Какую ты выбираешь форму преодоления жизни?
— Никакой! Считаю смерть абсолютно излишней.
— В принципе — правильно, — одобрил Ватута. — Мы тоже не признаем смерти. Но мы Бессмертные. А ты? Разве тебе даровано бессмертие?
— Послушайте меня, Ватута, и вы, Бессмертные, — с волнением сказал Бах. — Во всех мирах, где мы побывали, все разумные существа различают категории добра и зла. И если они воистину разумны, они защищают добро против зла.
— Добро и зло? — спросил Ватута. — Никогда не слыхал! Расскажи подробней, что такое добро и что такое зло.
Меньше всего Бах думал, что способен объяснить кому-нибудь природу добра и зла. Он всю жизнь пребывал в убеждённости, что каждому и добро и зло понятны без объяснений и обоснований. Но Ватута не издевался, а спрашивал серьёзно. Бах с сокрушением подумал, сколько обидных слов о неточности формулировок накидал бы ему университетский профессор философии. И утешив себя мыслью, что сейчас нужна не точность тысячекратно проверенных определений, а самое грубое толкование, он с отчаянной решимостью бросился в омут этических оценок.
Он начал с того, что добро и зло — одновременно и самые общие категории жизни, ибо вбирают в себя все её муки и успехи, и самые конкретные, ибо сопровождают любого со дня его рождения до дня смерти. И всю историю человечества эти два понятия — добро и зло — противоборствуют. Но побеждает добро, оно главная двигательная сила истории. Когда человек жил одной собственной семьёй, добрым было все, что шло на укрепление, на расцвет семьи, злом было все, что мешало её благополучию: самые примитивные формы добра и зла. А когда человек объединился в роды, племена, в общество, добро стало шире и благородней, а зло коварней и опасней. Главной целью добра стала охрана благополучия и совершенствования человеческих обществ, а зло, наоборот, превратилось в силу, вредящую обществу. И добро для себя уступило место более высокому понятию — добра для всех. Взаимная дружба и уважение, взаимная поддержка — вот простые выражения общего добра. Не сделай другому того, чего не хотел бы, чтобы сделали тебе! Но шло время, и наступила эпоха ещё более высокого обобщения. Человек понял, что живёт среди других существ — на Земле и во внеземных мирах, что он — часть природы. И злом стало все, что вредит и человечеству, и иным формам жизни, и благополучию самой природы. Человек стал другом всего живого и разумного, он не ищет себе добра в создании кому-то зла. И если вы, рангуны, явитесь когда-нибудь на наши планеты, вы будете там дорогими гостями, а не пленниками. И никто вам не причинит зла, ибо это означало бы отступить от великих принципов добра. И я уверен, что во имя высочайших требований морали вы и мне не причините губительного зла.
Ватута задумался. Баху показалось, что он убедил Властителя.
Ватута сказал:
— Я понял тебя, человек: добро у вас — это то, что приносит пользу, а от зла ждут вреда. Техника безопасности — вот ваше добро и зло. Но к чему это нам? Никакая польза не продлит нашего бесконечного существования. Для вашей короткой жизни добро важно, оно удлиняет жизнь, делает её прочней. Но ваша мораль не для нас. Мы не знаем ни добра, ни зла. Все эти выдуманные смертными понятия годятся лишь для смертных. Ты меня не убедил. Скажи теперь, какой способ смерти тебе приятней?
— Они все омерзительны! — с отвращением воскликнул Бах.
— Решаю за тебя. Тебя казнят с почётом. Начинается закладка нового строения. Твоё тело станет опорой главной колонны. Бедла, Кадла и Рудла, связать пленника!
Охранники подбежали к камню, на котором сидел Бах, и хотели стащить его. Бах отчаянным ударом ноги опрокинул Бедлу, вслед за Бедлой рухнул и Кадла. Рудла, дико заверещав, напал не сзади, а сбоку — Бах воткнул ногу в его лохматую морду. Рудле досталось больше, чем товарищам, он катался по полу и визжал от боли. Бедла и Кадла, вскочив, снова бросились на Баха, и он снова их свалил. В мозгу Баха зазвучал исступлённый призыв Кун Канны:
— Достань резонатор и сокруши их!
