Кто как считает. Но
отцовская любовь... очень интересная штука эта отцовская любовь. Тихий и
законопослушный мужчина впадает в необузданную ярость, когда кто-то
"обижает его ребенка". Герб знает по собственному опыту, что с течением
времени отцовская любовь начинает распространяться и на других детей: вы
понемногу начинаете испытывать добрые чувства по отношению ко всем
малышам. Откуда это идет? Ребенок никогда не лежал в его утробе, не
питался его соками. Материнская любовь ясна, понятна; ребенок - это
продолжение плоти и крови матери. Но отец? Ведь он почти никогда даже не
помнит спазматическую дрожь, длящуюся две-три секунды, с которой все и
начинается?
Почему же никому не пришло в голову заявить, что человечество потому
заполонили сукины сыны, что они вышли из самого грязного органа мужчины?
Никому и никогда?
Потому что мужчина считается выше женщины. Мужчина испытывает
настоятельную потребность чувствовать свое превосходство. Это не
характерно лишь для весьма ограниченного меньшинства, которое на самом
деле превосходит всех остальных, но, конечно же, тревожит властвующее
большинство, которое таким превосходством не обладает. Если вы не можете
добиться успеха в жизни, то единственный способ доказать свое
превосходство - унизить другого человека. Именно эта неистовая потребность
человечества с незапамятных времен заставляла становиться на горло
побежденного врага, порабощать другие нации, расы. И это же самое мужчины
всегда делали в отношении женщин.
Действительно ли они сочли их низшими или же все случилось наоборот:
мужчины отвели женщинам низшее место по тем же причинам, вследствие
которых они пытались доминировать над соседом?
Что причина и что следствие?
А может, это просто стремление к самозащите? Разве женщины не стали
бы руководить мужчинами, если бы получили такую возможность? Не пытаются
ли они проделать это прямо сейчас? Разве они уже не добились этого здесь,
на Бегония Драйв?
Герб смотрит на освещенную лунным светом ручку Карин. Впервые он
увидел ее через час после рождения и уже тогда поразился совершенством
ногтей и очертаний; все было такое маленькое! Такое маленькое и такое
совершенное! Станешь ли ты, Карин, своей маленькой ручкой натягивать
поводья и дергать за веревочки? Пришла ли ты, Карин, в мир, который в
глубине души презирает тебя?
Чувство отцовской любви поглощает его, он стоит неподвижно и в этот
момент чувствует, что подобен воину, охраняющему своего ребенка от
отвратительных сукиных сынов.
- Назив...
Сияющий от удовольствия лидомец стоял рядом с Чарли перед
терракотовой группой.
- Что, Чарли?
- Можно тебя спросить?
- Что хочешь?
- Только по секрету, Назив. Может, это нехорошо?
- Не думаю.
- Если я выйду за рамки дозволенного, ты не обидишься? Ведь я здесь
чужой.
- Спрашивай.
- Это о Филосе.
- О!
- Почему все здесь так нехорошо к нему относятся? Ладно, - изменил
вопрос Чарли, - это сильно сказано. Просто его вроде бы... не одобряют. Не
именно его, а что-то с ним связанное.
- О, - повторил Назив, - это пустяки.
- Ты не хочешь мне ответить.
Воцарилось неловкое молчание. Затем Чарли продолжил.
- Было сказано, что я должен узнать все о Лидоме. Считаешь ли ты, что
я смогу составить свое мнение, если буду знать о Лидоме что-то не совсем
хорошее? Или же я должен судить о вас только, - тут он кивнул на статую, -
по лучшему у вас?
Чарли увидел, что и лидомец, как раньше Филос, полностью обезоружен.
Очевидно, правда имела огромное воздействие на них.
- Ты совершенно прав, Чарли Джонс, и мои колебания неуместны. Но -
при всем уважении к Филосу - я должен в свою очередь взять с тебя слово.
Ведь это относится к Филосу, а не к тебе или мне.
- Я не скажу ему, что знаю.
- Очень хорошо. Филос немного не такой, как мы. Прежде всего, он
скрытен, что в общем-то полезно. Его допускают ко многим вещам, которых
нам лучше не знать. Но... создается впечатление, что ему это нравится, в
то время как обычный лидомец скорее тяготился бы этим, хотя и считал такое
доверие почетным.
- Мне кажется, что эта причина недостаточна...
- О, он не создает никаких неудобств! Во-вторых, возможно это и
связано между собой: он не женится.
