- Я знал и без нее. Мне объяснил хозяин.
- Но она разговаривала с тобой?
- Очень мало.
- А сидела она чаще всего здесь?
- Да, здесь.
- Твой хозяин беседовать с ней приходил сюда?
- Чаще сюда, иногда в гостиной. Я не понимаю...
- Это неважно, понимаешь ты или не понимаешь. Спрашивать буду я, ты -
отвечать. Так ты говоришь, Олли любила читать? Какие же книги она читала?
- По астрономии и физике, еще - по биологии и по... - Единственный
глаз робота вдруг налился малиновой яростью. Он прохрипел с угрозой: - Вы
- недруги. Я не говорил, что Олли любила читать, вы сами... Вы сделаете
Олли зло. Вам нужно уйти.
Генрих засмеялся и похлопал старого робота по плечу. Теперь Генрих
говорил своим обычным голосом:
- Не сердись, милый. Мы знаем, что Джексон запретил тебе говорить об
Олли. И мы не хотим ей делать зло, даже мертвой. Поверь, я отношусь к ней
с не меньшим уважением, чем он.
- Вам нужно уйти, - повторил робот хрипло. Голосовые контакты опять
отказали, и он уже не старался их продуть. - Вы заставили меня нарушить
запрет хозяина.
Не сделав и трех шагов к двери, Генрих опять остановился. В узком
промежутке между двумя стеллажами висела фотография - хозяин квартиры со
своей обезьянкой. Джексон на снимке стоял у окна. Это был человек среднего
роста, он соответствовал своему голосу - улыбающееся лицо, веселые глаза.
На его плече лежала рука обезьянки - перед ней-то и замер Генрих. Олли не
доставала Джексону и до плеча и очень напоминала шимпанзенка -
длиннорукая, рыжеволосая, широкомордая, со ртом до ушей, с синими губами,
выпирающими челюстями...
Но была одна странность в ее облике. Всякому, кто внимательно
вглядывался в фотографию, просто нельзя было не заметить печали на
мордочке Олли: пронзительно умными, бесконечно скорбными глазами
всматривалась обезьянка в остановившихся перед нею людей.
Генрих снова повернулся к роботу.
- Друг мой! Старина! Не сомневаюсь, что Джексон запрещал тебе
записывать голос Олли, но если хоть звук ее речи сохранился, хоть один
звук!..
Ответ робота донесся словно из-за десяти дверей:
- Если вы знаете, что хозяин запрещал мне сохранять голос Олли, то
должны также знать, что я ежедневно стирал с пленок все, что случайно она
запечатлевала на них...

6

На улице Рой с улыбкой посмотрел на брата:
- Не мытьем так катаньем ты приобщаешь меня к анализу сновидений.
Согласись все же, что прямого отношения к терзающим меня загадкам жизнь
Джексона Петрова не имеет.
- Самое прямое, - убежденно ответил Генрих. - После вторичного
посещения музея я в этом уверен. Послушай доказательства...
- Если ты о том, что Олли не имеет ничего общего с шимпанзенком Нелли
и вовсе не обезьянка, а великолепно исполненный робот с электрическим
питанием, так не стоит трудиться.
- Разве я давал тебе повод считать меня глупцом, Рой? Что между Нелли
и Олли нет ничего общего, не требует доказательств.
- Тогда что же ты хотел сообщить?
- Ты узнал бы об этом две минуты назад, если бы не перебивал.
Помнишь, в какой катушке напечатано бредовое эссе "Обезьяны в космосе"?
- Помню. Четырнадцатая катушка.
- А чем она отличается от других?
- Она последняя. По словам Артемьева, она завершает полное собрание
сновидений Джексона Петрова.
- Вот тут ты ошибаешься. Четырнадцатая катушка - дополнительная к
собранию, а не просто последняя. В ней посмертно собраны все ранние вещи
Джексона, которые он не хотел вносить в свои сборники, считая
художественно слабыми.
- Ты хочешь сказать, что сновидение "Обезьяны в космосе" - из ранних
произведений Джексона?
- Я хочу сказать, что это было первое сновидение Джексона,
передававшееся в эфир. Именно с "Обезьян в космосе" начался этот странный
вид искусства.
Рой даже остановился от удивления.
- Генрих, ты и не подозреваешь, как это важно!
- Может быть, все-таки подозреваю? - Генрих потянул брата за руку. -
Терпеть не могу, когда ты ни с того ни с сего каменеешь на ходу.
- Куда мы идем?
- Ты не догадываешься?
- В Музей космоса, наверно?
- Куда же еще?