Отбрасывая хавронов, Бах мельком взглянул на пленного министра Прогнозов и Ведовства. Кун Канна дёргался и прыгал на валуне — то, удлиняя руки, размахивал ими в воздухе, то, резко утолщая, прижимал к груди, словно сдерживал мятущееся сердце. И он все снова и снова телепатировал Баху призыв к оружию. Два хаврона стали одолевать Баха — стащили его с валуна, бросили наземь. Кадла наступил ногой на грудь, Бедла вязал руки ремнём.
И, лёжа на каменном полу, Бах увидел, как Кун Канна сорвался со своего валуна и побежал к сражающимся. Ещё на бегу, безмерно удлинив обе руки, он схватил Кадлу за горло, приподнял и далеко отшвырнул. Бедла отшатнулся от нового удара. Кун Канна наклонился над связанным Бахом, лихорадочно ощупывал его одежду, в мозгу Баха гремело:
— Где резонатор? Где резонатор?
Бах услышал выкрик Ватуты. Хавроны, недвижно выстроившиеся вдоль стены, бросились к валуну. Кун Канна с резонатором в руках вскочил на валун, на дилона ринулся Бедла: раздался визг, и хаврон развалился на две части — голова направо, туловище налево. Кадла успел вскочить, но дилон повернул на него резонатор — и Кадла рухнул. Все хавроны в смятении попятились, ни один не осмелился приблизиться под удар резонатора. И тогда министр Прогнозов и Ведовства с торжествующим визгом, оглушительно усиленным стенами пещеры, обернул резонатор на Ватуту.
Ватута успел вскочить, но не устоял на трясущихся ногах. Кун Канна прицеливался всего мгновение, но и мига хватило Рудле, чтобы заслонить своим телом ошеломлённого властителя. И ещё увидел лежащий со связанными руками Бах, как смертоносный луч прошёлся по груди хаврона — мучительный вопль сражённого стражника ещё отражался от стен, когда сам он кучей праха рассыпался у ног шатающегося Ватуты. Кун Канна не успел вторично включить резонатор. Подобравшийся со спины Кагула вскочил на плечи дилона; тот, круто повернувшись, отшвырнул его, но, падая, Бессмертный No 29 выхватил из рук дилона резонатор. И когда Кун Канна наклонился над Кагулой, чтобы вырвать оружие, его самого полоснул убийственный луч — дилон, уже мёртвый, упал на рангуна, и только тогда Кагула выпустил резонатор из рук.
Несколько минут пещера гремела, пищала, визжала, звенела на сотни голосов. Ватута поднял руку, но и повелительный жест Властителя не сразу восстановил тишину. Ватута подошёл к мёртвому дилону, долго смотрел на него.
— Он казался таким смирным и угодливым! Как же он ненавидел нас, чтобы решиться на бунт.
Ватута повернулся к Баху. Лицо Властителя перекосила ярость.
— Самая мучительная смерть — вот теперь твой удел, пришелец!
— Прикажи поднять меня! — попросил Бах.
— Лежащий ты мне больше нравишься. Лежи!
— Жаль. Я хотел плюнуть тебе в лицо. И перед всеми твоими Бессмертными громко сказать: будь ты проклят навеки, на все твоё отвратительное бессмертие!
— За это тебе!.. — гневно произнёс Ватута и вдруг замолчал.
В сумрачной пещере, освещённой лишь призрачным сиянием самоцветов, вдруг вспыхнул факел. Все Бессмертные и хавроны отшатнулись к стенам. Факел медленно угасал и превращался в силуэты двух человеческих фигур. Призраки материализовались. Бах увидел Марию в боевом скафандре астроразведчика и Асмодея рядом с ней. Мария простёрла руку, из руки струился свет. Все, на кого падало сияние, цепенели. Мария направила луч на Ватуту. Властитель затрепетал и сделал шаг к Марии. Она погасила сияние, и он остановился.
