Думаю, между прочим, что эти существа до
чрезвычайных происшествий искренне считают себя людьми. Роль их остается
тайной для них.
Рой заметил, что в ответ на его точку зрения лишь выдвинули другую.
Каждый доказывает возможность своей концепции. Но возможность - не больше
чем возможность. Требуется достоверность, а не гипотезы. Достоверно
существование инозвездных посланцев. Но как объяснить вызванные ими
несчастья?
- Могу это сделать по тому же принципу "ежели бы да кабы", - спокойно
сказал президент. - Вы с братом развернули перед нами яркую картину гибели
широковещательной станции кентаврян. Не логично ли допустить, что
произошло внезапное изменение сигналов, которые и запутали Спенсера и
Гаррисона? Несчастья на Земле - лишь отзвуки разразившейся вдалеке
катастрофы.
Рой недоверчиво покачивал головой. Нужно наконец вырваться из сферы
догадок. Его могут убедить только факты.
Генрих сказал, что может сообщить о некоторых фактах. Брат удивленно
уставился на него. Какие еще неизвестные факты? Генрих объяснил, что он
лишь сегодня закончил проверку одного предположения и еще не успел
поделиться выводами.
- Мы слушаем вас, - сказал Боячек.
- События на Земле и Марсе как-то связаны, против этого никто не
спорит. Я сверил время событий. Спенсер стал приподниматься на диване
точно в ту секунду, когда Андрей уловил расшифровку два-два - четыре.
Точно в ту секунду! Но это еще не все. Мы сегодня ничего не говорили об
Артемьеве, а его нельзя оставить в стороне. Трансляция сна, как это обычно
бывает у Артемьева, подготовлялась заранее, но само сновидение началось в
ту же минуту. И авария планетолета, и сновидение Артемьева совершались во
время приема сигналов с Кентавра, свидетельствовавших о катастрофе.
- Убедительно! - сказал Рой. - Но ты не говорил, что собираешься
сопоставлять эти события во времени.
- Мысль об этом явилась, когда ты недавно доказывал, что инозвездные
посланцы - агенты злотворения. Олли - и зло! Для меня это не вяжется, Рой.
Вред высокоразвитая цивилизация может причинить и не засылая агентов -
прямым нападением, например. И я вспоминал безумные глаза Спенсера, Рой!
До той секунды они были нормальны - смирные приемники внешнего света, а не
пронзительные излучатели! Даже если бы вскоре не произошло трагедии, то
такое мгновенное изменение само по себе свидетельствовало об ужасном
событии. Я помню охвативший меня в ту секунду страх. Он был вещим, по
твоему любимому выражению.
Рой практически уже был убежден, но хотел обсудить выводы из
сделанных ему возражений. Хорошо, пусть добро в качестве нормы, а
несчастья - от неведомых катастроф. Резон в таком толковании есть. Но не
отменяется вопрос: как бороться со Спенсерами, порою катастрофически
впадающими в безумие? Чем грозит их безумие человечеству?
Он обращался к молчавшему весь диспут Араки - хотел закончить в
присутствии Боячека завязавшийся раньше спор.
Араки сдержанно сказал, что разработка методов защиты относится
скорей к компетенции физиков, чем физиологов. Все беды, о которых шла
речь, - авария звездолета, болезнь Андрея - произошли от физических
причин. Что до безумия, то он повторит: безумие - реакция на удар; реакция
эта - иногда форма защиты от более грозных последствий. Обществу такие
акты безумия не грозят. Если гениальность становится общественным
достоянием, то безумие остается индивидуальным несчастьем.
- Очень глубокая мысль, - с волнением сказал Генрих. - И мне кажется,
из нее вытекают важные выводы. Я буду думать об этом!
- Закончим на этом, друзья! - предложил Боячек. - Резюме:
исследования продолжаются, немедленные выводы откладываются.
Братья возвращались к себе пешком. Генрих молчал почти всю дорогу.
Рой спросил, о чем он размышляет.
- О Гаррисоне, - сказал Генрих.
- О Гаррисоне? Что в Гаррисоне нашлось удивительней, чем у Олли, чем
у Спенсера?
- Многие загадки, связанные с Олли и Спенсером, нам ясны, - задумчиво
сказал Генрих. - А у Гаррисона остается одна загадка, и она все больше
меня тревожит. Мне кажется, пока мы не поймем ее, мы ничего не поймем!
Рой иронически посмотрел на брата. Генрих преувеличивал, такова уж
была его натура. Все, чего он не понимал, казалось ему самым важным.