- Разве нужно обязательно жениться?
- Нет, конечно.
Назив провел языком по высохшим губам и нахмурился.
- Но Филос ведет себя так, как будто он все еще в браке.
- Все еще в браке?
- Он был в браке с Фруром. У них должны были быть дети. Однажды они
отправились к краю земли - (Чарли понял, что имелось в виду) - и произошло
несчастье. Оползень. Они оба оказались погребенными заживо. Фрур погиб, а
Филос потерял вынашиваемых детей.
Тут Чарли вспомнил, как Филос употребил выражение "кричать в могиле".
- Филос горевал... мы все понимаем. Мы любим все, любим по-разному,
нам понятна его скорбь. Но для нас любовь - потребность, мы должны любить
живых, а не мертвых. Мы чувствуем себя... неудобно в его присутствии,
зная, что он отстраняется от любви, сохраняет верность тому, кого нет...
Это... патология.
- Может, у него это пройдет.
- Несчастье произошло много лет назад, - отвечал Назив, качая
головой.
- Если это болезнь, то ее ведь можно излечить?
- С его согласия - да. Но поскольку его синдром причиняет окружающим
лишь слабый дискомфорт, то он может продолжать жить так, как хочет.
- Теперь мне понятна шутка Милвиса.
- Что это было?
- Он сказал: "У нас только один такой! Но он сказал это с насмешкой.
- Нехорошо со стороны Милвиса, - строго заметил Назив.
- Пусть это останется между нами.
- Конечно... Ну что, теперь ты знаешь нас лучше?
- Еще нет, - признался Чарли, - но буду знать лучше.
Они обменялись улыбками и присоединились к остальным в доме. Филос
был увлечен длительным разговором с Гросидом, и Чарли готов был поспорить,
что говорят о нем. Гросид и не скрывал это, сказав: Филос говорит, что ты,
Чарли, уже готов вынести нам приговор.
- Не совсем так, - запротестовал Филос. - Просто я уже рассказал
Чарли почти все, что мог. Сколько времени тебе потребуется для вынесения
суждения - это уж твое дело.
- Надеюсь, что много, - заключил Гросид. Мы рады видеть тебя с нами.
Ты нравишься Називу.
Такое замечание могло бы прозвучать двусмысленно. Чарли посмотрел на
Назива, кивавшего в подтверждение слов Гросида.
- Спасибо, ответил Чарли, - мне тоже хорошо здесь.
- Смит - свинья.
Погруженный в свои мысли, Герб вздрагивает от неожиданности. Жанетт
вернулась через заднюю дверь после разговора с Тилли. Он не делился ни с с
Жанетт, ни с кем другим своими недавними мыслями о Смите, хотя ему и
хотелось облегчить душу. Он уже проанализировал все возможные причины
своего беспокойства: одна из девчонок повесилась после собрания "Лиги за
Женские Права", произошел скандал на книжной выставке, введены новые
порядки в школах. Как отцу пятилетней дочери ему еще рано волноваться. Но
он все же боится. Пусть Смит - свинья, его совет неплох: новый клиент -
это всегда серьезно. Все остальное - вздор.
Он не получает удовольствия от своих размышлений, слишком все
серьезно, да еще и не уложилось в голове. Удивительно, как совпали его
мысли с замечанием Жанетт. Теперь Герб даже не уверен: может, и он
считает, что Смит - свинья. Свинья среди людей - это свинья, говорит он
себе, а свинья среди свиней - это человек.
- Что он натворил?
- Ты пойди посмотри. Он тебе покажет. Тилли с ума сходит.
- О чем ты все-таки, дорогая.
- Извини, дорогой. Это объявление, вроде как плакат, он повесил его в
комнате для игр.
- Напоминание сдать на анализ мочу?
- Еще хуже. Сам увидишь.
- Что дальше, Филос?
- Нужно непредвзято посмотреть на себя, - ответил Филос и сгладил
улыбкой суровость своего ответа. - Я имею в виду соблюдение объективности.
Ты не можешь оценивать Лидом без связи его с другими цивилизациями.
- Думаю, что уже могу. Во-первых...
Филос прервал Чарли:
- Можешь? - Тон его был таков, что Чарли тут же умолк.
Последнюю милю между Детским и Научным блоками они прошли молча.
Несколько обиженный, Чарли начал:
- Я достаточно знаю своих людей и думаю, что...
Филос с сардонической усмешкой на губах вновь прервал его:
- Полагаешь, что знаешь?