— Асмодей, развяжи Баха, — приказала Мария. Низкий сильный голос колокольно прозвучал в пещере. — Вы все здесь облучены, не вздумайте сопротивляться. Ватута, будешь передавать мои приказания своим подданным.
— Буду передавать, — почти беззвучно прошептал Ватута.
Мария подошла к Баху.
— Миша, я так боялась, что хроногенератор проскочит ваше местное время и затормозится где-нибудь в прошлом или будущем. Асмодей сделал почти невозможное, и мы прибыли вовремя.
— Лучше бы вы все-таки явились на час раньше, — с горечью сказал Бах и показал на мёртвого Кун Канну.
Отвращение исказило лицо Марии.
— Не хочу и смотреть на него. Ты будешь презирать его, когда узнаешь, что этот предатель сотворил в своей родной Дилонии!
Часть четвёртая
МЕЖДУ СМЕРТЬЮ И ГИБЕЛЬЮ
1
Возглас Марии был похож на стон:
— Анатолий! Я простила тебе гибель сына — гибели Аркадия не прощу.
На экране распадался транспортный шар, из шара вываливались Рина Ронна и Бах; дилона ударило о землю, он лежал неподвижно, коротышку Баха несло как пушинку на ветру в глубину голубого леса. Авиетку трясло. Асмодей, сидевший у пульта, пытался поднять её, но её снова бросало на почву. Кнудсен видел две картины одновременно: ту, что показывали датчики хронолета — они отчётливо высвечивали полянку; и ту, что передавали изнутри авиетки её приборы. Обе картины были безрадостны: нападение было слишком внезапным и мощным.
— Ответь мне! — закричала Мария. — Ответь, я требую!
Он не отрывал глаз от экрана.
— Подожди! — сказал он. — Меня нельзя сейчас отвлекать.
Спустя минуту он обернул к ней лицо. Полянка на экране погасла.
На сером фоне мчалась авиетка, серая и расплывчатая, — скорей привидение, чем реальное тело.
— Чего ты хочешь? Спрашивай побыстрей!
Мария показала на экран.
— Куда их несёт? И что с Мишей?
— Ни того, ни другого не знаю. Я вижу не больше, чем ты.
— Ты видишь столько же, но знаешь больше меня. Объясни, что случилось? И почему не поднимаешь хронолет им на помощь?
Он опять повернулся к экрану. Похожая на привидение авиетка теряла последнее подобие предметности. Кнудсен знал гораздо больше Марии — и потому не спешил с ответом. Она продолжала:
— Ты закричал Аркадию: «Ко мне!» Отчего к тебе, а не ты к ним? Почему не спешишь на выручку? Почему теряем драгоценные минуты, когда им ещё можно помочь?
— Мы ничего не теряем, — сказал он. — Нельзя потерять то, чего нет. Мы блокированы. У нас отказали двигатели.
— Но ты кричал: «Ко мне!». Ты звал их к себе, на них напали, ты требовал, чтобы они убежали от опасности, а сам не противоборствовал нападению? Ведь так? Почему ты струсил, вот что я хочу знать!
Она стояла перед ним, разгневанная и преображённая. Она не была красивой и в молодости, но, сердясь, хорошела. Сейчас она увиделась ему такой зловеще красивой, что сжалось сердце. Она ненавидела его — нужен был сильный толчок, чтобы вырвалась наружу так долго сдерживаемая ненависть. «Сильный толчок? — подумал он с горькой иронией. — Трагедия, а не толчок! Возьми себя в руки! — мысленно приказал он себе. — Хронолет не уничтожен. Не такой корабль „Гермес“, чтобы его можно было превратить в груду обломков с первого удара».
— Не молчи, Анатолий! — гневно крикнула Мария. — Я должна знать все, что знаешь ты!
Да, она должна знать все, что знает он. Да, он кричал «ко мне!», а не «иду к вам, держитесь!». Но не оттого, что струсил. Нападение совершилось разом и на хронолет, и на десантный отряд. Но хронолет лишь блокирован и обездвижен, а десантный отряд разметали. Бах, возможно, погиб. Авиетку с Аркадием, Асмодеем и Уве Ланной гонят в плен или на гибель. Она закатывается в невидимость, а что в той невидимости? Связи нет — их передатчики повреждены, приёмники «Гермеса» бездействуют.
