Да это же лучше всего! — мысленно воскликнул он, не зная, кого благодарить за это, да и не думая об этом.
Петр стоял и смотрел, понимая, что он ничего не может сделать. Когда же собаки увлеклись разрыванием зверя, сгрудившись над ним всей сворой, Петр подошел и стал их расшвыривать. Собаки опомнились, бросились на него. Одной рукой защищая горло, другой рукой Петр ухватывал нападающего пса за загривок, ударял о дерево, пес издыхал.
Так он прикончил всех.
Легче стало в теле, но еще тяжелее на душе.
Не глянув на растерзанные останки Кузи, он стал спускаться с Лысой горы.
8
Не только Петр не спал в эту ночь.
Не спали и Петр Петрович Завалуев и главврач Арнольд Кондомитинов.
Они выпивали в комнате-психушке.
— Нет, я не сумасшедший, — говорил Завалуев. — Но мизерная должность пусть даже в областном аппарате — извините! Передо мной другая высота!
— Какая же? — интересовался Арнольд Кондомитинов, в жизни больше всего любя (кроме женщин) выпить и поговорить с умным человеком.
— Мировая высота, если хочешь, — снисходительно сказал Петр Петрович.
— В качестве кого?
— Ну да! Скажи тебе, а ты меня в настоящую психушку посадишь!
— А это не настоящая? — обиделся за вверенное ему лечебное учреждение Кондомитинов.
— Лучше я задам тебе вопрос! — сказал Завалуев.
— Валяй!
— Чувствовал ли ты в себе тягу, например, к убийству?
— Конечно, — сказал Кондомитинов, в молодости убивший человека, который, пьяный, забрел на дачу, где Арнольд был с девушкой, дачу ее родителей; девушка спала, пьяный бродяга просил выпить и неубедительно грозил столовым ножом. Кондомитинов отнял нож и убил его, четыре раза ударив кирпичом по голове, а потом сволок в глубокий овраг и хорошо зарыл. Никто ничего не узнал. Кондомитинов редко вспоминал об этом случае — и равнодушно.
— Хорошо! — похвалил Завалуев. — А чувствовал ли ты тягу к насилию?
— Конечно, — сказал Кондомитинов, полгода иазад изнасиловавший глухонемую четырнадцати летнюю пациентку, заболевшую пневмонией, и она умерла потом от пневмонии.
— Так! — все больше радовался Завалуев. — Но ради чего ты мог бы убить и изнасиловать?
— Ради процесса.
— Ты врешь! — закричал Завалуев. — Ты хочешь, чтобы я о тебе думал лучше, чем ты есть! На самом деле ты ни на что не способен! А я вот способен на все! Ради власти! Я хочу, чтобы я стоял на вершине мира, а люди, как тараканы, ползали бы подо мной! Не страна, понял меня, а весь мир! — вот моя цель!
— Ты закусывай, закусывай, — сказал Кондомитинов.
Завалуев достал тетрадь Нихилова (она всегда теперь была у него под рукой), потряс ею и сказал:
— Знаешь, кого вы с Катькой прирезали?
— Не мы с Катькой, а сумасшедший Разьин.
— Вы прирезали Иоанна Предтечу!
— Это кто?
— Ты Евангелие читал?
— Купить купил, а читать нет. Скучновато. Я больше детективчики.
— А вот прочти! — посоветовал Завалуев. — Нихилов был не Нихилов, а Иоанн Креститель, а Христос знаешь кто?
Кондомитинов не мог понять: то ли совсем закосел его приятель, то ли дело серьезней, чем он предполагал.
— Ну кто? — спросил он.
— Петька Салабонов, двоюродный мой племянник! Катькин любовник, между прочим, чего она не знает, что я знаю, а я знаю!
— В самом деле? — заинтересовался Кондомитинов.
— Ты слушай! Петька — Иисус, Иван Захарович Нихилов — Иоанн Предтеча, а я, как ты думаешь, кто?
— Иуда?
— Бери выше: я Антихрист, Лже-Христос! Я должен вызвать на бой Христа. И проиграть. Так написано. Но это еще большой вопрос! Почему обязательно проиграть? А если — выиграть? Ты — будешь помогать мне?
— Нет, она в самом деле — с Салабоновым? Ты не врешь?
— Кто?
— Да Катька-то?
— Ты слушай дальше, дурак!
Но Кондомитинов уже не хотел слушать. Он очень огорчился, что неприступная Екатерина, женщина с умным умом и красивым телом, отдана не ему, а какому-то Петру Салабонову, заделавшемуся знахарем, что уже само по себе смешно. Но нельзя ли, размышлял он, эти сведения обратить в свою пользу, чтобы Екатерина за них заплатила Арнольду? Постоянной любви ему ни от нее, ни от других женщин не надобно, а время от времени — очень было бы хорошо.
Погруженный в эти мысли, он не сразу очнулся: Завалуев тыкал ему под нос тетрадь.
— Видишь? — спрашивал он. — Математически доказано, что я — Антихрист. Шестьсот шестьдесят шесть — видишь? Число зверя, как предсказано!
— Мало ли! Это и меня можно сосчитать, тоже 666 выйдет! — посмеялся Кондомитинов.