- Если ты думаешь иначе, - обиделся Чарли, - что ж, выкладывай!
- А что потом?
- Поправишь меня.
- Ладно, - Филос не обиделся, - мы сделаем это с помощью
церебростиля. Это будет быстрее, легче, подробнее и, - тут он улыбнулся, -
без споров и перерывов процесса познания.
- Я не буду спорить и прерывать.
- Будешь, ты так устроен. Фактически, в истории человечества не было
другого такого предмета, который настолько не поддавался бы объективному
изучению, как секс. Написаны бессчетные тома об истории и исторической
мотивации, но нигде секс даже не упоминается. Целые поколения, десятки
поколений студентов корпели над ними и считали их истиной, эти же "истины"
вдалбливали в головы последующим поколениям даже когда уже была ясна
важность сексуальной мотивации индивидуума и когда каждый индивидуум
интерпретировал свое мироощущение с сексом, наполняя мысли и язык
сексуальной символикой. Для многих людей история осталась сборником
анекдотов о каких-то чудаках, которые действовали и осуществляли свои
желания в странном отрыве от сексуального поведения своей эпохи,
поведения, являвшегося одновременно и результатом и причиной их действий.
Это поведение создало и историю и этих слепых историков... полагаю, что и
сама слепота также была обусловлена им. Однако, мне следует говорить об
этом после того, как ты пройдешь курс, и не ранее.
- Думаю, - сухо отвечал Чарли, - лучше перейти к делу.
Они обошли вокруг Научного блока и вошли в метро, чтобы попасть в
Медицинский блок. Филос вел Чарли по уже знакомым горизонтальным галереям
и они вновь взлетали ввысь на невидимых лифтах. Проходя через большой зал,
напомнивший Чарли зал ожидания на вокзале, они увидели лидомцев, певших
свои мелодии. Чарли был особенно поражен видом двух одинаково одетых
лидомцев, каждый из которых держал на коленях спящего ребенка и пел, для
извлечения звука мягко ударяя другого пониже горла.
- Чего они все ожидают?
- Я кажется уже говорил тебе - все должны приходить сюда один раз в
двадцать восемь дней для проверки.
- Зачем?
- А почему нет? Лидом - небольшой, нас пока что меньше восьмисот
человек, и никто не живет далее двух часов хода пешком. У нас есть все
необходимое оборудование - почему же не проходить обследование?
- Насколько тщательно оно проводится?
- Очень тщательно.
На самом верху здания Филос остановился перед щелью в двери.
- Открой ладонью, - сказал он.
Чарли приложил к щели ладонь, и ничего не произошло.
Тогда Филос приложил свою ладонь, и дверь открылась.
- Мое личное убежище, - объяснил он. - Нечто вроде замка,
единственного на всем Лидоме.
- Зачем запираться?
Чарли уже отметил отсутствие всяких запоров, особенно в Детском
блоке.
Филос пригласил Чарли внутрь, и дверь за ними закрылась. - У нас на
Лидоме очень мало табу, - пояснил Филос, - но одно из них связано с
запретом на свободное хранение инфекционных материалов.
Чарли уже понял, что он шутит; при этом какая-то доля правды в этом
была.
- На самом деле, - продолжал объяснять Филос, - очень малое число
лидомцев станут возиться со всем этим. Филос небрежным движением указал на
ряды книжных шкафов от стен до потолка и стеллаж с небольшими рядами
прозрачных кубиков. - Сейчас мы значительно больше интересуемся будущим,
все это больше никому не нужно. И все же... ведь сказано: "человек, познай
себя"... Многие станут несчастными, если слишком хорошо будут знать себя.
Филос приблизился к стеллажу, посмотрел в картотеку и выбрал один из
кубиков. На нем были нанесены красным цифры. Филос сверил их с картотекой,
подошел к стоявшей у стены кушетке и извлек из открывшейся в стене нише
какое-то устройство. Это был шлем в виду чаши со штативом. - Церебростиль,
- с этими словами Филос показал Чарли внутреннюю часть шлема. Там ничего
не было кроме, примерно, дюжины резиновых нашлепок, охватывавших голову со
всех сторон.
- Тут нет ни электродов, ни щупов, и это совсем не больно.