Блокада «Гермеса» усиливается. Вокруг хронолета дико выкручиваются физические поля. Гравитационные удары, резонансная судорога…
— Но я не чувствую нападения, Анатолий! Мы экранированы?
— Конечно. Сниму на минутку оптический экран, чтобы ты увидела, что снаружи.
Мария, ослеплённая, закрыла глаза, но бушеванье света проникало и сквозь веки. Мир пылал и содрогался. Огромные деревья — ещё недавно величественные стволы с голубыми кронами — метались, раскалывались и рушились белокалильными факелами. Земля стала подобием воды — по ней мчались волны песка и камней, она вспухала и опадала, взбрызгивалась фонтанчиками, взлетала облачками валунов и осколков, земляные волны оторачивало, как пеной, пылью. Небо валилось на землю. Мимо хронолета ошалело пронеслась одна из Гарун. Мария вскрикнула — звезда чудовищным болидом врезывалась в планету. Гаруну взметнуло ввысь, она пропала в пылающем лесу.
Кнудсен погасил внешний мир. Только на дисплее расплывалось пятнышко
— авиетка пропадала где-то вдали, в ещё не возмущённом краю. Светопреставление было поставлено только в окрестностях корабля.
— Анатолий, это ужасно! Ты уверен, что экраны выдержат?
Он ответил с мрачным спокойствием:
— Какое-то время — да. Постараюсь провести контрманёвр до того, как защитные экраны откажут.
Она сказала с надеждой:
— Ответим на их нападение контрударом?
Он покачал головой.
— Они держат «Гермес» на прицеле и бьют по кораблю. А по какой цели бить нам? Хочу выскользнуть в фазовое время. Но хрономоторы от неожиданной вибрации, которую автоматы сразу не погасили, разрегулированы. Если не будешь меня отвлекать…
— Я не буду тебя отвлекать, Анатолий!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47
— Никакой! Считаю смерть абсолютно излишней.
— В принципе — правильно, — одобрил Ватута. — Мы тоже не признаем смерти. Но мы Бессмертные. А ты? Разве тебе даровано бессмертие?
— Послушайте меня, Ватута, и вы, Бессмертные, — с волнением сказал Бах. — Во всех мирах, где мы побывали, все разумные существа различают категории добра и зла. И если они воистину разумны, они защищают добро против зла.
— Добро и зло? — спросил Ватута. — Никогда не слыхал! Расскажи подробней, что такое добро и что такое зло.
Меньше всего Бах думал, что способен объяснить кому-нибудь природу добра и зла. Он всю жизнь пребывал в убеждённости, что каждому и добро и зло понятны без объяснений и обоснований. Но Ватута не издевался, а спрашивал серьёзно. Бах с сокрушением подумал, сколько обидных слов о неточности формулировок накидал бы ему университетский профессор философии. И утешив себя мыслью, что сейчас нужна не точность тысячекратно проверенных определений, а самое грубое толкование, он с отчаянной решимостью бросился в омут этических оценок.
Он начал с того, что добро и зло — одновременно и самые общие категории жизни, ибо вбирают в себя все её муки и успехи, и самые конкретные, ибо сопровождают любого со дня его рождения до дня смерти. И всю историю человечества эти два понятия — добро и зло — противоборствуют. Но побеждает добро, оно главная двигательная сила истории. Когда человек жил одной собственной семьёй, добрым было все, что шло на укрепление, на расцвет семьи, злом было все, что мешало её благополучию: самые примитивные формы добра и зла. А когда человек объединился в роды, племена, в общество, добро стало шире и благородней, а зло коварней и опасней. Главной целью добра стала охрана благополучия и совершенствования человеческих обществ, а зло, наоборот, превратилось в силу, вредящую обществу. И добро для себя уступило место более высокому понятию — добра для всех. Взаимная дружба и уважение, взаимная поддержка — вот простые выражения общего добра. Не сделай другому того, чего не хотел бы, чтобы сделали тебе! Но шло время, и наступила эпоха ещё более высокого обобщения. Человек понял, что живёт среди других существ — на Земле и во внеземных мирах, что он — часть природы. И злом стало все, что вредит и человечеству, и иным формам жизни, и благополучию самой природы. Человек стал другом всего живого и разумного, он не ищет себе добра в создании кому-то зла. И если вы, рангуны, явитесь когда-нибудь на наши планеты, вы будете там дорогими гостями, а не пленниками. И никто вам не причинит зла, ибо это означало бы отступить от великих принципов добра. И я уверен, что во имя высочайших требований морали вы и мне не причините губительного зла.
