— Ну, ладно, — сказал он. — Приятно было познакомиться.
Потоптался.
— Я пошел, говорю. Могу я уйти? У меня тут...
— Иди, — молча сказал Петр.
— Иуда, — сказал Сергий.
Вернувшись в ППО, апостолы с устатку набросились на щи, которых предусмотрительная Лидия наварила огромную кастрюлю, а Петра она повела к себе для любви.
Но Петр не мог любви.
Он думал о причинах провала.
Он искал их в себе.
Не с той верой говорил?
С той — и другой не может быть.
Не те слова?
Те.
Не так?
Вроде так...
Значит, как ни крутись, без чуда не обойтись. Что бы придумать такое?
Он ворочался полночи — и придумал.
На другой день все началось так же: громкие Радостные слова Петра, вялая горстка слушателей.
— Вы не верите? — спросил Петр.
Не ответили.
— Они не верят, бляха-муха! — возмутился Анатолий. (Вчера от огорчения за Петра все апостолы как один вдрызг напились с помощью спирта, добытого у жителей Грабиловки, ворующих его помаленьку из цистерны, вот уже три месяца стоящей в тупике.)
— Даруется вам знамение! — сказал Петр. — Через час рухнет этот идол, созданный вами, и в тот же миг все, кто тут, станут здоровы! Скажите это всем, зовите всех!
Час времени он дал специально, чтобы собралось побольше народу.
И действительно, вскоре не менее пяти тысяч людей стояло на площади, и новые прибывали. Ведь только возле десяти — двадцати людей, стоящих кучкой, медленно растет толпа, сотня же — за минуту прибывает вдвое, тысяча удваивается еще быстрее. Если бы Петр дал не час, а два или три, наверняка здесь собралось бы все миллионное население Сарайска, исключая грудных детей и нехожалых стариков.
— Радуйтесь! — сказал Петр. И повторил в который уже раз весть о прощении. — А теперь для неверующих в меня! Расступитесь все, отойдите на сто шагов!
Толпа с трудом потеснилась.
Петр указал рукой на памятник, который тоже бесполезно указывал куда-то, и повелительно крикнул:
— Именем Божиим...
Он сделал паузу, чтобы закончить: «Рассыпься!»
И тут вклинился молодой энергичный голос.
— Минуточку! Петр обернулся.
Протолкавшись сквозь толпу, к нему подошел юный лейтенант милиции:
— Предъявите документы!
— Да что же это такое, так вашу так! Уберите его! — рассердился Петр на апостолов.
Но их, однако, след простыл.
Не осудим.
У каждого были веские причины.
Яков и Иван, церковники, служители епархиального управления, руководствовались указанием своего руководителя ни при каких обстоятельствах не вступать в конфликт, а желательно и в соприкосновение с представителями правоохранительных органов, дабы не было с их стороны антицерковных провокаций.
Кислейка-Егор с детства от милицейской формы впадал в конвульсии и лишался речи, он даже лишился ее совсем, как мы знаем, — после того случая, когда его занесло в Сарайск и он столкнулся с марширующим по улице батальоном милиции, — вот он и испугался, что у него опять отнимется язык.
Василий Ельдигеев, шофер, боялся ответственности за угон автобуса.
Илья не хотел попасть в вытрезвитель, так как после вчерашнего успел как следует опохмелиться.
Василий, шурин Ельдигеева, Никита Кузовлев, Андрей и Аркадий вспомнили, что они — без документов.
Анатолий, вор, — тут и объяснять ничего не надо.
Сергей Обратнев, как представитель новых органов демократической власти, просто не имел права в своем лице дискредитировать идею демократии; известно ведь, как милиция любит ущипнуть демократов за мягкое — со злорадством. Это первое. Второе: находясь на воле, он сможет помочь Петру, попав же с ним в кутузку — ничего не сможет сделать.
Сходная причина была у о. Сергия. Он без всякой гордости, а по чувству долга видел себя в будущем новым евангелистом. Значит, ему нужно беречь себя, чтобы донести миру благую весть новоявленного Христа, его задача: до конца проследить второй земной путь Иисуса.
Итак, Петр остался один.
С горечью посмотрев на лейтенанта, он показал паспорт, предусмотрительно захваченный с собой.
— Так, — сказал лейтенант. — Пройдемте!
— Вот те и Христос! — раздалось в толпе.
Петр хотел-таки, уходя, одним взглядом повалить истукана, но забывшая об осторожности толпа слишком близко подошла к памятнику.
— Прощайте! — сказал Петр людям. — Я еще вернусь.
Ему почудились чьи-то всхлипывания.