Взяв кубик, Филос открыл небольшую камеру в верхней части шлема и,
вставив внутрь кубик, закрыл крышку на защелку. Затем он лег на кушетку,
одел шлем и плотно прижал его к голове.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27
отцовская любовь... очень интересная штука эта отцовская любовь. Тихий и
законопослушный мужчина впадает в необузданную ярость, когда кто-то
"обижает его ребенка". Герб знает по собственному опыту, что с течением
времени отцовская любовь начинает распространяться и на других детей: вы
понемногу начинаете испытывать добрые чувства по отношению ко всем
малышам. Откуда это идет? Ребенок никогда не лежал в его утробе, не
питался его соками. Материнская любовь ясна, понятна; ребенок - это
продолжение плоти и крови матери. Но отец? Ведь он почти никогда даже не
помнит спазматическую дрожь, длящуюся две-три секунды, с которой все и
начинается?
Почему же никому не пришло в голову заявить, что человечество потому
заполонили сукины сыны, что они вышли из самого грязного органа мужчины?
Никому и никогда?
Потому что мужчина считается выше женщины. Мужчина испытывает
настоятельную потребность чувствовать свое превосходство. Это не
характерно лишь для весьма ограниченного меньшинства, которое на самом
деле превосходит всех остальных, но, конечно же, тревожит властвующее
большинство, которое таким превосходством не обладает. Если вы не можете
добиться успеха в жизни, то единственный способ доказать свое
превосходство - унизить другого человека. Именно эта неистовая потребность
человечества с незапамятных времен заставляла становиться на горло
побежденного врага, порабощать другие нации, расы. И это же самое мужчины
всегда делали в отношении женщин.
Действительно ли они сочли их низшими или же все случилось наоборот:
мужчины отвели женщинам низшее место по тем же причинам, вследствие
которых они пытались доминировать над соседом?
Что причина и что следствие?
А может, это просто стремление к самозащите? Разве женщины не стали
бы руководить мужчинами, если бы получили такую возможность? Не пытаются
ли они проделать это прямо сейчас? Разве они уже не добились этого здесь,
на Бегония Драйв?
Герб смотрит на освещенную лунным светом ручку Карин. Впервые он
увидел ее через час после рождения и уже тогда поразился совершенством
ногтей и очертаний; все было такое маленькое! Такое маленькое и такое
совершенное! Станешь ли ты, Карин, своей маленькой ручкой натягивать
поводья и дергать за веревочки? Пришла ли ты, Карин, в мир, который в
глубине души презирает тебя?
Чувство отцовской любви поглощает его, он стоит неподвижно и в этот
момент чувствует, что подобен воину, охраняющему своего ребенка от
отвратительных сукиных сынов.
- Назив...
Сияющий от удовольствия лидомец стоял рядом с Чарли перед
терракотовой группой.
- Что, Чарли?
- Можно тебя спросить?
- Что хочешь?
- Только по секрету, Назив. Может, это нехорошо?
- Не думаю.
- Если я выйду за рамки дозволенного, ты не обидишься? Ведь я здесь
чужой.
- Спрашивай.
- Это о Филосе.
- О!
- Почему все здесь так нехорошо к нему относятся? Ладно, - изменил
вопрос Чарли, - это сильно сказано. Просто его вроде бы... не одобряют. Не
именно его, а что-то с ним связанное.
- О, - повторил Назив, - это пустяки.
- Ты не хочешь мне ответить.
Воцарилось неловкое молчание. Затем Чарли продолжил.
- Было сказано, что я должен узнать все о Лидоме. Считаешь ли ты, что
я смогу составить свое мнение, если буду знать о Лидоме что-то не совсем
хорошее? Или же я должен судить о вас только, - тут он кивнул на статую, -
по лучшему у вас?
Чарли увидел, что и лидомец, как раньше Филос, полностью обезоружен.
Очевидно, правда имела огромное воздействие на них.
- Ты совершенно прав, Чарли Джонс, и мои колебания неуместны. Но -
при всем уважении к Филосу - я должен в свою очередь взять с тебя слово.
Ведь это относится к Филосу, а не к тебе или мне.
- Я не скажу ему, что знаю.
- Очень хорошо. Филос немного не такой, как мы. Прежде всего, он
скрытен, что в общем-то полезно. Его допускают ко многим вещам, которых
нам лучше не знать. Но... создается впечатление, что ему это нравится, в
то время как обычный лидомец скорее тяготился бы этим, хотя и считал такое
доверие почетным.
- Мне кажется, что эта причина недостаточна...
- О, он не создает никаких неудобств! Во-вторых, возможно это и
связано между собой: он не женится.