Ватута задумался. Баху показалось, что он убедил Властителя.
Ватута сказал:
— Я понял тебя, человек: добро у вас — это то, что приносит пользу, а от зла ждут вреда. Техника безопасности — вот ваше добро и зло. Но к чему это нам? Никакая польза не продлит нашего бесконечного существования. Для вашей короткой жизни добро важно, оно удлиняет жизнь, делает её прочней. Но ваша мораль не для нас. Мы не знаем ни добра, ни зла. Все эти выдуманные смертными понятия годятся лишь для смертных. Ты меня не убедил. Скажи теперь, какой способ смерти тебе приятней?
— Они все омерзительны! — с отвращением воскликнул Бах.
— Решаю за тебя. Тебя казнят с почётом. Начинается закладка нового строения. Твоё тело станет опорой главной колонны. Бедла, Кадла и Рудла, связать пленника!
Охранники подбежали к камню, на котором сидел Бах, и хотели стащить его. Бах отчаянным ударом ноги опрокинул Бедлу, вслед за Бедлой рухнул и Кадла. Рудла, дико заверещав, напал не сзади, а сбоку — Бах воткнул ногу в его лохматую морду. Рудле досталось больше, чем товарищам, он катался по полу и визжал от боли. Бедла и Кадла, вскочив, снова бросились на Баха, и он снова их свалил. В мозгу Баха зазвучал исступлённый призыв Кун Канны:
— Достань резонатор и сокруши их!
Отбрасывая хавронов, Бах мельком взглянул на пленного министра Прогнозов и Ведовства. Кун Канна дёргался и прыгал на валуне — то, удлиняя руки, размахивал ими в воздухе, то, резко утолщая, прижимал к груди, словно сдерживал мятущееся сердце. И он все снова и снова телепатировал Баху призыв к оружию. Два хаврона стали одолевать Баха — стащили его с валуна, бросили наземь. Кадла наступил ногой на грудь, Бедла вязал руки ремнём.
И, лёжа на каменном полу, Бах увидел, как Кун Канна сорвался со своего валуна и побежал к сражающимся. Ещё на бегу, безмерно удлинив обе руки, он схватил Кадлу за горло, приподнял и далеко отшвырнул. Бедла отшатнулся от нового удара. Кун Канна наклонился над связанным Бахом, лихорадочно ощупывал его одежду, в мозгу Баха гремело:
— Где резонатор? Где резонатор?
Бах услышал выкрик Ватуты. Хавроны, недвижно выстроившиеся вдоль стены, бросились к валуну. Кун Канна с резонатором в руках вскочил на валун, на дилона ринулся Бедла: раздался визг, и хаврон развалился на две части — голова направо, туловище налево. Кадла успел вскочить, но дилон повернул на него резонатор — и Кадла рухнул. Все хавроны в смятении попятились, ни один не осмелился приблизиться под удар резонатора. И тогда министр Прогнозов и Ведовства с торжествующим визгом, оглушительно усиленным стенами пещеры, обернул резонатор на Ватуту.
