— он не стал называть, — не подымать пыли. Значит, Христос?
— Христос.
— Чего ж чуда не сотворишь? Хоть маленькое какое-нибудь.
Петр посмотрел на графин — другой, но такой же.
— Э, не надо! Это чудо мы уже видели!
Майор хотел убрать графин, но тот не дался, отъехал от него по полированной поверхности стола. Майор потянулся за ним — графин скользнул в другую сторону.
— Ладно! — сказал раскрасневшийся и вспотевший майор Филатов, думая о том, что вот выйдет на пенсию — и обязательно займется физкультурой для здоровья и от простатита, очень уж стали сказываться годы сидячего административного труда. — Ладно, иди. Свободен!
— Я тут нужен, — сказал Петр.
— Проваливай!
Возвращаясь домой теплым вечером, майор Филатов радовался природе и что сделал доброе дело.
Мир огромен и загадочен, впервые подумалось ему. Вдруг этот дуболом и впрямь Христос? Тогда мне, глядишь, и зачтется на том свете. Каков он только, тот свет?
Он стал представлять, но вместо воображения в голову лезли по привычке одни слова и вопросы. Такой, например: если сказано «не убий», то прощается ли милиционерам, которым приходится убивать по долгу службы? И будет ли в раю милиция? С одной стороны: общая дружба. Но до какой поры? Бесы-то, прочел он недавно с изумлением, из ангелов получились! Вот и думай тут!
Майор Филатов засмеялся своим мыслям и, придя домой, долго с любовью и нежностью глядел на свою жену, а она не поняла и крикнула:
— Потерпеть не можешь? Привык — чтобы в одну секунду ему жрать подавали! Вовремя надо приходить!
16
Петр не мог смириться, он заболел мыслью, что его место в тюрьме, среди обездоленных. Но как попасть в тюрьму? Совершить преступление.
Но в трезвом уме и здравой памяти он не мог совершить преступления.
Тогда он устроился грузчиком на один из рынков Сарайска, стал напиваться, чтобы по пьянке что-нибудь совершить.
Картинки, как пьет человек, скучны и однообразны, суть не в них, а в том, что Петр ничего не смог сделать: ни украсть, ни ограбить, ни избить кого-нибудь, должностные же бескровные преступления были ему недоступны за неимением должности.
Вдруг обнаружилось, что питье ему все интереснее: забираясь ночевать в кладовку с разрешения начальника, он пил, мечтал и представлял ту радость людей, которую не удалось ему вызвать наяву.
Одна печаль: пропала способность превращать воду в вино и пришлось тратить на вино заработанные грузчицким трудом деньги, пить при этом всякую некачественную гадость, да еще брать в долг под зарплату, Петру ведь требовалось много выпить, чтобы опьянеть. Правда, скоро его научили пить напитки, на которые не нужно особо тратиться: дешевый одеколон, технический спирт, перегонку ацетона и многое другое.
Как-то утром, страдая с похмелья, Петр понял: он уклоняется от долга.
Он не пил три дня, чтобы собраться с мыслями.
И когда собрался с мыслями, получилось вот что:
Я не образован, поэтому в меня не поверили. Христос, по Евангелию, с детства имел сильное образование и спорил со старцами.
Я плохо говорю, этому надо учиться.
И много еще.
И Петр решил пожить год под видом обычного человека, ему ведь лишь тридцать два, до Голгофы еще год. Надо подучиться, подготовиться, может быть, завербовать новых преданных апостолов.
Но для этого нужно как минимум жить в обустроенном спокойном быте.
Он пришел к Люсьен.
Она обрадовалась.
Он решил устроиться на тихую работу сторожем, но требовалась местная прописка. Он попросил Люсьен прописать его у себя, уверенный, что она не откажет.
— Вот ты куда метил! — воскликнула Люсьен. — А я думала... Ясно! Сперва пропишешься, а потом меня на все четыре стороны? Знал бы ты, чего мне стоила эта квартира! Нет уж, хрен тебе! Знаем мы таких Иисусов! Прочь, самозванец!
Петр пошел к Нине. Дома ее не оказалось, а в ресторане на ее месте была другая женщина. Выяснив, насколько можно доверять Петру, она сказала, что Нина лечится от вторичного алкоголизма, где — неизвестно.
Петр поехал к Лидии в ППО и увидел, что с Лидией живет Фарсиев, вдруг ушедший ради красоты Лидии от семьи.
Петр не стал претендовать, хотя Лидия смотрела на него.
Оставалось — в Полынск.
