила в корытце пачку зеленых, два паспорта и выдвинула его к клиенту.
— Спасибо, — сказал тот, не считая, засунул деньги и документы в карман и вышел из обменника. Как только он исчез, кассирша громко позвала:
— Дима, Дима!
На крик явился не столько мощный, сколько упитанный охранник.
С шоссе, рассекающего российскую бескрайность, «Мерседес» свернул на асфальтовую дорожку и осторожно докатил до стилизованного под громадную северную избу дома, чистенького до игрушечности. Из «Мерседеса» солидно вынес себя известный московский юрист Алексей Тарасов. Захлопнул дверцу и окинул взором окрестности. Было на что посмотреть: перед ним огромным ятаганом лежал залив бескрайнего озера, окаймленный причудливыми зелеными берегами. А от дома уже бежал хитрый на вид мужичок с криком:
— Дорогой гость! Заждались!
Они ходили по комнатам, и Тарасов придирчиво осматривал внутренние помещения домика. Роскошные номера, уютные ванные комнаты, буфетная, гостиная, столовая. В столовой Тарасов заглянул в резные светлого дерева поставцы и огорчился:
— Да, посудка у тебя не того, Матвеич.
— Не того! — обиделся вдруг Матвеич. — С этой посуды сам Арвид Янович Пельше едал и не жаловался.
— Пельше! — теперь обиделся Тарасов. — Послезавтра сюда на рыбалку американские миллионеры прибудут, а ты — Пельше! — Он осмотрелся, и взыграло в нем художественное воображение: — Неужто ты не понимаешь, что вся твоя посуда в полном диссонансе со стилем «рюс», в котором решен интерьер? А представь себе: на столах серебряные ендовы и блюда, из поставцов — черненые штофы, на полках — кувшины в виде журавлей. Только где все это достать?
— У нас этого добра в городском музее навалом, — спокойно сообщил Матвеевич.
— У вас в музее, знаю я такие музеи, ни хрена, кроме прялок, глиняных горшков и ухватов, нет, — заводя Матвеевича, презрительно высказался Тарасов. Он нарочно «заводил» слишком спокойного Матвеича.
— А ты знаешь! — вдруг, перейдя на ты, окрысился Матвеевич. — Много ты знаешь! Знаешь, какие там картины? А посудой этой чудной все полки заставлены!
— Брешешь ты все, Матвеевич! — пренебрежительно заметил Тарасов и даже рукой махнул.
…Он, конечно, махнул рукой, но «Поехали!» все-таки сказал. И «Мерседес» помчался на поиски музея.
В дивном городе, окруженном водой, будто вдруг вырастающем из нее, уродливый металлический жук на колесах тормознул у крепенького купеческого особняка, на фронтоне которого уже советскими умельцами штукатуркой было вылеплено слово «Музей».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44
— Я же говорил, что вы мне не поверите, — в спокойной уже безнадеге сказал Рома.
Никольский встал, прошел к столу, проверил, закрыты ли все ящики, вытряс окурки из двух пепельниц на лист старой газеты, свернул газету в комок, а комок швырнул в мусор.
— Сейчас ты, Сурков, пойдешь в камеру… — начал было Сергей.
— В какую камеру? — в ужасе перебил Рома.
— Пока еще не в ту, которую тебе обещал подполковник Котов, — успокоил его майор. — Посиди, подумай ночку. Главное — мелочи, мелочи и подробности вспоминай…
…Знакомым путем Сергей возвращался домой. Он миновал много раз исхоженные переулки, затем Патриаршие пруды, прошел по родной улице, свернул и оказался у своего подъезда. Никольский поднялся наверх и уже вынул ключи у собственной двери, когда сверху его позвали:
— Васильич!
Пролетом выше на ступеньках сидел Витек.
— Ты, что спятил? — взъярился Никольский. — Засветиться захотел?
— Извини, — повинился Витек. — Не мог иначе. Цейтнот.
— Ладно, проходи. — Сергей был недоволен, но дело явно было срочное.
Они прошли в квартиру. С видом разоблаченного заговорщика певец-барыга достал что-то из кармана и водрузил на стол в гостиной. Сергей глянул и обмер. Не шибко-то он разбирался в цацках, но от подобной красоты дух захватывало…
Сверкающее деревце с немыслимо голубыми плодами лежало на столе у Никольского. Деревце размером с большую зажигалку, валявшуюся рядом.