— А хо-хо не хо-хо? — показал ему Завалуев кукиш, свидетельствующий о том, что он давно уже не стриг ногти.
Кондомитинов обиделся, вынул свой блокнот и начал подсчеты.
Очень скоро он предъявил Завалуеву листок с цифрами:

К О Н Д О М И Т И Н О В
12 16 15 5 16 14 10 20 10 15 16 3
12 + 16 + 15 + 5 + 16 + 14 + 10 + 20 + 10 + 15 +
+ 16 + 3=152
152 x 4 = 608
608 + 35 = 643, 643 + 23 = 666.

* * *
— Это что? — спросил Завалуев, начиная часто дышать.
— Сам видишь. Сумма чисел, обозначающих буквы моей фамилии, помноженная на число месяца моего рождения, на апрель, на четыре, дает 608. 608 плюс число моих лет, тридцать пять, равняется — 643. А 643 плюс число дня моего рождения, 23 апреля, насколько ты знаешь, — помнишь, в прошлом году на природе по шашлычкам ударяли, весна теплая, ранняя была? — получается ровнехонько шестьсот шестьдесят шесть. Ну? Кто из нас Антихрист?
Завалуев отвернулся. Он боялся, что на его лице будут видны его мысли. Он отвернулся и стал глазами смотреть вокруг, ища предмет. Он нашел — и совсем рядом: подушка, он ведь сидел на кровати.
— У меня есть еще доказательства, — сказал он. — Под подушкой.
— Покажи.
— Сам посмотри.
И приподнял подушку.
Кондомитинов заглянул туда.
Недаром славящийся своей силой Петр Салабонов был от корня Завалуевых по матери, Петра Петровича Бог тоже силой не обидел.
Минут десять он лежал, прижимая собой барахтающееся тело Кондомитинова, задавив его голову подушкой — намертво.
Кондомитинов дергался все слабее.
Затих.
Петр Петрович даже не стал любоваться делом рук своих — вышел.
Он шел к дому Петра Кудерьянова-Салабонова, чтобы вызвать его на бой.
Но встретил его возле дома — оборванного, грязного.
— Ага! — закричал Завалуев. — Сам вышел мне навстречу, Иисус! Падай ниц передо мной, не то хуже будет! Не хочешь? Тогда сразимся!
И Петр Петрович взмахнул найденной по дороге жердью.
Петруша стоял не шевелясь.
— Не Иисус я, — сказал он тихо.
— Ты думаешь, я твой родственник? Я твой противник! Я — Антихрист!
— Заболел ты, — сказал Петруша.
— Пришел конец света! Торжество сатаны! Царство мрака! — закричал истошно Завалуев, подняв жердину над головой Петра.
Петр глянул на него:
— Зима на дворе, а ты раздет совсем; замерзнешь.
Завалуев уронил жердь и заплакал. Петр накинул на него свой полушубок и повел в дом.
— Вот, уже и убийства начинаются, — сказал лейтенант Самарин на другой день, осматривая тело задушенного Кондомитинова.
Завалуева нашли в доме Петра, взяли.
— Слуги Антихристовы! — кричал он. — На своего князя руку подымаете! И ты, Витька Самарин, и ты, Брут?!
После этого пошли выгонять из домов приехавших на лечение, спроваживать тех, кто жил в автомобилях и палатках.
Болящие бросились к дому Петра, столпились, ожидая от него чего-то.
Петр вышел.
Раздались крики.
И средь них один — неистовый вопль, пронзивший, казалось, пространство от земли до неба:
— Господи! Помоги!
— Пошли прочь, — тихо сказал Петр.
— Что? Что он сказал? Что? — зашептались в толпе.
— Пошли прочь! Прочь! Прочь! — кричал Петр. — Пошли на хрен, гады, сволочи, ненавижу, прочь, прочь!
9
Петр исчез.
Его не было три ночи и три дня, и мать спервоначалу не беспокоилась о нем.
Только на исходе этого срока она стала беспокоиться о нем.
И как только подумала, пришел Петр.
Он пришел и заговорил так, будто продолжал с нею разговор, хотя никакого разговора меж ними раньше никогда не было.
Он сказал:
— Ты вот что. Время прошло, чего уж теперь. Ты мне скажи, я знать должен: ты не от отца меня родила?
Мария не удивилась, рассматривая свои красные, измученные работой руки, ответила:
— Не бреши зря. От отца.
Петр подумал и сказал:
— Ага. Ясно. От отца, само собой. От отца — да не от того! Так?
— Как же не от того? — усмехнулась мать. — От того самого.
— Ясно... — медленно произнес Петр и ушел.
В полночь в дверях дома о. Сергия раздался стук.
— Кто? — спросил о. Сергий ясным голосом, словно и не спал. Откликнулся тут же. — Кто? — спросил он.
Не успело еще замереть эхо от последнего удара в дверь, не успели собаки окрестных домов отозваться брехом на стук, а о. Сергий сразу же:
— Кто?
— Сам знаешь, — ответил Петр.
Он сказал это уверенно, но еще за минуту до этого не предполагал, что скажет это. И вот:
— Сам знаешь, — сказал он.