Он не хотел туда.
Не хотел оказаться вблизи от Екатерины, которую любил, но не мог себе позволить.
К тому же стыдно было перед матерью и Машей, которых он не принял в тюрьме.
Но ведь и Иисус, когда к нему пришли мать и братья...
Стоп!
А с чего я взял-то, что я Иисус! — ошарашила Петра страшная мысль.
Никто не поверил мне — не Иисус.
В тюрьме не вытерпел, не подставил себя — не Иисус.
Апостолов не удержал подле себя — не Иисус.
Кто же тогда?
Не просто же Петр Салабонов, потому что тогда... Потому что тогда вообще уж!
Кто он?
Антихрист, вот кто!
Вот откуда желание звать за собой!
Вот откуда гордыня!
И слава Богу, что никто не прельстился, люди оказались умнее, чем он думал, не поддались, не пошли за Лже-Христом!
Но значит, минутно обрадовался Петр, где-то появился настоящий Христос! Надо найти его, чтобы полюбоваться на него!
Ага! — поймал он себя тут же. Ты обманываешь не только других, но и сам себя, ты хочешь найти его — чтобы убить!
Так он шел, лихорадочно размышляя, и шел по темной улице Грабиловки.
И встретил грабиловских парней.
Они остановили его.
— Покажи паспорт, — сказал один из них, которого не раз задерживали и требовали предъявить паспорт, а он еще никого не задерживал и не требовал паспорта, и ему это было всегда обидно.
Петр дал паспорт.
— Подложный! — сказал парень и стал рвать его, говоря: — А теперь признавайся, кто ты на самом деле!
Петр молчал.
Он уже не знал, кто он.
Он очень устал.
Но он понял, кем и за что посланы на него парни, и ему хотелось, чтобы все быстрей кончилось.
— Придется тебя допрашивать и пытать, чтобы ты сознался, — сказали парни.
Они были очень рады.
Недавно, взломав вагон, они обнаружили его набитым причудливыми предметами: какими-то фонарями, треногами, раскрашенными полотнищами, деревянными автоматами и пулеметами, военной формой времен войны, нашей и фашистской, эсэсовской. Вагон принадлежал съемочной группе, снимавшей кино про войну, но они об этом не догадались. Они взяли форму и оружие, наряжались, однако все это было без удовольствия, не по-настоящему, а вот теперь есть возможность использовать по-настоящему.
Они переоделись и повели Петра туда, где стоял остов обгоревшего вагона. Там они привязали его к металлическим железкам за руки и за ноги.
— Приступайт! — приказал один.
— Яволь! — ответили ему.
— Кто ви есть такой? — совали Петру в ребра палки и электроды для электросварки, которых в свое время накрали несколько ящиков, но не знали, куда применить.
Петр молчал, зная, что молчанием злит их.
— Отвечайт!
— Фрюштук абгебен!
— Нихт щиссен!
— Форвертс!
— Шпациренгеен ганген, гинг, геганген!
— Хайль Гитлер! — кричали подростки фразы из фильмов и из уроков немецкого языка в школе.
Петр молчал.
— Штандартенфюрер! — приказал главный из них.
— Яволь, герр оберет!
— Убивайт махен!
— Щас я его как ухерачу! — с готовностью поднял штандартенфюрер доску с большим гвоздем, собираясь ухерачить этим гвоздем прям в лоб пидарасу.
Боже, Боже, на кого ты меня оставил! — мысленно взмолился Петр, не смея произнести это вслух. Он уже не думал, Христос он, Антихрист или Петр Салабонов, он знал и тайно гордился: это искупление, это — за людей. Пусть даже за кого-то одного, кто мог попасться вместо него этим парням. Значит, не зря все, Господи, не зря!
— Штандартенфюрер! — остановил оберет.
— Яволь?
— Пришьем его, а чё завтра делать?
Парни согласились. Они заткнули Петру рот кляпом, накрыли брезентом и оставили висеть до завтрашнего вечера.
Они приходили вечером другого дня и вечером третьего. Петр все не умирал.
Они не торопились.
Но на четвертый день решили уж не оставлять. Вперед вышел сам оберет, поднялся по приставленной лесенке, отрезал острым ножом Петру уши, выколол глаза, наблюдая, как вытекает жидкость. Потом стал вырезать и выламывать ребра, чтобы обнажить сердце и увидеть, как оно работает, он никогда этого не видел. Увидел и, не жадный, показал другим, каждый поднялся и увидел, любознательно удивляясь. Оберст опять поднялся и стал вводить нож в сердце, глядя, как оно затрепыхалось, заколотилось, задергалось. Он надавил — остановилось, повисло, съежилось.