— Картинки от этих проходимцев ты заглатывал без страха и сомнения. А такую штучку в оборот пустить заробел, Витек? — спросил Никольский, переведя дыхание.
— Заробел, — признался Витек. — Я не особый в ювелирных делах специалист, но уж поверь мне, Васильевич, вещь эта — уникальная. Одни сапфиры чего стоят!
— Да и цену они, наверное, заломили для тебя неподъемную. Так, Витек? — насмешливо спросил Сергей. Он уже оправился от первого потрясения и мыслил теперь привычно: категориями оперативно-следственной работы.
— Так-то так, но я бы в любом случае не решился… — замялся стукач.
— Кто они? — резко задал вопрос майор.
— По чьей подсказке, я не знаю, но пришли они ко мне месяца два тому назад, — начал рассказ Витек. — Провинциальные пижоны, темные, как ночь в Мухосранске. Для начала предложили мне десять графических листов по двадцать долларов каждый. Я поторговался и взял по пятнадцать.
— Не прогадал? — хмыкнул Никольский.
— Три карандашных портрета Бакста, два сомовских наброска, два Бенуа, три театральных эскиза Добужинского. Я прогадал, а, Васильевич? — засмеялся Витек в ответ.
— Прямо-таки галерея мирискусников! — восхитился Никольский. — Но ты мне про пареньков, пареньков!
— А сегодня они три картины приволокли, пареньки, — охотно отозвался певец. — Замечательная усадьба Жуковского, весьма приличный Малявин и привычное, с пушками, ядрами и дымами варево Самокиша. За все про все — шестьсот долларов.
— Грабишь ты своих клиентов, ох и грабишь! — усмехнулся майор.
— А тебе их жалко, аж сердце щемит, ага, — парировал Витек. — Так вот дальше: я с ними старательно прощаюсь, а они что-то мнутся. То да се, и вдруг они бах! — мне эту штучку на стол. У меня матка до полу отвисла, но вида я не подал, сразу про цену. Просят пять зеленых кусков. Срок — сутки. Вот я и прибежал к тебе, чтобы ты за меня думал.
— Я думаю, думаю…
— Одного Валентином зовут, другого Олегом, — продолжал Витек «про пареньков». — Валентину лет тридцать пять, Олег помоложе. Машина — дряхлая «Мазда». Номерок тебе нужен?..
…С раннего утра Анатолий Яковлевич был в мастерской, где и появился Никольский в назначенное время. Без слов положил деревце перед ювелиром.
— Господи, — прошептал Анатолий Яковлевич и закрыл глаза. Тут же открыл один, в глазницу которого воткнул профессиональную лупу. Опять прошептал: — Господи!
Никольский дал ювелиру поволноваться, но потом все же спросил:
— Что скажете, Анатолий Яковлевич?
— Что я скажу? — Ювелир отвечал, не отрывая «вооруженного» глаза от деревца. — Что я скажу… — Он обернулся к Никольскому, уронил лупу себе в ладонь. — Я не скажу, я просто поздравляю вас. Вы вновь открыли замечательнейшее произведение ювелирного искусства конца восемнадцатого века.
— Поподробнее, если можно, Анатолий Яковлевич. — Майору было не до лирики.
— Господи, — опять вздохнул ювелир, подбирая понятные для дилетанта слова: — Эгрет называется это изделие. Они были украшением женских шляпок и причесок, в них вставляли перья, обычно страусовые. Всякие они были, но эгрет, что перед нами, — шедевр. Смотрите, от условного ствола дерева как бы расплескиваются ветви, заканчивающиеся подвижно закрепленными плодами сапфировых бриолетов и кандилоков. Сапфиры разных оттенков при малейшем движении эгрета — наблюдайте, Сергей Васильевич, наблюдайте — загораются темно-синим огнем. И тени, тени на бриллианты ветвей как падают, видите?
— Эгрет, — уважительно произнес Никольский. — Это очень ценная вещь?
— Это бесценная вещь, — строго сказал Анатолий Яковлевич.
… — Не трогался твоего пидора, не трогал, как договорились, — заверил Никольского Котов. Низкое еще солнце било в окна котовского кабинета и ненадолго доводило сияние подполковничьего погона до нестерпимой яркости.