- Разве нужно обязательно жениться?
- Нет, конечно.
Назив провел языком по высохшим губам и нахмурился.
- Но Филос ведет себя так, как будто он все еще в браке.
- Все еще в браке?
- Он был в браке с Фруром. У них должны были быть дети. Однажды они
отправились к краю земли - (Чарли понял, что имелось в виду) - и произошло
несчастье. Оползень. Они оба оказались погребенными заживо. Фрур погиб, а
Филос потерял вынашиваемых детей.
Тут Чарли вспомнил, как Филос употребил выражение "кричать в могиле".
- Филос горевал... мы все понимаем. Мы любим все, любим по-разному,
нам понятна его скорбь. Но для нас любовь - потребность, мы должны любить
живых, а не мертвых. Мы чувствуем себя... неудобно в его присутствии,
зная, что он отстраняется от любви, сохраняет верность тому, кого нет...
Это... патология.
- Может, у него это пройдет.
- Несчастье произошло много лет назад, - отвечал Назив, качая
головой.
- Если это болезнь, то ее ведь можно излечить?
- С его согласия - да. Но поскольку его синдром причиняет окружающим
лишь слабый дискомфорт, то он может продолжать жить так, как хочет.
- Теперь мне понятна шутка Милвиса.
- Что это было?
- Он сказал: "У нас только один такой! Но он сказал это с насмешкой.
- Нехорошо со стороны Милвиса, - строго заметил Назив.
- Пусть это останется между нами.
- Конечно... Ну что, теперь ты знаешь нас лучше?
- Еще нет, - признался Чарли, - но буду знать лучше.
Они обменялись улыбками и присоединились к остальным в доме. Филос
был увлечен длительным разговором с Гросидом, и Чарли готов был поспорить,
что говорят о нем. Гросид и не скрывал это, сказав: Филос говорит, что ты,
Чарли, уже готов вынести нам приговор.
- Не совсем так, - запротестовал Филос. - Просто я уже рассказал
Чарли почти все, что мог. Сколько времени тебе потребуется для вынесения
суждения - это уж твое дело.
- Надеюсь, что много, - заключил Гросид. Мы рады видеть тебя с нами.
Ты нравишься Називу.
Такое замечание могло бы прозвучать двусмысленно. Чарли посмотрел на
Назива, кивавшего в подтверждение слов Гросида.
- Спасибо, ответил Чарли, - мне тоже хорошо здесь.
- Смит - свинья.
Погруженный в свои мысли, Герб вздрагивает от неожиданности. Жанетт
вернулась через заднюю дверь после разговора с Тилли. Он не делился ни с с
Жанетт, ни с кем другим своими недавними мыслями о Смите, хотя ему и
хотелось облегчить душу. Он уже проанализировал все возможные причины
своего беспокойства: одна из девчонок повесилась после собрания "Лиги за
Женские Права", произошел скандал на книжной выставке, введены новые
порядки в школах. Как отцу пятилетней дочери ему еще рано волноваться. Но
он все же боится. Пусть Смит - свинья, его совет неплох: новый клиент -
это всегда серьезно. Все остальное - вздор.
Он не получает удовольствия от своих размышлений, слишком все
серьезно, да еще и не уложилось в голове. Удивительно, как совпали его
мысли с замечанием Жанетт. Теперь Герб даже не уверен: может, и он
считает, что Смит - свинья. Свинья среди людей - это свинья, говорит он
себе, а свинья среди свиней - это человек.
- Что он натворил?
- Ты пойди посмотри. Он тебе покажет. Тилли с ума сходит.
- О чем ты все-таки, дорогая.
- Извини, дорогой. Это объявление, вроде как плакат, он повесил его в
комнате для игр.
- Напоминание сдать на анализ мочу?
- Еще хуже. Сам увидишь.
- Что дальше, Филос?
- Нужно непредвзято посмотреть на себя, - ответил Филос и сгладил
улыбкой суровость своего ответа. - Я имею в виду соблюдение объективности.
Ты не можешь оценивать Лидом без связи его с другими цивилизациями.
- Думаю, что уже могу. Во-первых...
Филос прервал Чарли:
- Можешь? - Тон его был таков, что Чарли тут же умолк.
Последнюю милю между Детским и Научным блоками они прошли молча.
Несколько обиженный, Чарли начал:
- Я достаточно знаю своих людей и думаю, что...
Филос с сардонической усмешкой на губах вновь прервал его:
- Полагаешь, что знаешь?