— Атас! — вдруг закричал один из парней.
Это была облава: давно уж готовили ее, чтобы с поличным схватить молодежную грабиловскую воровскую группу.
Но никого не нашли, а вместо воровства обнаружили другое.
Ужаснулись.
Тело Петра увезли в городской морг, а в областной газете появилась заметка с подробностями о зверском убийстве неизвестного человека (сообщались приметы), распятого и растерзанного на остове сожженного вагона.
В тот же день в Сарайске появилась Екатерина и проникла в морг, ища тело Петра. И не обнаружила его.
Никто не смог сказать ей, куда делся Петр. Вознесся, подумала она и уехала домой и стала ждать возвращения Петра.
Узнав об этом, и другие ждут Петра: и мать его, Мария, и жена Маша, и Нина-буфетчица, опять вылечившаяся от алкоголизма и опять заболевшая им, и Лидия из ППО, расставшаяся с Фарсиевым, который начал бить ее, и Люсьен-модельерша, ушедшая в женский монастырь, и атлет интеллекта Вадим Никодимов, который копит деньги на пистолет, чтобы застрелиться, потому что не признает других способов самоубийства, и отец Сергий, и дьякон Диомид, вернувшиеся к служению, прощенные епархиальным управлением с помощью Якова и Ивана, и Кислейка-Егор, и Василий Ельдигеев, шофер, и шурин его, тоже Василий, который тоже решил выучиться на шофера, и Анатолий, вор, и Илья, пьяница, и Никита, рыбак, и Аркадий, киномеханик, и Сергей Обратнев, руководитель среднего звена, и Андрей, учитель, жалеющий, что его не осенила мысль стать Христом, и директор школы Фомин с сестрой, и майор Филатов, занявшийся оздоровительным бегом, и тот коренастый мужик с заточкой, бросавшийся на Петра, который вышел из тюрьмы, чтобы стать честным токарем на заводе электровакуумных аккумуляторов, но кореша не позволили ему этого сделать и убили его.
А оставшиеся в живых плохо спят по ночам, плачут.
Выходят на улицу, глядят в ночь.
И такая тоска, такая тоска на сердце!
Ждут.
1993
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28
— Христос.
— Чего ж чуда не сотворишь? Хоть маленькое какое-нибудь.
Петр посмотрел на графин — другой, но такой же.
— Э, не надо! Это чудо мы уже видели!
Майор хотел убрать графин, но тот не дался, отъехал от него по полированной поверхности стола. Майор потянулся за ним — графин скользнул в другую сторону.
— Ладно! — сказал раскрасневшийся и вспотевший майор Филатов, думая о том, что вот выйдет на пенсию — и обязательно займется физкультурой для здоровья и от простатита, очень уж стали сказываться годы сидячего административного труда. — Ладно, иди. Свободен!
— Я тут нужен, — сказал Петр.
— Проваливай!
Возвращаясь домой теплым вечером, майор Филатов радовался природе и что сделал доброе дело.
Мир огромен и загадочен, впервые подумалось ему. Вдруг этот дуболом и впрямь Христос? Тогда мне, глядишь, и зачтется на том свете. Каков он только, тот свет?
Он стал представлять, но вместо воображения в голову лезли по привычке одни слова и вопросы. Такой, например: если сказано «не убий», то прощается ли милиционерам, которым приходится убивать по долгу службы? И будет ли в раю милиция? С одной стороны: общая дружба. Но до какой поры? Бесы-то, прочел он недавно с изумлением, из ангелов получились! Вот и думай тут!
Майор Филатов засмеялся своим мыслям и, придя домой, долго с любовью и нежностью глядел на свою жену, а она не поняла и крикнула:
— Потерпеть не можешь? Привык — чтобы в одну секунду ему жрать подавали! Вовремя надо приходить!
16
Петр не мог смириться, он заболел мыслью, что его место в тюрьме, среди обездоленных. Но как попасть в тюрьму? Совершить преступление.
Но в трезвом уме и здравой памяти он не мог совершить преступления.
Тогда он устроился грузчиком на один из рынков Сарайска, стал напиваться, чтобы по пьянке что-нибудь совершить.
Картинки, как пьет человек, скучны и однообразны, суть не в них, а в том, что Петр ничего не смог сделать: ни украсть, ни ограбить, ни избить кого-нибудь, должностные же бескровные преступления были ему недоступны за неимением должности.