— Про пидоров потом. Я тебе сначала кое-что покажу, — Никольский осторожно положил на начальнический стол свое сказочное деревце.
— Брошка, — догадался Котов. — И дорогая?
— Не брошка, а эгрет, — важно возразил Никольский, — которому, если по делу, давно пора в Алмазном фонде России находиться. А им два захолустных пузыря торгуют. Пять зеленых кусков просят.
— У кого? — скорее машинально, чем надеясь на ответ, спросил Слава. Вопрос был глуп. Уж кто-кто, а Котов знал: свою агентуру опера не выдают.
— Так я тебе и сказал! — злорадно воскликнул Сергей, не удержался — ткнул начальника носом в его ошибку.
— У твоего агента, значит, — туповато уточнил Котов, стремясь наигранной непонятливостью скрыть смущение. Он поднял деревце за ствол. Солнечный луч ударил в эгрет, и он заиграл. — Господи, красота-то какая!
— Командир, пять кусков необходимы к девятнадцати ноль-ноль, — деловито заявил Никольский. — Чтоб казенные получить, надо неделю с бумажками бегать. У меня есть пятьсот, на Италию коплю. У тебя сколько?
— Полторы тысячи наскребу… — вздохнул Слава. — На новую «девятку» отложил.
— Итого две. Где еще три раздобыть? — Сергея разбирал азарт.
— Может, этих двух козлов за задницу, и дело с концом, а? — предложил Котов. Так было привычнее и проще.
— За что?! — чуть в голос не расхохотался Никольский. — За то, что им бабушка, обливаясь слезами, свою брошку, завещанную ей ее дедушкой, подарила? А если эгрет этот не один? Здесь до дна осторожно копать надо.
Котов все играл деревцем, думая. Додумался:
— Белякова надо на конвульсию взять. Он кулак, он богатенький.
Некстати загремел телефон, Котов снял трубку и после «да» долго слушал. Дослушал, ничего не сказав, положил трубку. — Андроновский пистолет выстрелил.
— Мои дела, — понял Никольский. — Ты уже без меня Белякова обработай, у тебя получится, он тебя побаивается.
— Постараюсь, — пообещал Котов. — Да, дельце-то сикось-накось пошло. А что если твой пидор Рома все-таки убил, а пистолет продал?
— Ты сам-то веришь в то, что говоришь? — усмехнулся Сергей. — Уломай Виталия, очень прошу. И эгрет в сейф спрячь. Я — в бега.
Котов встал, открыл сейф, осторожно уложил деревце.
— Серега, а что такое эгрет? — спросил он неожиданно застенчиво.
— Вернусь — объясню! — уже от дверей отозвался Никольский.
Два милицейских «газика», синхронно тормознув, застыли друг против друга. Из одного выпрыгнул Никольский, из другого — приличный гражданин приблизительно тех же лет. Ровесники молча поручкались.
— Ты-то что, Никольский, хвостом бьешь? Убийство-то мое, — скучно сказал приличный гражданин.
— А пистолет — мой, — возразил Сергей.
— Оперативно нынче муровские трассологи работают, ничего не скажешь, — проворчал приличный гражданин.
Они стояли посреди торговой площади у станции метро «Медведково». Кругом толпились бесчисленные магазинчики, киоски, палатки…
— Расскажи, как все было, — попросил Никольский.
— Расскажу и покажу, — пообещал приличный. — Может, на мое счастье, дело к тебе уйдет.
Они подошли к крайнему магазину. Магазин как магазин, таких сотни по Москве. Беленький, чистый, стеклянный.
— Вот тут все и случилось, — сказал ровесник.
— Убийца здесь инкассаторов подглядел? — уточнил Никольский.
— Да нет. Он, пожалуй, вел инкассаторскую машину с самого ее выезда, потому что этот магазин последним деньги сдавал, — объяснил коллега.
Фамилия коллеги была Ерохин. Он тоже работал оперативником, только в другом отделении милиции Москвы.
— Значит, убийца на машине был? — продолжал уточнять обстоятельства дела Никольский.
— На машине, на машине, — подтвердил Ерохин. — На угнанной. Он после ее здесь оставил, а сам на инкассаторской укатил.
— Каким это образом? — удивился Никольский.