Ватута успел вскочить, но не устоял на трясущихся ногах. Кун Канна прицеливался всего мгновение, но и мига хватило Рудле, чтобы заслонить своим телом ошеломлённого властителя. И ещё увидел лежащий со связанными руками Бах, как смертоносный луч прошёлся по груди хаврона — мучительный вопль сражённого стражника ещё отражался от стен, когда сам он кучей праха рассыпался у ног шатающегося Ватуты. Кун Канна не успел вторично включить резонатор. Подобравшийся со спины Кагула вскочил на плечи дилона; тот, круто повернувшись, отшвырнул его, но, падая, Бессмертный No 29 выхватил из рук дилона резонатор. И когда Кун Канна наклонился над Кагулой, чтобы вырвать оружие, его самого полоснул убийственный луч — дилон, уже мёртвый, упал на рангуна, и только тогда Кагула выпустил резонатор из рук.
Несколько минут пещера гремела, пищала, визжала, звенела на сотни голосов. Ватута поднял руку, но и повелительный жест Властителя не сразу восстановил тишину. Ватута подошёл к мёртвому дилону, долго смотрел на него.
— Он казался таким смирным и угодливым! Как же он ненавидел нас, чтобы решиться на бунт.
Ватута повернулся к Баху. Лицо Властителя перекосила ярость.
— Самая мучительная смерть — вот теперь твой удел, пришелец!
— Прикажи поднять меня! — попросил Бах.
— Лежащий ты мне больше нравишься. Лежи!
— Жаль. Я хотел плюнуть тебе в лицо. И перед всеми твоими Бессмертными громко сказать: будь ты проклят навеки, на все твоё отвратительное бессмертие!
— За это тебе!.. — гневно произнёс Ватута и вдруг замолчал.
В сумрачной пещере, освещённой лишь призрачным сиянием самоцветов, вдруг вспыхнул факел. Все Бессмертные и хавроны отшатнулись к стенам. Факел медленно угасал и превращался в силуэты двух человеческих фигур. Призраки материализовались. Бах увидел Марию в боевом скафандре астроразведчика и Асмодея рядом с ней. Мария простёрла руку, из руки струился свет. Все, на кого падало сияние, цепенели. Мария направила луч на Ватуту. Властитель затрепетал и сделал шаг к Марии. Она погасила сияние, и он остановился.
— Асмодей, развяжи Баха, — приказала Мария. Низкий сильный голос колокольно прозвучал в пещере. — Вы все здесь облучены, не вздумайте сопротивляться. Ватута, будешь передавать мои приказания своим подданным.
— Буду передавать, — почти беззвучно прошептал Ватута.
Мария подошла к Баху.
— Миша, я так боялась, что хроногенератор проскочит ваше местное время и затормозится где-нибудь в прошлом или будущем. Асмодей сделал почти невозможное, и мы прибыли вовремя.
— Лучше бы вы все-таки явились на час раньше, — с горечью сказал Бах и показал на мёртвого Кун Канну.
Отвращение исказило лицо Марии.
— Не хочу и смотреть на него. Ты будешь презирать его, когда узнаешь, что этот предатель сотворил в своей родной Дилонии!
Часть четвёртая
МЕЖДУ СМЕРТЬЮ И ГИБЕЛЬЮ
1
Возглас Марии был похож на стон:
— Анатолий! Я простила тебе гибель сына — гибели Аркадия не прощу.
На экране распадался транспортный шар, из шара вываливались Рина Ронна и Бах; дилона ударило о землю, он лежал неподвижно, коротышку Баха несло как пушинку на ветру в глубину голубого леса. Авиетку трясло. Асмодей, сидевший у пульта, пытался поднять её, но её снова бросало на почву. Кнудсен видел две картины одновременно: ту, что показывали датчики хронолета — они отчётливо высвечивали полянку; и ту, что передавали изнутри авиетки её приборы. Обе картины были безрадостны: нападение было слишком внезапным и мощным.
— Ответь мне! — закричала Мария. — Ответь, я требую!
Он не отрывал глаз от экрана.
— Подожди! — сказал он. — Меня нельзя сейчас отвлекать.
Спустя минуту он обернул к ней лицо. Полянка на экране погасла.
На сером фоне мчалась авиетка, серая и расплывчатая, — скорей привидение, чем реальное тело.
— Чего ты хочешь? Спрашивай побыстрей!
Мария показала на экран.
— Куда их несёт? И что с Мишей?