Боль сострадания переполнила его душу.
15
Лейтенант Хайфин, еще учась в школе милиции, много размышлял над психологией преступника.
И пришел к выводу: каждый преступник, гордясь совершенными преступлениями, испытывает комплекс неудовлетворенности. Ему мало авторитета среди таких же, как он, ему мало хвастать перед женщинами на хазах и подростками, новобранцами преступного мира, на пересылках, ему втайне хочется говорить об этом открыто всем и каждому, в газете, по телевизору — красуясь собой. Не имея такой возможности или боясь, преступник все равно стремится быть на виду: покупает заметный роскошный автомобиль, становится якобы коммерсантом и благотворителем и участвует в виде члена-учредителя какого-нибудь культурного конкурса скрипачей, сидя в президиуме, — или еще каким-то способом показывает себя, лишь бы о нем говорили и смотрели на него.
По этому признаку человек, вот уже второй день публично называющий себя Христом, вполне подходит под логику поведения скрытого преступника.
Хайфин стал проверять и тут же напал на след. Во-первых, в областном управлении милиции обнаружилась копия заявления гражданки Кудерьяновой об изнасиловании (Маша в свое время забыла забрать это заявление из полынского горотдела, а горотдел, в свою очередь, забыл проинформировать областное управление о закрытии дела.) И хотя Петр Салабонов покрыл преступление, женившись на Марии Кудерьяновой (и подозрительно взяв ее фамилию), но заявление-то осталось — и неизвестно еще, чем пригрозил он ей! И Хайфин вызвал в Сарайск Машу, а заодно и мать Петра. Попутно он расследовал возможное участие Петра в убийстве главврача полынской больницы Кондомитинова. Убил, допустим, признанный невменяемым Петр Петрович Завалуев (близкий родственник подследственного!), но почему убийцу обнаружили в доме Салабонова-Кудерьянова?! Местная милиция этим вопросом халатно не заинтересовалась. Попутно Хайфин рассматривал возможность возбуждения уголовного дела по заявлению Фомина И.В. о нанесении ему ущерба здоровья доморощенным лекарем Ивановым (он же Салабонов, он же Кудерьянов). Фомин ведь тоже забыл забрать свое заявление, и оно пылилось, пока не раскопал его в архивах дотошный Хайфин. Таким образом, по совокупности получалось весьма приличное дело — и это Хайфину как нельзя кстати, он ведь занимается первым самостоятельным расследованием после окончания школы милиции.
Но ему было мало одних фактов.
У него и вторая теория имелась. Его всегда не устраивало, что преступника, пойманного на каком-то преступлении, за это преступление и судят. Ведь он, если не совсем маленький мальчик, наверняка имеет за собой груз преступлений более тяжких. То есть: поймали на воровстве — подозревай в ограблении, поймали на ограблении — подозревай в убийстве, поймали на убийстве — подозревай измену Родине, поймали на измене — подозревай в нем главаря международной мафии с сотней трупов на личном счету.
С такими выкладками, соображениями, документами и т.п. он, гордый, но строго-четкий, явился на доклад к начальнику майору Филатову.
Майор Филатов собирался на пенсию, и это дело могло стать для него последним. Поэтому он был настроен особенным образом: он заранее хотел отпустить Петра. Он надеялся, что ничего серьезного тут нет и быть не может.
К тому же он хотел снять давний грех с души: давно, лет пятнадцать назад, ему приходилось уже иметь дело с одним Христом. Судебно-медицинская экспертиза признала его вменяемым, поэтому, по законам того времени (Филатов уже не помнит — писаным или неписаным), виновному грозило уголовное преследование за антиобщественное, социально-опасное поведение, критику государственного строя, подразумевающую собой призывы к его свержению.
Тот Христос с того и начал на допросах, что попер на государственный строй, называл тогдашнего правителя Иродом, а милиционеров — наемниками. Оно, по сути, может, так и есть, но уж очень оскорбительно. И Филатов засадил его: крепко и надолго, а потом узнал, что этого долгого срока Христос не отсидел, был убит в первую же неделю товарищами по неволе.
И вот, просмотрев бумаги и выслушав Хайфина, он вызвал на допрос Петра.
— Тут написано, — сказал он, тыча в документы и показывая этим свое отношение к ним, — что ты несовершеннолетнюю девушку изнасиловал.
— Правда, — сказал Петр.
— Какая ж правда, если она тебе жена? Это я так каждого за изнасилование посажу!
— Она не была женой!
— Но стала же! Идем дальше. Обвиняют, что ты, возможно, главарь группировки.
— Правда.
— Это как?