— Элементарным! — фыркнул Ерохин. — Пока инкассатор в магазине тары-бары разводил, он в его машину забрался и ждал.
— Так двое же инкассаторов должно быть! — возмутился Никольский.
— И шофер в придачу, — добавил Ерохин. — Но в централизованной инкассации. А эти жлобы, что магазинами владеют, норовят с дерьма пенку снять. Централизованная им дорого! И находят богатырей, которые по глупости берутся миллионы возить. Вот наш и довозился: как только подошел к своей машине, так пулю в лоб и заработал. А бандюга мешочек в салон — и с концами.
— Много в мешке было? — задал очередной дежурный вопрос Никольский.
— Шестьсот сорок тысяч… — вздохнул Ерохин. Ему такие деньги и не снились.
Кассирша обменного пункта, глядя на клиента, спросила:
— Вам справку на вывоз выписывать?
— Да, — твердо сказал клиент.
Кассирша раскрыла паспорт и, удивившись, вновь подняла глаза:
— Вам, что, правда, пятьдесят два года?
— Ох, извините! — засуетился вежливый клиент. — Паспорта перепутал. Это дядьки, а вот это мой. — Он подтянул к себе металлическое корытце для передачи через пуленепробиваемое стекло документов и денег, положил в него второй паспорт, задвинул корытце обратно в закуток кассирши и виновато улыбнулся.
На этот раз все было в порядке. Машинка долго считала сотни, а кассирша выписывала справку. Потом машинка считала доллары.
— Ваших три тысячи, — подытожила кассирша, положила в корытце пачку зеленых, два паспорта и выдвинула его к клиенту.
— Спасибо, — сказал тот, не считая, засунул деньги и документы в карман и вышел из обменника. Как только он исчез, кассирша громко позвала:
— Дима, Дима!
На крик явился не столько мощный, сколько упитанный охранник.
С шоссе, рассекающего российскую бескрайность, «Мерседес» свернул на асфальтовую дорожку и осторожно докатил до стилизованного под громадную северную избу дома, чистенького до игрушечности. Из «Мерседеса» солидно вынес себя известный московский юрист Алексей Тарасов. Захлопнул дверцу и окинул взором окрестности. Было на что посмотреть: перед ним огромным ятаганом лежал залив бескрайнего озера, окаймленный причудливыми зелеными берегами. А от дома уже бежал хитрый на вид мужичок с криком:
— Дорогой гость! Заждались!
Они ходили по комнатам, и Тарасов придирчиво осматривал внутренние помещения домика. Роскошные номера, уютные ванные комнаты, буфетная, гостиная, столовая. В столовой Тарасов заглянул в резные светлого дерева поставцы и огорчился:
— Да, посудка у тебя не того, Матвеич.
— Не того! — обиделся вдруг Матвеич. — С этой посуды сам Арвид Янович Пельше едал и не жаловался.
— Пельше! — теперь обиделся Тарасов. — Послезавтра сюда на рыбалку американские миллионеры прибудут, а ты — Пельше! — Он осмотрелся, и взыграло в нем художественное воображение: — Неужто ты не понимаешь, что вся твоя посуда в полном диссонансе со стилем «рюс», в котором решен интерьер? А представь себе: на столах серебряные ендовы и блюда, из поставцов — черненые штофы, на полках — кувшины в виде журавлей. Только где все это достать?
— У нас этого добра в городском музее навалом, — спокойно сообщил Матвеевич.
— У вас в музее, знаю я такие музеи, ни хрена, кроме прялок, глиняных горшков и ухватов, нет, — заводя Матвеевича, презрительно высказался Тарасов. Он нарочно «заводил» слишком спокойного Матвеича.
— А ты знаешь! — вдруг, перейдя на ты, окрысился Матвеевич. — Много ты знаешь! Знаешь, какие там картины? А посудой этой чудной все полки заставлены!
— Брешешь ты все, Матвеевич! — пренебрежительно заметил Тарасов и даже рукой махнул.
…Он, конечно, махнул рукой, но «Поехали!» все-таки сказал. И «Мерседес» помчался на поиски музея.
В дивном городе, окруженном водой, будто вдруг вырастающем из нее, уродливый металлический жук на колесах тормознул у крепенького купеческого особняка, на фронтоне которого уже советскими умельцами штукатуркой было вылеплено слово «Музей».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44