И любой другой на месте о. Сергия, услышав незнакомый голос (а он не помнил голоса Петра), ни за что не открыл бы, не потребовав хотя бы назваться; он испугался бы, услышав это странное:
— Сам знаешь!
Но о. Сергий хоть и испугался, а открыл тут же, не успев осмыслить действия.
Как у Петра сказалось само, так и у него открылось само. Оба надолго запомнят это.
— Зачем пришел? — спросил о. Сергий на кухне, притворив дверь от спящих домочадцев.
— Пойдешь со мной? — спросил Петр. Ему казалось, он свободно читает в глазах и душе священника.
О. Сергий не стал увиливать, что не понимает. Он сказал сразу напрямик:
— Боюсь.
— Чего боишься?
— И не соблазниться о тебе боюсь, и соблазниться о тебе боюсь.
— Говори ясней!
— И поверить боюсь, что это — ты, и не поверить боюсь. Не поверю — а вдруг ты — это ты. Поверю — боюсь бремени.
— Какого еще?
— Бремени первозванства. Ведь ты первым меня позвал?
— Первым.
— Не достоин, — тихо сказал о. Сергий.
— Это не выбор, а указание, — сказал Петр.
— Чье? — совсем безгласно спросил о. Сергий. Петр промолчал.
Он сказал о другом:
— Что ж ты думаешь, у Христа было время отбирать из всех живущих самых достойных? Очумеешь по свету рыскать. Кого увидел — те и стали достойными. Потому что каждый достоин, если подумать. И каждый недостоин. Кто как себя поведет. Иуда-то вон как себя повел.
— Постой! — сказал о. Сергий. — Ты говоришь: Христос. Не о себе говоришь? Кто же ты?
— Петр Салабонов. Какая разница? Иисус, Иммануил, Петр, дело-то не в этом!
— Хорошо, — согласился о. Сергий. — Но как быть с указанием, что ты явишься после ужасных знамений вершить последний и окончательный суд? Что не родишься, а сойдешь по сверкающей лестнице с небес уже помимо матери? Что же, это — не второе пришествие?
— Все во власти Божьей, — твердо ответил Петр. — Его власть казнить, его власть и миловать. Это — первое второе пришествие.
— ?!?!
— Отсрочка вам дадена. Еще одно испытание подарено. Не опомнитесь и на этот раз, не станете людьми по образу и подобию — амбец тогда вам всем.
Петр даже и грубее выразился, и опять о. Сергий затуманился минутным сомнением, но тут же вспомнил евангельское о Христе: пьет вино и ест, как все... Значит, и ругнуться может, как все.
Страшно было о. Сергию.
— Что же, — спросил он, — нам нужно делать?
— А все то же, — сказал Петр. — Как тогда. Чтобы люди поняли.
— Вплоть до... — О. Сергий умолк.
— Вплоть до креста. Впрочем, вместо креста другое найдется.
— Что?
— Там видно будет, — загадочно ответил Петр, и в этот-то момент отец Сергий и уверовал в него окончательно и бесповоротно.
И ничего он уже не видел перед собой кроме долга.
— Значит, нужно остальных одиннадцать сперва подобрать, — сказал он.
— Учи ученого, — сказал Петр. — Сегодня же и займемся.
— А может, поспать, сил набраться?
Петр глянул на о. Сергия, и тот усовестился.
Он потел одеваться, но ему не удалось сделать это тихо и незаметно. Проснулась его супруга Любовь.
— Разве всенощная нынче? — спросила она, не понимая времени.
— Нет. Ухожу.
Супруга тут же сбросила с себя сон, села на постели.
— Это куда же вдруг?
— По Божьему делу.
— Какие такие Божьи дела среди ночи? А? Кто это там тебя поджидает?
И, как была, в рубашке, она выскочила в переднюю комнату, увидела Петра.
— Это кто такой? А-а! — разглядела. — Целитель! Знахарь! Вот ты с кем водишься, попяра! Не знают в епархии о твоем поведении, но — узнают! Повадился блукать по ночам, аж приносят его, латрыгу несчастного! — укорила она о. Сергия недавним случаем. И на Петра: — Марш отсюда! Чтоб ноги твоей здесь! Чтоб духу твоего!
— Ты на кого голос повысила! — в ужасе сказал о. Сергий и до того осерчал, что даже руку приподнял, чтобы — не ударить, нет, а оттолкнуть богохульствующую женщину.
— Убил! Убил! — заголосила Любовь, отшатнувшись, ударившись плечом о косяк и почувствовав боль.
Петр сделал шаг, глянул женщине в глаза, положил руку на плечо.
— Что ты? — сказал он.
Любовь, ощущавшая в теле и в душе кликушеские позывы, вдруг ослабла, приникла головой к груди Петра.
— Что ты? Что ты? — говорил Петр, не говоря ничего более, гладя женщину по голове.
Ах, как хорошо стало о. Сергию! Высшая любовь, где нет женщин и мужчин, а есть один любвеобильный свет, пригрезилась и открылась ему — и вот тут-то он поверил в Петра окончательно и бесповоротно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28