Все отвернулись. Диомид скатал бумажки, бросил в шапку, потряс, положил шапку и отошел.
— Прошу!
Бросились к шапке, разобрали бумажки, хлопая друг друга по рукам, если кто хватал сразу две. Пряча друг от друга, разворачивали. Пусто, пусто, пусто...
— Что ж... — произнес вдруг в тишине Диомид скромным голосом. — Судьба есть судьба... — В его руке была бумажка с крестиком.
— Врет! — весело сказал Анатолий. — Подделка! — И предъявил свою бумажку, на которой тоже был крестик.
— А в шапке еще осталась, кто-то не брал! — крикнул Кислейка. Схватил бумажку, развернул. На ней тоже был крестик.
— Ах ты, сука... Шулер ты рваный... — в который уже раз пошел Анатолий на человека...
— Погоди! — остановил его Сергей. — Всякий жребий — это не дело. Надо выбирать нормальным способом. Тайным голосованием. Каждый пишет свою кандидатуру, бросает, подсчитываем голоса — вот вам и будет Христос.
— Только без него! — сказал Илья, указывая на Петра. — Он на меня действует. Пусть он выйдет.
Петр вышел, усмехнувшись.
После утомительной, хоть и недолгой, процедуры все формальности были соблюдены, Кислейку посадили перед шапкой, он вынул оттуда тринадцать бумажных катышков. Стал разворачивать...
— Петр... Петр... Петр... Опять Петр...
Во всех тринадцати записках было имя Петра.
Диомид вышел из вагона, чтобы позвать Петра.
Но у вагона его не было.
Диомид зашел в соседнюю половину к Лидии.
— Заходил. Ушел, — сказала женщина с грустью.
Диомид вернулся.
— Ушел Петр, — сказал он. — Нет Иисуса с нами. Сволочи мы.
— Это уж как водится, — согласился Анатолий.
13
Петр шел один, пешком, к городу Сарайску.
Ему было легко и весело, хоть и грустно.
Грустно — от грусти за апостолов.
А легко и весело — от радости.
У него даже сердце дрожало от нетерпения.
Сегодня, вот сейчас, он понял, почему не испугался, когда понял, что он — Иисус Христос. Ведь должен был испугаться, а не испугался. Он раньше боялся почувствовать себя Иисусом Христом, потому что боялся, что испугается. Ему и так жилось хорошо, зачем ему еще быть Иисусом Христом? Он жил не хуже других людей — не в смысле внешнем, а в смысле внутреннего состояния, он был в ладах со своей душой, он был приятен себе, то есть он жил даже лучше других людей: радостно.
Но вот он почувствовал себя Иисусом Христом и почувствовал, что его прежняя радость по сравнению с теперешней — все равно что комариный писк по сравнению с пением серебряной трубы в поднебесных небесах.
Он чувствовал себя в этом мире совсем иначе; не просто — дорога, по которой иду, а вон дом, а вот кусты, — он видел за домом и кустами пространства и города, и за этими пространствами и городами еще пространства и города, словно земля перестала быть шаром и развернулась вся — как на ладони; издали все мелко, неразличимо, поднесешь к лицу: вон, вон вышагивает мимо кустов, отбрасывая длинную тень, Петрушка Салабонов, Иисус.
Удивительные мысли обуревали Петра.
Кто из людей, думал он, не знает, где правая, а где левая рука? Кто не различает, когда приходит утро, а когда наступает ночь? Так же проста и мудрость моя, мудрость Христа, и знанием своим каждый человек равен Христу.
Значит, каждый из нас может стать Христом, ибо каждый — свеча в руке Божьей. Мне просто повезло, что родился от этой матери.
А не Христом — так Магометом, Мессией, да кем угодно!
Нет, не безнадежна жизнь, если в ней появился я, думал Петр без всякой гордости, думая как о факте.
Петр думал о завтрашнем дне.
Две тысячи лет боялись люди, ждали конца света, хоть и не верили в него, и вот я приду и скажу: живите пока! Конец света откладывается! Я и мой Бог — прощаем вас! Но учтите, так вашу так, это последнее, тысяча первое китайское предупреждение!
Петр представлял восторг людей при этом известии.
Ведь почему люди так печальны и скучны? — да он и сам был печален и скучен, хотя не знал этого. От бытовой убогости жизни?
Но есть, знает Петр, богатые народы и страны, а люди и там тоскуют и скучают. Они тоскуют, понял сегодня Петр, оттого, что знают: нет им спасения и прощения, не расплатиться им за грехи человечества и собственные грехи, не вылезти из городов, которые понастроили на погибель себе.
И вот: шанс.
Общее ликование.
Вы многое еще успеете сделать.
Если захотите.
И ваши дети будут жить, и дети детей.
Нельзя же устраивать конец света, пока не родились все, кто может родиться.