Потом, разобравшись, он сознавался, что неизвестное скрывало в себе
пустячок; раскрытие пустячка лишь дорисовывало детали, а не раскрывало
новые горизонты.
- Какое же непонятное действие Гаррисона кажется тебе ключом к
тайнам? - спросил Рой.
- Самоубийство, - ответил Генрих.

Глава шестая. Доброму богу Бальдру стали сниться дурные сны...

1

Сон был из тех, какие классифицируются категорическим словом
"бессмысленный".
Но он повторился трижды - образ в образ, звук в звук, тень в тень.
Генрих озадаченно усмехнулся, проснувшись после первого сновидения;
удивился после второго, сказав брату: "Вот же дурь в голову лезет, Рой!
Скоро я начну отбирать у Артемьева лавры"; был потрясен после
повторившегося в третий раз сумбурного видения. Вскочив с кровати, он тут
же - уже сознательно - возобновил в мозгу увиденную картину: выжженная
пронзительно черным солнцем пустыня, белое небо; две размахивающие черные
руки, двигающиеся по пустыне, одни руки - ни ног, ни туловища, ни головы;
руки шагали, как ноги, не опираясь на песок; раздавался громовой вой,
свист, грохот - небо раскалывалось, руки пускались в бег, заплетались,
хватались за отсутствующую голову, заламывались, сцеплялись пальцами,
падали; черное солнце распадалось на ослепительно сияющие зеленые куски,
один из огненно-зеленых кусков рушился на спасающиеся руки; руки вдруг
отрывались от несуществующего туловища и, царапая пальцами почву, проворно
уползали в разные стороны, вызмеивались, прыгали, судорожно метались; они
жили и двигались вместе, умирали порознь - становились, умирая, желтыми,
солнечно-желтыми, это был цвет гибели; "и-и-и" - пронзительно переливался
вопль по холмам, он вещал о конце сна, надо было просыпаться - Генрих
просыпался.
В самом видении не было смысла. Смысл был в том, что оно повторяется.
Но Генрих не мог постичь значения того, что непрестанно возобновляется
одна и та же бессмыслица. Рой нетерпеливо отмахнулся, когда Генрих
рассказал о втором "приступе сна" - так он назвал повторение, - проворчал,
что до Артемьева Генриху далеко: у того все же сновидения сюжетно
выстроены. Еще он посоветовал обратиться к Араки или записывать свои сны.
Генрих после второго повторения подключил ночью регистратор сонных
видений, но сон больше не возобновлялся. "Не хочет записываться", - с
новым удивлением сказал себе Генрих.
Рой в эти дни вместе с Арманом занимался расшифровкой новых
уловленных сигналов Кентавра-3. Генрих не мог дать себе отчет, почему
вдруг отказался участвовать в работе, им же начатой. В лаборатории всегда
хватало дел с незавершенными темами, авария со звездолетом и последующие
события оттеснили, но не отменили старые вопросы. Рой даже обрадовался,
что Генрих хочет отойти от острых проблем к плановым темам. Рой сказал,
что Генрих все же не полностью поправился - посещающие его болезненные
видения не свидетельствуют о железном здоровье. А если будет что
интересное, они с Арманом известят его.
Три раза в неделю Генрих посещал клинику Араки. Андрей оставался в
том же состоянии - ни хорош, ни плох. Временами он бывал в полном сознании
- они беседовали о цивилизации на Кентавре и о земных новостях. Нередко
Андрей впадал в забытье, и тогда Генрих тихо сидел у его кровати,
всматривался в него. Андрей изменился, изменения накапливались. Он
пополнел. Худое лицо округлилось, вобрало в себя резко выдававшиеся скулы.
И говорил Андрей гораздо спокойней. Лишь глаза оставались такими же
огромными. "Неприличные для мужчины глаза, для девушки подошли бы", -
говорил Генрих раньше Андрею. В них вспыхивал прежний блеск, но спокойные,
умные, резко меняющие выражение глаза до болезни вязались с подвижным
лицом - сейчас они казались чужими на лице сонном.
Однажды, вдруг пробудившись, Андрей увидел, что Генрих рассматривает
его.
Генрих смутился, как если бы его поймали на нехорошем поступке.
- Что ищешь во мне? - резко спросил Андрей.
- Изучаю, скоро ли тебя покинет хворь, - шутливо ответил Генрих.