Вдруг обнаружилось, что питье ему все интереснее: забираясь ночевать в кладовку с разрешения начальника, он пил, мечтал и представлял ту радость людей, которую не удалось ему вызвать наяву.
Одна печаль: пропала способность превращать воду в вино и пришлось тратить на вино заработанные грузчицким трудом деньги, пить при этом всякую некачественную гадость, да еще брать в долг под зарплату, Петру ведь требовалось много выпить, чтобы опьянеть. Правда, скоро его научили пить напитки, на которые не нужно особо тратиться: дешевый одеколон, технический спирт, перегонку ацетона и многое другое.
Как-то утром, страдая с похмелья, Петр понял: он уклоняется от долга.
Он не пил три дня, чтобы собраться с мыслями.
И когда собрался с мыслями, получилось вот что:
Я не образован, поэтому в меня не поверили. Христос, по Евангелию, с детства имел сильное образование и спорил со старцами.
Я плохо говорю, этому надо учиться.
И много еще.
И Петр решил пожить год под видом обычного человека, ему ведь лишь тридцать два, до Голгофы еще год. Надо подучиться, подготовиться, может быть, завербовать новых преданных апостолов.
Но для этого нужно как минимум жить в обустроенном спокойном быте.
Он пришел к Люсьен.
Она обрадовалась.
Он решил устроиться на тихую работу сторожем, но требовалась местная прописка. Он попросил Люсьен прописать его у себя, уверенный, что она не откажет.
— Вот ты куда метил! — воскликнула Люсьен. — А я думала... Ясно! Сперва пропишешься, а потом меня на все четыре стороны? Знал бы ты, чего мне стоила эта квартира! Нет уж, хрен тебе! Знаем мы таких Иисусов! Прочь, самозванец!
Петр пошел к Нине. Дома ее не оказалось, а в ресторане на ее месте была другая женщина. Выяснив, насколько можно доверять Петру, она сказала, что Нина лечится от вторичного алкоголизма, где — неизвестно.
Петр поехал к Лидии в ППО и увидел, что с Лидией живет Фарсиев, вдруг ушедший ради красоты Лидии от семьи.
Петр не стал претендовать, хотя Лидия смотрела на него.
Оставалось — в Полынск.
Он не хотел туда.
Не хотел оказаться вблизи от Екатерины, которую любил, но не мог себе позволить.
К тому же стыдно было перед матерью и Машей, которых он не принял в тюрьме.
Но ведь и Иисус, когда к нему пришли мать и братья...
Стоп!
А с чего я взял-то, что я Иисус! — ошарашила Петра страшная мысль.
Никто не поверил мне — не Иисус.
В тюрьме не вытерпел, не подставил себя — не Иисус.
Апостолов не удержал подле себя — не Иисус.
Кто же тогда?
Не просто же Петр Салабонов, потому что тогда... Потому что тогда вообще уж!
Кто он?
Антихрист, вот кто!
Вот откуда желание звать за собой!
Вот откуда гордыня!
И слава Богу, что никто не прельстился, люди оказались умнее, чем он думал, не поддались, не пошли за Лже-Христом!
Но значит, минутно обрадовался Петр, где-то появился настоящий Христос! Надо найти его, чтобы полюбоваться на него!
Ага! — поймал он себя тут же. Ты обманываешь не только других, но и сам себя, ты хочешь найти его — чтобы убить!
Так он шел, лихорадочно размышляя, и шел по темной улице Грабиловки.
И встретил грабиловских парней.
Они остановили его.
— Покажи паспорт, — сказал один из них, которого не раз задерживали и требовали предъявить паспорт, а он еще никого не задерживал и не требовал паспорта, и ему это было всегда обидно.
Петр дал паспорт.
— Подложный! — сказал парень и стал рвать его, говоря: — А теперь признавайся, кто ты на самом деле!
Петр молчал.
Он уже не знал, кто он.
Он очень устал.
Но он понял, кем и за что посланы на него парни, и ему хотелось, чтобы все быстрей кончилось.
— Придется тебя допрашивать и пытать, чтобы ты сознался, — сказали парни.
Они были очень рады.
Недавно, взломав вагон, они обнаружили его набитым причудливыми предметами: какими-то фонарями, треногами, раскрашенными полотнищами, деревянными автоматами и пулеметами, военной формой времен войны, нашей и фашистской, эсэсовской. Вагон принадлежал съемочной группе, снимавшей кино про войну, но они об этом не догадались. Они взяли форму и оружие, наряжались, однако все это было без удовольствия, не по-настоящему, а вот теперь есть возможность использовать по-настоящему.