У вас есть способы передавать память. Книги и кинопленки. Фотографии. Понимаете ли вы, что человек десятитысячного года, знающий — в лицо! — четыреста колен (прикинул в уме Петруша) своих родственников, это будет совсем другой человек, чем сейчас?! Мечтайте об этом человеке, дайте и ему шанс!
Только ради этого и прощаю вас, говорил Петр речь, волнуясь, горячась, смеясь и все ускоряя шаги.
Но как ни быстро он шел, сзади двигались еще быстрее: Петр слышал топот множества бегущих ног.
Это были его товарищи.
Догнали, задыхаясь, встали перед ним.
— Прости! — за всех сказал Сергий. Петр осмотрел их.
— А где Сергей Обратнев?
— Оставили, сволоча такого, воду только мутит!
— Пусть будет.
Легконогий Кислейка в полчаса обернулся и привел Сергея.
— Ну вот, опять мы вместе, — сказал Петр. — Пойдем обратно. Ночевать надо. Хорошо поспать. Завтра — большой день.
14
Утром Петр попросил своих друзей выглядеть хорошо, празднично.
Анатолий же и Илья накануне перебрали-таки и страдали с похмелья.
— Ты это... — сказал Петру Илья, переглянувшись с Анатолием. — Поправиться бы маленько. — Он поставил два стаканчика с водой, чтобы Петр превратил ее в водку.
— Зачем? — сказал Петр. — Вам и без этого станет сейчас хорошо. — И вознес над ними руки.
— Мне не надо хорошо! — возразил Илья, убирая свою голову из-под рук. — Мне опохмелиться надо!
Но уже было поздно, уже не требовалось его организму опохмелки, он был свеж и бодр.
— Ну, бляха-муха! — восхитился Анатолий, тоже чувствовавший сильное облегчение.
Да и других коснулись невидимые волны, расходящиеся кругами от рук Петра, — всем сделалось как-то празднично, как-то ПРЕДОЩУЩАЮЩЕ, как-то... наверное, так, как бывало в детстве и никогда уж не было потом.
— Ты бы, брат, не ругался матом, — попросил Анатолия Сергий.
— Да я не ругаюсь, брат! — сердечно отозвался Анатолий. — Но если ты считаешь, что «бляха-муха» — это мат, беру свои слова обратно! Я ведь за тебя, брат... За него!.. За вас!.. Нате мои руки, рубите, все стерплю! — воскликнул Анатолий, мотнув головой, слеза оторвалась от его лица и капнула на щеку Кислейки. Кислейка посмотрел вверх, хотя они были под крышей.
— Ах, какие же мы хорошие, правда? — сказал Петр. — Как мы любим друг друга и людей, правда?
Правда! Правда! — потупились мужчины. Если бы не значительность момента, они бы бросились обниматься. Но терпели, ждали слов Петра.
Слова были: сегодня выйдем и оповестим. Дело серьезное, поэтому приведите себя в порядок. Побриться, почистить зубы, взять у Лидии утюг и выгладить одежду.
На это ушло некоторое время.
Петр поинтересовался, есть ли у кого лекарства.
— Боюсь, как бы у кого обмороков не было, — объяснил он. — От радости, от счастья.
У Лидии нашелся пузырек с корвалолом. Она не понимала этих приготовлений, но не задумывалась, думала лишь о том, что Петр обещал к вечеру вернуться.
— Ну? — сказал Петр, любуясь своими братьями, любя их любовь к себе, друг к другу, любя свою любовь к ним. — Готовы?
Всегда готовы! — хотел браво воскликнуть Кислейка, но от волнения у него перехватило горло.
Поехали в Сарайск.
Вышли на самый многолюдный в Саранске проспект Пятидесятилетия. Прошли по нему, смущаясь от взглядов, которых, впрочем, и не было. Оказались У памятника, не посмотрев, кому этот памятник, потому что не вверх смотрели, а на людей. На постаменте же не было указано имя поставленного, — значит, оно и так каждому известно.
Здесь Петру показалось удобным: перед памятником была площадь.
Апостолы встали сзади и по бокам.
Петр откинул голову, прокашлялся, вытянул руку и громко сказал:
— Люди! Радуйтесь! Я пришел!
Кто-то засмеялся.
Дело в том, что Петр, не ведая того, вытянул руку совершенно так же, как и человек-памятник.
Петр не обратил внимания на смех. Он заговорил.
Вокруг стала собираться публика.
Петр старался говорить коротко и ясно: я пришел сказать, что прощаю вас, живите, радуйтесь, но опасайтесь, ибо если первое второе пришествие вам обошлось мягким боком, то в случае вашего невразумения второе второе пришествие будет уже окончательным.
Но люди не радовались, а смеялись — да и то не все. Большинство смотрело хмуро, даже озлобленно.
