Дмитрий был в прихожей.
Сколько раз в мечтах он стоял тут, робко протягивая букет цветов… Думал ли он, что его появление будет вот таким. Расположение комнат помнилось наизусть – хотя он был тут всего раз лет десять назад. Но сейчас было не до сентиментальностей. «В спальне, – подумал он, влетая в квартиру. – На кухне», – принял решение, влетев.
Дмитрий распахнул кухонную дверь и замер. На полу лежала Штопка. Ее ноги, обтянутые голубыми джинсами, беспомощно вытянулись на полу, блузка и лифчик разорваны, но рука прикрывает обнажившуюся грудь. Лицо ее белее бумаги, только из небольшой ранки под левым ухом подтекает кровь. И повсюду следы борьбы – перевернутые табуретки, фарфоровые осколки, разлитый кофе… Тут же валялся хозяйственный нож – японский самозатачивающийся, с зазубринами. Чуть подальше – рваная золотая цепочка с рубиновой каплей.
Чтобы рассмотреть это, Самарину понадобились доли секунды. Он понял – убийца не стал дожидаться, пока выстрелом откроют замок. Он спрятался в прихожей, когда Самарин позвонил, и теперь его уже нет в квартире.
Самарин бросился в комнату, выходившую на улицу, и распахнул одну из створок эркера. Синяя «шестерка» все еще стояла на противоположной стороне.
Пенсионер не успел докурить сигарету.
– Эй! – крикнул Дмитрий. – В «Жигулях»! Сбейте его!
Водитель медленно открыл окно.
В этот миг дверь парадной хлопнула и появился убийца. Он наискось пересек узкую 2-ю линию и скрылся в направлении Большого.
– Я вас слушаю! – крикнул водитель «шестерки».
– Поздно, батя.
Самарин закрыл окно и склонился над Штопкой. Господи, неужели… Или жива?
Он никогда не отличался впечатлительностью. Он не падал в обморок от вида крови и не выдумывал романтических историй. Обычный парень, может, немного замкнутый. Поэтому все так удивились, когда он упал в обморок в Кунсткамере. В тот год конец мая выдался жарким, хотя, как это водится в Питере, первого июня повалил снег. Но в двадцатых числах стояла африканская жара, не вязавшаяся с едва распустившейся листвой. Последнее занятие по анатомии Нина Савельевна решила провести в Кунсткамере – для обоих параллельных классов.
Учебный год кончался, предстояли экзамены за восьмой класс, настроение было радостным и немного тревожным. Классы распадались – ребята расходились по техникумам, ПТУ, училищам. Начиналась новая жизнь, А сейчас все весело шли по Университетской набережной, вдыхали прохладный ветер с Невы, смеялись и болтали, высмеивая неуклюжую походку Нины Са-вельевны.
И он не подозревал, что судьба ждет его вот тут, за углом. И такая, какой не пожелаешь никому.
А пока он идет и углом глаза следит за Ленкой Штопиной из параллельного класса, по прозвищу Штопка. И кажется, что нет на свете девчонки красивее ее. У Штопки рыжие пушистые волосы, пронзительно-голубые глаза и белая-белая кожа. А как она смеется! У нее яркие, чуть припухшие губы и блестящие жемчужные зубки.
А на шее бьется еле заметная голубая жилка. И хочется прижаться губами к этим губам и целовать, целовать…
– Первым экспонатом Петровской кунсткамеры было чучело теленка с двумя головами, – раздался скрипучий голос Нины Савельевны. – Штопина, будь посерьезней. Не вижу ничего смешного.
Восьмиклассники вошли под темные своды музея. Откуда-то сверху на них поблескивало перламутровыми глазами оскалившееся чудовище, деревянная шаманская птица парила на столбе.
– А сейчас мы увидим знаменитое анатомическое собрание.
Вслед за Ниной они пробежали по залам, где за стеклянными витринами вели свою статичную жизнь манекены, и оказались в круглом помещении, где на полках с пола до потолка стояли банки, заполненные прозрачной жидкостью. Там были заспиртованы уродцы – младенцы со сросшимися головами, циклопы с единственным глазом посреди лба, сиамские близнецы, «русалки», лишенные ног, вместо которых у них росло нечто, столь же мало напоминающее и ноги, и рыбий хвост.