- Нет, - объявил Андрей с обычной категоричностью. - Ты хочешь знать,
скоро ли я превращусь в Гаррисона, не надо обманывать, я все понимаю,
Генрих.
Глаза Андрея так блестели, что Генрих не сумел ответить взглядом на
взгляд.
- Я уже передавал тебе, к каким выводам мы пришли. Нарушение
генетической программы на стадии зародыша, а ты все-таки взрослый
мужчина...
Андрей нетерпеливо прервал его:
- Чепуха, зародыш - одна из возможностей, не думай, что кентавряне,
если это они, а нет сомнения, что это они, так вот, они не глупее нас, -
говорил он, напластывая одно предложение на другое. - Посланцы, живые
приборы связи, должны быть всегда, это же невозможно, если гибель одного
не вызывает немедленного возникновения другого, не говорю уж, что их может
быть множество, уже известные - двое, множество неизвестных, разве не так?
Генрих наконец прервал несущийся поток речи Андрея.
- Рой с Арманом инструментально ищут подозрительные излучения. На
поиск выделена совершеннейшая аппаратура. Пока результатов нет. Новых
Спенсеров и Гаррисонов не обнаружено.
Андрей некоторое время молчал.
- Слушай, - наконец сказал он и снова уставил на Генриха блестящие
глаза. - Если эта судьба ожидает меня, то и тебе она грозит, хрен редьки
не слаще, ты думал об этом, только не виляй, говори прямо!
- Не думал, - признался Генрих. Такая дикая мысль и вправду не
приходила ему в голову.
- Тогда думай! - приказал Андрей, откинулся на подушки и закрыл
глаза. Он был и похож и не похож на себя. Генрих, прождав с минуту, чтобы
Андрей отдохнул, хотел заговорить, но Андрей рывком повернулся,
раздраженно повторил: - Думай! И обо мне и о себе; самое худшее возможно,
жестко думай, без страха, надо нам знать!
- Буду думать, - ласково сказал Генрих. - И хотя не о нас с тобой, но
все-таки каждодневно, повсечасно думаю все о том же.
- Растолкуй, вы с Роем всегда так витиеваты и многословны...
- Я думаю о Гаррисоне. Его самоубийство для меня загадка. Ты его знал
лучше всех. Не мог бы ты подсказать мне какую-либо путеводную нить?
Андрей удовлетворенно мотнул головой, словно мысль о загадке
самоубийства Гаррисона была той самой, которая должна была всех больше
волновать друга.
- Я тоже - каждый день, каждый час... Вывод один - потрясающе темная
загадка, ровно десять возможностей решения, начну с тривиальных: женщины,
несчастная любовь - отпадает...
- Арман проверял - не было у Гаррисона близких женщин, - вставил
фразу Генрих.
- О чем я и говорю, не прерывай. Парень неплох, молод, лаборантки
заглядывались - нет, Федя не прельщался. Вторая возможность - неудачи по
работе, ссоры с начальством, начальство - я, чепуха, все шло в ажуре,
перспективы сияющие - отпадает. Третья - тайные болезни, наследственные
хвори, роковые житейские секреты в прошлом, чушь такая, что и не стоит
дальше, - отпадает. Четвертая - осознал, что посланец иных миров, пришел в
ужас, растерялся, сдался - не отпадает. Пятая - вариация четвертой, понял,
что способен натворить бед, ужаснулся, сдался - не отпадает. Шестая -
вариация пятой, я, всегда рядом я, воздействие на меня, видит, что тянет
меня в пропасть, не захотел, ужаснулся... Еще надо?
- Пожалуй, хватит.
- Тогда иди, я устал, - приказал Андрей. - И думай!
Он повернулся лицом к стене. Генрих тихо удалился. Уходя, он бросил
осторожный взгляд на друга, теперь надо было следить даже за выражением
своих глаз, чтобы Андрей не прочел в них того, о чем и сам Генрих не
догадывается. Это тоже было новой чертой: прежде Андрею хватало других
забот, он и не старался особенно разбираться в настроениях друзей.
Генрих направился к Араки. Главный врач рассматривал в настольном
экране изображение какой-то сложной химической структуры. Не отрываясь от
изображения, он молчаливым жестом пригласил Генриха сесть. Генрих ждал и
осматривался. Если лаборатория Роя и Генриха была вся заставлена приборами
самых разнообразных конструкций, то у Араки доминировали экраны - большие
и маленькие, прямоугольные, овальные, круглые, темные, полупрозрачные,
цветные, однотонные.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21