Толпа была жидковата — человек двадцать, и непостоянная. Подойдут, послушают и уйдут. Но была, заметил Петр, группа из семи-восьми человек, стоящих уже не менее получаса. Ради них стоит продолжать, подумал он. Ради их надежд.
— Вот ты, — обратился он к человеку среднего вида. — Чего ты ждешь?
— Я-то? — не спеша, не тушуясь, с уважением к себе ответил человек. — Жду, чего нового скажешь. Чую: не дождусь.
Отвернулся — и пошел прочь.
Как бы вдруг застеснявшись, стали расходиться и остальные.
Задержался лишь корреспондент областной газеты Джиаев. Он был человек горячий и не любящий пустопорожних действий, и вот, слушая очередного психа, кипел, но уговаривал себя не беситься по пустякам. Но все же не выдержал.
— Христос, значит? — спросил он Петра.
— Да.
— Чем докажешь?
— Тебе документы предъявить? — улыбнулся Петр.
— Ты не скалься! — сердито закричал Джиаев. Почему?! Ну скажи, почему я должен верить, что Христос! Докажи!
— Ты не волнуйся.
— Докажи, говорю тебе, докажи!
(Апостолы с интересом слушали.)
— А ты? — спросил Петр.
— Что?
— Ты не веришь, что я Иисус? — тоном утверждения спросил Петр.
— Нет, конечно!
— Докажи!
Апостолы засмеялись.
Джиаев плюнул и побежал в редакцию, чтобы написать статью. О проявлениях массового идиотизма, когда на каждом углу упираешься в маньяка: тот мнит себя спасителем Отечества, тот метит в президенты, а этот, видите ли, вообще Христом себя объявил! Он писал и по привычке зачитывал вслух удачные места. Все смеялись — и отсоветовали ему трудиться над материалом: мелковата тема для их газеты.
Действительно, подумал Джиаев, скомкал листки. Но на душе у него полегчало.
Он пошел на обед, а обедая, подумал: что, если — вдруг? Нет, в самом деле, — вдруг?
Кое-как доев, он отправился к памятнику и продолжил диспут.
Там уже опять собралась небольшая толпа.
— Допустим, я хочу поверить, — сказал он. — Но где гарантия, что ты не самозванец?
— Я же говорю тебе! — удивился Петр.
— Так и другой скажет!
— Но я-то не другой!
— Тьфу, лыко-мочало! — снова начал заводиться горячий газетчик. — Да откуда я знаю, что ты не Другой?
— Да я же тебе говорю!
Апостолы слушали с вежливыми улыбками.
— Так и другой будет говорить! — кричал Джиаев.
— Но это же будет другой!
Петр глядел ясными глазами в глаза Джиаева и не понимал его недоумения.
Джиаев, почувствовав боль в сердце, пошел в редакцию и взял командировку в отдаленный район Сарайской области. Такие командировки его всегда успокаивали.
А вернусь, и не будет уже никакого Христа, думал он.
И, сразу скажем, оказался прав.
Петр все говорил и говорил и не мог понять, что происходит; то есть, наоборот, почему ничего не происходит, почему не озаряются нежданной радостью лица людей, почему не видно слез раскаяния и облегчения. Они что, никак не поймут, так их так? Не видят Богова подаренья? Не знают того, что жизнь их личная и общая могла прекратиться в любую секунду — застав их, быть может, в гуще самых неприглядных дел?
Стоят тупо.
Проходят мимо.
Вот прошла мимо бабушка с внуком; внук спросил, о чем говорит дядя, бабушка сказала, что если внук будет плохо себя вести, то он вырастет таким же бездельником, будет шляться с безумными речами всем на посмешище.
Шли мимо американцы — туристы из Америки, переводчица-гид с гордостью сказала им, что человека, называющего себя Христом, еще пару лет назад схватили бы и отправили в КГБ, а теперь он свободен и, может, называет себя так лишь ради эксперимента, испытывая степени свободы и самовыражения. А в Америке есть такое? О, йес! — отвечали американцы, нет в мире такого, чего не было бы в Америке. И как правило, в еще большем количестве!
Шел мимо беллетрист Алексей Слаповский, шныряя умом и взглядом в поисках сюжетов и нелепостей. Остановился, не подходя близко. Посмотрел, по слушал. И, вдохновившись, побежал домой — сочинять роман под названием «Первое второе пришествие». Это будет роман о человеке, вообразившем себя Христом. Занятная штукенция может получиться. Или такое название: «Конец света откладывается!» Второе эффектней, первое загадочней. Какое выбрать?..
Дело шло к вечеру.
Апостолы не роптали, но уже переглядывались.
Первым не выдержал Диомид. Ему надоело прятать лицо в воротник и отворачиваться, потому что он видел сегодня не менее десятка знакомых, знающих его как Алексея Гулькина, нормального человека.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28