Он и не думал смотреть на эти банки, потому что рядом с ним оказалась Штопка. Она стояла так близко, что он мог уткнуться носом в ее рыжие пушистые волосы. И вдруг он почувствовал запах. Сомнений не было – от нее. Это был запах женского пота, но не только. К нему примешивался другой компонент, который и заставил его вздрогнуть всем телом. От Штопки пахло кровью. Не свежей, какая льется из пореза на пальце, а тайной и темной женской кровью.
У него потемнело в глазах, стало противно и одновременно сладко. Прозвенел колокольчик неотвратимой судьбы. В следующий же миг ударил набат.
Штопка повернулась к нему, глаза ее были расширены от ужаса, а тоненькая голубая жилка на шее забилась сильнее обычного. Она прошептала:
– Посмотри, какой уродец.
Он взглянул туда, куда она показала глазами, и увидел ребенка, девочку, голова которой была свернута набок, а незаросшая брюшина открывала внутренности. Он дернулся, и внезапно ему захотелось сделать то же самое со Штопкой – схватить ее за горло и надавить на бьющуюся жилку, чтобы ее голова была вот так безвольно и неестественно свернута набок, а запах крови стал еще сильнее. И чтобы это была настоящая алая кровь. Он отвел глаза от банки с уродцем, снова повернулся к Штопке и теперь не отрываясь смотрел на ее белую шею. Вонзиться в нее зубами, и тогда будет не только запах, но и вкус. Это ощущение сделалось таким отчетливым, что он почувствовал во рту вкус крови. Все его тело напряглось, он уже почти не контролировал себя.
– Ты что так смотришь? – раздался испуганный голос. Штопка. Мелькнули ее рыжие волосы, в глазах потемнело, и он провалился в пустоту.
Очнулся он на музейной лестнице. Рядом суетилась учительница, а Штопка обмахивала его свернутой газетой. Когда он открыл глаза, она облегченно сказала:
– Ну и напугал ты меня… Вот уж не думала, что ты такой слабонервный.
Он попытался улыбнуться, но не смог. Только пробормотал что-то нечленораздельное и отвернулся. Было неловко. Трусы изнутри промокли.
– Лена, Леночка! Штопка! – Дмитрий склонился над ней и понял, что она жива. Он все-таки успел. Ее веки слабо дрогнули.
– Леночка, ты жива? – бессмысленно спросил он.
Она еле заметно качнула головой – на большее не было сил.
– Ты подожди чуть-чуть, мне обязательно надо позвонить. Я сейчас.
Он бросился к телефону и набрал номер «Эгиды».
– Попросите Дубинина, пожалуйста. Осаф Александрович, узнали? Ага, получили. Есть пальчики? Я догадываюсь чьи. Да, именно он, судмедэксперт Александр Попов. Он только что был здесь. Вторая линия, четыре. Ушел в сторону Большого проспекта. Скорее всего еще где-то на Васильевском острове. Перекройте мосты. Что? Уже сделали? Нет, даже не страшно, просто очень грустно. Мы ведь учились в одной школе, только в параллельных классах.
Тот день стал поворотным. Пока ехали из Кунсткамеры домой, ему стало скучно, будто настали сумерки. На Штопку он больше не смотрел, а если она и попадала в поле зрения, скользил по ней равнодушным взглядом.
Так прошло три дня, а на четвертый ему приснился сон. Снилась Штопка. Она была и похожа, и не похожа на себя. Лицо ее было не белокожим, а зеленоватым, как у уродов из банки. И только глаза светились синеватыми огоньками. И еще во сне был запах. Тот самый – запах тайной женской крови. Только теперь он был во сто крат сильнее. Он удушал, сводил с ума. Штопка приблизилась, и теперь Санька отчетливо видел на ее бледно-зеленоватой шее бьющуюся жилу. И по ней текла кровь. Санька прижался к ее телу, которое оказалось холодным как лед, и впился зубами в сосуд на шее. Рот наполнился соленым вкусом крови. Штопка закричала, и вслед за ней закричал он сам.
И проснулся.
Вкус крови во рту не проходил. Он вылез из постели и пошел в ванную. Из зеркала, висевшего над раковиной, на него смотрело лицо, которое в первый миг испугало. Он был бледен – как девочка из его сна, а из губы сочилась кровь. «Во сне прикусил, – понял он. – Наверно, потому и приснился этот кошмар». Но он лгал себе. Потому что сон не был кошмарным. Ему не было ни страшно, ни противно. Напротив, он испытал сильнейшее потрясение, и трусы снова оказались мокрыми. Ничего подобного он никогда не испытывал. Смерть с последующим воскрешением.