Они переоделись и повели Петра туда, где стоял остов обгоревшего вагона. Там они привязали его к металлическим железкам за руки и за ноги.
— Приступайт! — приказал один.
— Яволь! — ответили ему.
— Кто ви есть такой? — совали Петру в ребра палки и электроды для электросварки, которых в свое время накрали несколько ящиков, но не знали, куда применить.
Петр молчал, зная, что молчанием злит их.
— Отвечайт!
— Фрюштук абгебен!
— Нихт щиссен!
— Форвертс!
— Шпациренгеен ганген, гинг, геганген!
— Хайль Гитлер! — кричали подростки фразы из фильмов и из уроков немецкого языка в школе.
Петр молчал.
— Штандартенфюрер! — приказал главный из них.
— Яволь, герр оберет!
— Убивайт махен!
— Щас я его как ухерачу! — с готовностью поднял штандартенфюрер доску с большим гвоздем, собираясь ухерачить этим гвоздем прям в лоб пидарасу.
Боже, Боже, на кого ты меня оставил! — мысленно взмолился Петр, не смея произнести это вслух. Он уже не думал, Христос он, Антихрист или Петр Салабонов, он знал и тайно гордился: это искупление, это — за людей. Пусть даже за кого-то одного, кто мог попасться вместо него этим парням. Значит, не зря все, Господи, не зря!
— Штандартенфюрер! — остановил оберет.
— Яволь?
— Пришьем его, а чё завтра делать?
Парни согласились. Они заткнули Петру рот кляпом, накрыли брезентом и оставили висеть до завтрашнего вечера.
Они приходили вечером другого дня и вечером третьего. Петр все не умирал.
Они не торопились.
Но на четвертый день решили уж не оставлять. Вперед вышел сам оберет, поднялся по приставленной лесенке, отрезал острым ножом Петру уши, выколол глаза, наблюдая, как вытекает жидкость. Потом стал вырезать и выламывать ребра, чтобы обнажить сердце и увидеть, как оно работает, он никогда этого не видел. Увидел и, не жадный, показал другим, каждый поднялся и увидел, любознательно удивляясь. Оберст опять поднялся и стал вводить нож в сердце, глядя, как оно затрепыхалось, заколотилось, задергалось. Он надавил — остановилось, повисло, съежилось.
— Атас! — вдруг закричал один из парней.
Это была облава: давно уж готовили ее, чтобы с поличным схватить молодежную грабиловскую воровскую группу.
Но никого не нашли, а вместо воровства обнаружили другое.
Ужаснулись.
Тело Петра увезли в городской морг, а в областной газете появилась заметка с подробностями о зверском убийстве неизвестного человека (сообщались приметы), распятого и растерзанного на остове сожженного вагона.
В тот же день в Сарайске появилась Екатерина и проникла в морг, ища тело Петра. И не обнаружила его.
Никто не смог сказать ей, куда делся Петр. Вознесся, подумала она и уехала домой и стала ждать возвращения Петра.
Узнав об этом, и другие ждут Петра: и мать его, Мария, и жена Маша, и Нина-буфетчица, опять вылечившаяся от алкоголизма и опять заболевшая им, и Лидия из ППО, расставшаяся с Фарсиевым, который начал бить ее, и Люсьен-модельерша, ушедшая в женский монастырь, и атлет интеллекта Вадим Никодимов, который копит деньги на пистолет, чтобы застрелиться, потому что не признает других способов самоубийства, и отец Сергий, и дьякон Диомид, вернувшиеся к служению, прощенные епархиальным управлением с помощью Якова и Ивана, и Кислейка-Егор, и Василий Ельдигеев, шофер, и шурин его, тоже Василий, который тоже решил выучиться на шофера, и Анатолий, вор, и Илья, пьяница, и Никита, рыбак, и Аркадий, киномеханик, и Сергей Обратнев, руководитель среднего звена, и Андрей, учитель, жалеющий, что его не осенила мысль стать Христом, и директор школы Фомин с сестрой, и майор Филатов, занявшийся оздоровительным бегом, и тот коренастый мужик с заточкой, бросавшийся на Петра, который вышел из тюрьмы, чтобы стать честным токарем на заводе электровакуумных аккумуляторов, но кореша не позволили ему этого сделать и убили его.
А оставшиеся в живых плохо спят по ночам, плачут.
Выходят на улицу, глядят в ночь.
И такая тоска, такая тоска на сердце!
Ждут.
1993
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28