- Если ты думаешь иначе, - обиделся Чарли, - что ж, выкладывай!
- А что потом?
- Поправишь меня.
- Ладно, - Филос не обиделся, - мы сделаем это с помощью
церебростиля. Это будет быстрее, легче, подробнее и, - тут он улыбнулся, -
без споров и перерывов процесса познания.
- Я не буду спорить и прерывать.
- Будешь, ты так устроен. Фактически, в истории человечества не было
другого такого предмета, который настолько не поддавался бы объективному
изучению, как секс. Написаны бессчетные тома об истории и исторической
мотивации, но нигде секс даже не упоминается. Целые поколения, десятки
поколений студентов корпели над ними и считали их истиной, эти же "истины"
вдалбливали в головы последующим поколениям даже когда уже была ясна
важность сексуальной мотивации индивидуума и когда каждый индивидуум
интерпретировал свое мироощущение с сексом, наполняя мысли и язык
сексуальной символикой. Для многих людей история осталась сборником
анекдотов о каких-то чудаках, которые действовали и осуществляли свои
желания в странном отрыве от сексуального поведения своей эпохи,
поведения, являвшегося одновременно и результатом и причиной их действий.
Это поведение создало и историю и этих слепых историков... полагаю, что и
сама слепота также была обусловлена им. Однако, мне следует говорить об
этом после того, как ты пройдешь курс, и не ранее.
- Думаю, - сухо отвечал Чарли, - лучше перейти к делу.
Они обошли вокруг Научного блока и вошли в метро, чтобы попасть в
Медицинский блок. Филос вел Чарли по уже знакомым горизонтальным галереям
и они вновь взлетали ввысь на невидимых лифтах. Проходя через большой зал,
напомнивший Чарли зал ожидания на вокзале, они увидели лидомцев, певших
свои мелодии. Чарли был особенно поражен видом двух одинаково одетых
лидомцев, каждый из которых держал на коленях спящего ребенка и пел, для
извлечения звука мягко ударяя другого пониже горла.
- Чего они все ожидают?
- Я кажется уже говорил тебе - все должны приходить сюда один раз в
двадцать восемь дней для проверки.
- Зачем?
- А почему нет? Лидом - небольшой, нас пока что меньше восьмисот
человек, и никто не живет далее двух часов хода пешком. У нас есть все
необходимое оборудование - почему же не проходить обследование?
- Насколько тщательно оно проводится?
- Очень тщательно.
На самом верху здания Филос остановился перед щелью в двери.
- Открой ладонью, - сказал он.
Чарли приложил к щели ладонь, и ничего не произошло.
Тогда Филос приложил свою ладонь, и дверь открылась.
- Мое личное убежище, - объяснил он. - Нечто вроде замка,
единственного на всем Лидоме.
- Зачем запираться?
Чарли уже отметил отсутствие всяких запоров, особенно в Детском
блоке.
Филос пригласил Чарли внутрь, и дверь за ними закрылась. - У нас на
Лидоме очень мало табу, - пояснил Филос, - но одно из них связано с
запретом на свободное хранение инфекционных материалов.
Чарли уже понял, что он шутит; при этом какая-то доля правды в этом
была.
- На самом деле, - продолжал объяснять Филос, - очень малое число
лидомцев станут возиться со всем этим. Филос небрежным движением указал на
ряды книжных шкафов от стен до потолка и стеллаж с небольшими рядами
прозрачных кубиков. - Сейчас мы значительно больше интересуемся будущим,
все это больше никому не нужно. И все же... ведь сказано: "человек, познай
себя"... Многие станут несчастными, если слишком хорошо будут знать себя.
Филос приблизился к стеллажу, посмотрел в картотеку и выбрал один из
кубиков. На нем были нанесены красным цифры. Филос сверил их с картотекой,
подошел к стоявшей у стены кушетке и извлек из открывшейся в стене нише
какое-то устройство. Это был шлем в виду чаши со штативом. - Церебростиль,
- с этими словами Филос показал Чарли внутреннюю часть шлема. Там ничего
не было кроме, примерно, дюжины резиновых нашлепок, охватывавших голову со
всех сторон.
- Тут нет ни электродов, ни щупов, и это совсем не больно.
Взяв кубик, Филос открыл небольшую камеру в верхней части шлема и,
вставив внутрь кубик, закрыл крышку на защелку. Затем он лег на кушетку,
одел шлем и плотно прижал его к голове.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27