7

В огромных залах Музея космоса всегда было полно посетителей. На
стенде экспедиции "Цефея" цветные фотографии показывали экипаж
галактического корабля. На одной была изображена и Нелли рядом с
командиром Сергеевым и штурманом Борном.
Рослая шимпанзе положила руки на плечи астронавтов, уродливая морда
ее была вровень с головами людей.
- Ты знаешь, что меня удивляет? - сказал Рой. - Что эту тупую рожу
спутали с тонким и умным лицом Олли, я еще могу объяснить - людям все
обезьяны на одно лицо. Но заметить, что молодая шимпанзе в экспедиции не
подросла, а стала меньше - это, согласись, не требовало особой
наблюдательности.
- Возможно, кто-нибудь и заметил эту несуразность. И, может быть,
узрел в ней новый закон природы: обстановка в космосе, в частности авария
"Цефея" вызывает уменьшение тел животных.
Во всех музеях около человека, надолго задержавшегося у какого-нибудь
экспоната, вскоре собирается кучка любопытных. Рой с Генрихом не обошли и
трети стенда "Цефея", как им стали мешать толкающиеся посетители:
"Скажите, а что здесь показывают?", "Что-нибудь новое есть?", "Да ничего
интересного, старая катастрофа. И чего люди толпятся!"
- Уйдем, - сказал Генрих.
Рой показал дежурному по залу карточку института. В музее, впрочем,
братьев узнавали и без документов: в одном из помещений среди портретов
исследователей космоса висели и их фотографии. Дежурный посоветовал
посмотреть в демонстрационном зале фильм о "Цефее" и выслушать заключение
экспертов, расследовавших трагедию.
На стереоэкране вспыхивали знакомые еще по школьному курсу кадры:
первые звездолеты с аннигиляторами пространства, позволяющими развивать
сверхсветовые скорости, портреты великих завоевателей космоса, отлеты,
причаливания к незнакомым небесным телам, снова отлеты, торжественные
возвращения...
"Цефей" в семействе сверхсветовых кораблей не был уникален - рядовой
галактический лайнер. Задание, врученное команде, тоже не показалось
необычайным. Отклониться от освоенных космических трасс, посмотреть еще не
изученные уголки всюду в общем одинакового галактического пространства -
что тут особенного? Десятки кораблей бороздили межзвездные просторы, везде
было как возле родного, хорошо изученного Солнца; трудность представлялась
одна: чем дальше от Солнца, тем больше надо брать активного вещества для
двигателей.
Уже через полстолетия такой наивный расчет, восторженное опьянение от
первых успехов безвозвратно прошли: космос был не только обширен, но и
грозен - каждый неизученный район таил опасные непредвиденности. И
трагедия "Цефея" была одним из событий, что привели человечество к
трезвому пониманию своих возможностей и величины опасностей.
Астронавты, поднимаясь на корабль, весело прощались с Землей. И
обезьянка Нелли визжала, металась меж людей, повисала на перилах трапа -
забавная хлопотунья, существо в рост мужчины и с умом годовалого ребенка.
Все четыре года полета к Ригелю регистраторы, фиксирующие жизнь в
отсеках, изображали одни и те же, без изменений повторяющиеся картины.
Первая неожиданность совершилась, когда внезапно и все сразу отказали
корабельные автоматы: штурманские и бытовые приборы, командные аппараты
аннигиляторов. Все, связанное с электричеством, полностью замерло.
Уже не могущественный корабль, свободно меняющий структуру
пространства и тем создающий себе сверхсветовую скорость, а безжизненный
ящик мчался в темной пустоте. О панике экипажа свидетельствовали записи в
бортовом журнале: и командир Сергеев, и штурман Борн пытались аварийным
способом - чернильной пастой на бумаге - передать человечеству известие о
беде. Но паста испарялась с листа, неведомая сила стирала назавтра все
написанное сегодня, лишь по вмятинам на страницах можно было как-то
разобрать, о чем стремились поведать миру командир и штурман.
На экране появились журнальные записи, торжественный голос диктора
скорбно читал обрывки фраз: "Дьявольское поле, все автоматы... Вероятно,
электрическое... Только в телескоп... Две планетки, назвали Сциллой...
несет на Харибду... Каждая молекула тела пронизана... Вручную люк очень
трудно... Так удивительно похожа!.. Бедная Нелли... Мы пока..."
- Дальше идут страницы несомненно заполненные, но даже вмятин не
разобрать, - комментировал диктор показанные чистые листы журнала. - И
только на обратном пути, когда звездолет, по-видимому, обогнул опасную
планетку, названную Харибдой, снова появляются записи, и снова они
свидетельствуют о смятении и отчаянии.
На экране загорались и погасали отдельные разобранные буквы, диктор
читал наиболее вероятную расшифровку: "...терпеть две недели, когда каждая
минута ужасна... Борн возражает, он уверовал... Убежден, что аннигиляция
не усилит... Почему верить!.. Аннигиляторы теперь можно... спрашиваю -
почему... общее мнение - да!.. Борн... однажды спасенные, снова... я очень
резко... Убежал с обезьянкой... последнюю запись - включаем..."
- Это и точно последняя запись, - сообщил диктор. - Посмотрите
теперь, как галактический курьер "Орион" обнаружил "Цефей".
Навстречу зрителям летел мертвый корабль с безжизненными
аннигиляторами, с погашенными ходовыми огнями. Он не откликался на
запросы, не менял скорости. К нему устремился с "Ориона" разведывательный
космолет, спасатели вскрывали аварийные люки, с осторожностью проникали
внутрь. И то, что они увидели на "Цефее", страшными картинами
разворачивалось на экране. Сергеев и старший механик лежали бездыханными в
рубке, их руки впивались в рычаги - командир с помощником, уже умирая,
судорожно выключали запущенные аннигиляторы. Весь экипаж, кроме Борна, был
на рабочих местах - и все мертвы. Борн распластался на полу в салоне, на
нем, обхватив его руками, лежала обезьяна. И Борн и обезьянка были живы,
но без сознания.
Врач с "Ориона" высказал предположение, что гибель экипажа
совершилась от электрического поражения нервных клеток, диагноз
подтвердили на Земле. Эксперты единогласно сошлись, что "Цефей" попал в
гигантское электрическое поле между загадочными планетами Харибда и Сцилла
и что оно заблокировало механизмы корабля. Описав траекторию вокруг
Харибды, звездолет вынесся в открытый космос. Экипаж, измученный
электрической пыткой, постановил, когда появилась такая возможность,
запустить аннигиляторы, чтобы поскорее отсюда выбраться. Против
преждевременного включения механизмов возражал один Борн. Не исключено,
что в момент уничтожения пространства произошло гигантское сгущение
электрических потенциалов внутри корабля.
Вывод экспертов был таков: пока взаимодействие пространства и полей
всесторонне не выяснено, новых звездолетов в опасные районы не посылать.
- Именно тот вывод, которого, по-видимому, желала Олли, - сказал
Генрих. Экран погас. - Выйдем, Рой.
- Ты хочешь возвратиться в институт?
- Я бы погулял по парку. Не знаю, как чувствуешь себя ты, а мне
сегодня не до работы.
- Я тоже не машина, и у меня тоже нервы, - хмуро ответил Рой.