— Прельстил людей, назвав себя Христом, повел за собой.
— Ага. То есть на самом деле ты не считаешь, что ты Христос?
— Считаю.
— Ну, твое дело, — согласился майор Филатов. — Дальше. Соучастником в убийстве тебя представляют. Главврача вашей больницы будто бы убить помогал.
— Всякий, кто не препятствует, помогает. Все мы соучастники всего.
— Не сепети! Лично — убивал?
— Нет.
— Помогал?
— Да.
— Чем?!
— Кровосмесительной связью с его сестрой.
— Ничего не понимаю! Ладно, — не любя двусмысленностей, порешил Филатов. — И тут, значит, туфта. Дальше. Заявление некоего Фомина, что ты ему здоровье испортил.
— Испортил.
— Это как?
— Спровоцировал у него язву. А потом вылечил, — не удержал Петр неуместной последовательности мыслей и слов.
— Чем? — заинтересовался майор.
— Руками.
— Умеешь?
— Умею, — признался Петр.
— А от простатита? — с надеждой спросил Филатов.
— Попробую.
Петр стал лечить и не вылечил. Он сделал это нарочно. Дело в том, что ему хотелось в тюрьму. Ему не нравилось, что его держат отдельно в следственном изоляторе. Нет, среди людей, среди «овец заблудших» его место, там он найдет и апостолов себе, и учеников, там ждут его — а не в обыденности жизни, где человек еще не осознал своей преступности против людей, Бога и самого себя, — поэтому и не радуется, когда его прощают.
Филатов огорчился, но тем не менее сказал:
— Вранье, оказывается. Значит, и остальное вранье. Шуруй-ка ты по месту жительства.
— Я преступник, — сказал Петр.
— Шуруй, шуруй!
В дверь постучали, Филатов разрешил.
Вошел с лицом надежды лейтенант Хайфин, ему не терпелось.
Петр догадался, что сделать: он схватил со стола графин и, обладая хорошей природной меткостью, развитой в десантных войсках, кинул его так, чтобы попасть не в голову Хайфина, а рядом, в стенку.
В камеру он вошел со светлой улыбкой.
— О! Какой Исусик явился! — воскликнул кто-то.
Узнали, подумал Петр.
— Статья? — требовательно спросили его.
Петр пожал плечами.
— Сто семнадцатая, — сказал некто предвкушающим голосом.
Наступила тишина.
Петр понял, что ждут его слов.
— Братья! — сказал он. — Я пришел, я пришел к вам, потому что больше, чем другим, нужен вам! Радуйтесь, братья, вы прощены Богом и мною!
— Тпппру! — остановил Петра коренастый мужчина, подымаясь с пола, где он лежал на чьих-то угодливых одеждах. И спросил присутствующих: — Псих?
— Косит! — уверенно ответили ему.
— Опускать будем?
— Будем!
— Сымай штаны, парень, — сказал коренастый. — Опускать тебя будем. Козлить. Лучше не брыкайся, хуже будет.
Петр не понимал.
И тут свора людей бросилась на него со всех сторон. Схватили, рвали одежду, чего-то хотели от него.
Петр не понимал.
И лишь когда его поставили в определенную позу — понял.
Терпи, приказал он себе. Это испытание. Терпи!
И уже почуял некое прикосновение, и тут не ум, не душа — другое что-то взбунтовалось и возмутилось, Петр встал и разбросал всех по углам легкими движениями, и если кто поувечился, то от тяжести собственных тел, упавших на твердое или острое.
— Стоять! — крикнул Петр им, собиравшимся опять броситься. А коренастому мужику, вынувшему что-то похожее на шило, но без рукоятки, приказал: — Отдай!
Мужик, словно его толкали, приблизился и отдал заточку. Петр изломал ее на мелкие куски.
— Эх, братья! — сказал им всем Петр и заплакал.
И они тоже заплакали все.
— Начальник! — заорал вдруг коренастый мужик, колотя в дверь. — Убери его отсюда, не могу я с ним! Тяжко, начальник! Убери!
Петра перевели в другую камеру, где обитатели, получившие тюремным телеграфом сведения о нем, сторонились его, никто не разговаривал с ним и не желал его слушать.
Вдруг явился служитель.
— Там к тебе, — сказал он Петру. — Свиданку разрешили. Мать и жена.
— Вот моя мать и жена, и братья! — указал Петр на сокамерников.
Послышалось короткое хихиканье.
— Твое дело, — сказал служитель.
В тот же день, вечером, Петра отвели к Филатову.
— Говори спасибо, — сказал он. — Еле упросил этого...
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28