— Ни того, ни другого не знаю. Я вижу не больше, чем ты.
— Ты видишь столько же, но знаешь больше меня. Объясни, что случилось? И почему не поднимаешь хронолет им на помощь?
Он опять повернулся к экрану. Похожая на привидение авиетка теряла последнее подобие предметности. Кнудсен знал гораздо больше Марии — и потому не спешил с ответом. Она продолжала:
— Ты закричал Аркадию: «Ко мне!» Отчего к тебе, а не ты к ним? Почему не спешишь на выручку? Почему теряем драгоценные минуты, когда им ещё можно помочь?
— Мы ничего не теряем, — сказал он. — Нельзя потерять то, чего нет. Мы блокированы. У нас отказали двигатели.
— Но ты кричал: «Ко мне!». Ты звал их к себе, на них напали, ты требовал, чтобы они убежали от опасности, а сам не противоборствовал нападению? Ведь так? Почему ты струсил, вот что я хочу знать!
Она стояла перед ним, разгневанная и преображённая. Она не была красивой и в молодости, но, сердясь, хорошела. Сейчас она увиделась ему такой зловеще красивой, что сжалось сердце. Она ненавидела его — нужен был сильный толчок, чтобы вырвалась наружу так долго сдерживаемая ненависть. «Сильный толчок? — подумал он с горькой иронией. — Трагедия, а не толчок! Возьми себя в руки! — мысленно приказал он себе. — Хронолет не уничтожен. Не такой корабль „Гермес“, чтобы его можно было превратить в груду обломков с первого удара».
— Не молчи, Анатолий! — гневно крикнула Мария. — Я должна знать все, что знаешь ты!
Да, она должна знать все, что знает он. Да, он кричал «ко мне!», а не «иду к вам, держитесь!». Но не оттого, что струсил. Нападение совершилось разом и на хронолет, и на десантный отряд. Но хронолет лишь блокирован и обездвижен, а десантный отряд разметали. Бах, возможно, погиб. Авиетку с Аркадием, Асмодеем и Уве Ланной гонят в плен или на гибель. Она закатывается в невидимость, а что в той невидимости? Связи нет — их передатчики повреждены, приёмники «Гермеса» бездействуют.
Блокада «Гермеса» усиливается. Вокруг хронолета дико выкручиваются физические поля. Гравитационные удары, резонансная судорога…
— Но я не чувствую нападения, Анатолий! Мы экранированы?
— Конечно. Сниму на минутку оптический экран, чтобы ты увидела, что снаружи.
Мария, ослеплённая, закрыла глаза, но бушеванье света проникало и сквозь веки. Мир пылал и содрогался. Огромные деревья — ещё недавно величественные стволы с голубыми кронами — метались, раскалывались и рушились белокалильными факелами. Земля стала подобием воды — по ней мчались волны песка и камней, она вспухала и опадала, взбрызгивалась фонтанчиками, взлетала облачками валунов и осколков, земляные волны оторачивало, как пеной, пылью. Небо валилось на землю. Мимо хронолета ошалело пронеслась одна из Гарун. Мария вскрикнула — звезда чудовищным болидом врезывалась в планету. Гаруну взметнуло ввысь, она пропала в пылающем лесу.
Кнудсен погасил внешний мир. Только на дисплее расплывалось пятнышко
— авиетка пропадала где-то вдали, в ещё не возмущённом краю. Светопреставление было поставлено только в окрестностях корабля.
— Анатолий, это ужасно! Ты уверен, что экраны выдержат?
Он ответил с мрачным спокойствием:
— Какое-то время — да. Постараюсь провести контрманёвр до того, как защитные экраны откажут.
Она сказала с надеждой:
— Ответим на их нападение контрударом?
Он покачал головой.
— Они держат «Гермес» на прицеле и бьют по кораблю. А по какой цели бить нам? Хочу выскользнуть в фазовое время. Но хрономоторы от неожиданной вибрации, которую автоматы сразу не погасили, разрегулированы. Если не будешь меня отвлекать…
— Я не буду тебя отвлекать, Анатолий!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47