8

В центральном парке Столицы всегда можно было найти пустынную
аллейку. Нарядно окрашенные клены понемногу сбрасывали листья, хотя до
Недели листопада оставалось около двадцати дней. Генрих поймал в воздухе
малиновый листочек, зажал его в руке. Давно Рой не видел брата таким
грустным.
- Эта ужасная картина - парализованный штурман и так беззаветно
спасающая его обезьянка Нелли... - сказал Генрих.
- Олли, Генрих. Нелли погибла задолго до этого, и труп ее, вероятно,
доныне вращается где-то вокруг злополучной Харибды.
- Да, Олли. Разве я назвал ее Нелли? И вот я пытаюсь связать мысль в
логическую цепь, но вспоминаю об этой картине, и цепь обрывается. И я
начинаю жалеть, что не жил сто лет назад и что меня не было на "Цефее".
Вдвоем с Борном мы отговорили бы экипаж от безрассудного решения - еще не
выбравшись из электрических полей, включать аннигиляторы пространства.
Ведь гибель произошла именно от включения аннигиляторов.
- Ты переоцениваешь свое красноречие, Генрих. Тебе пришлось бы иметь
дело с людьми, обезумевшими от страданий. И сам ты тоже был бы истерзан до
полусмерти. Вряд ли такое состояние помогает вывязыванию четких логических
цепей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21