«Сладкий кошмар» – так потом сам для себя назовет это состояние доктор Александр Попов.
Теперь старший следователь на миг мог стать Димкой Самариным. Нужно оказать ей первую помощь. Что успел сделать этот подонок?
– Лена! Леночка! Ты меня слышишь? Ее веки дрогнули, она открыла глаза.
– Дима, – тихо прошептала она.
– Я сейчас вызову «скорую».
– Не надо… Он ничего не сделал, напугал только… И я ударилась, когда упала, потом почти ничего не помню. Как ты узнал?
– Почувствовал… Рассчитал… Потом расскажу.
– Хорошо.
Он помог ей сесть.
– Прости, что так все.,. – Она улыбнулась. Ее вишневые губы были сейчас бледными, едва розовыми, и оттого она казалась эльфом, почти воздушным существом. – Все представляла себе, что будет, если ты придешь. Но никогда не могла подумать, что это будет вот так. – Она дрожащей рукой обвела разгромленную кухню.
«Она представляла, что он придет!» Разве можно на это что-то ответить?
– Ты уверена, что не нужен врач?
Штопка кивнула.
– Ты очень испугалась?
– Знаешь, – она смотрела на него своими глубокими синими глазами, которые сейчас потемнели настолько, что казались почти черными, – я вдруг поняла, что сейчас он меня убьет. Когда вынул эту отвратительную каплю на цепочке. Он хотел надеть мне ее на шею, непременно сам. Мне же она внушала невероятное отвращение. Он настаивал, я отказывалась. И тут я посмотрела ему в глаза и поняла, что это конец. Не важно, соглашусь я надеть эту каплю или нет. Он уже не контролировал себя. Господи, а если бы…
«А если бы…»
Наверно, он не смог бы жить дальше.
– Выбрось ее куда-нибудь, – попросила Штопка. Дмитрий вынул из кармана пластиковый пакет и осторожно положил туда рубиновую каплю.
– Не могу, Лена, это вещдок.
И сразу вспомнились дела, и то, что «вампир» еще не пойман. Неужели придется встать и уйти? Оставить ее здесь совсем одну, да еще в квартире со сломанной дверью?
Ночные видения повторялись. В такие ночи он просыпался и не мог заснуть. В первые минуты он ни о чем не думал, но постепенно включался рассудок, и сон начинал казаться кошмаром, от которого надо избавиться. Отдадим ему должное – он старался. К Штопке он больше не подходил и с самого посещения Кунсткамеры не сказал ей ни слова. После восьмого класса она перешла в художественную школу, а потом переехала на Васильевский. Судьба хранила ее.
Сначала ему снилась Штопка, но потом он понял, что дело не в ней. Дело было в запахе. Он безошибочно мог определить, кто из окружающих его женщин переживает, как говорит реклама, «критические дни», которые в те времена стыдливо называли «нездоровьем». Он узнавал этих женщин в метро, в автобусе, в очереди. Особенно сильно это чувствовалось летом, когда на них не было толстых пальто и водонепроницаемых плащей. Его охватывала дикая дрожь. Хотелось впиться зубами в горло тетки, которая стояла впереди за колбасой, хотя ее шея была вовсе не молочно-белой. Его прошибал пот, и он предпринимал гигантские усилия, чтобы победить в себе ЭТО.
– Лен, извини, что я тебе дверь сломал. Я завтра же поставлю новую, железную. Сегодня, прости, не смогу.
– Его ловить пойдешь?
– Надо. А что делать?
– Надо. Я понимаю.
Она оправилась от первого шока и теперь стояла перед зеркальцем, разглядывая небольшую ссадину под левым ухом. Кровь уже запеклась. Три дня – и ничего не будет видно. Но сможет ли она забыть ЭТО даже через тридцать лет?
– Понимаешь, – сказала Штопка, – он пришел не просто так. Нет, нет, и не думал меня убивать. Совсем наоборот. Он думал, что я ему помогу избавиться от этого. Если он мне все расскажет.
– И он рассказал?!
– Пытался. Ему было трудно даже начать. Он сказал, что у него сложности на сексуальной почве. Говорил, как будто читал медицинскую книгу. Наверно, иначе ему было трудно. Но в чем это заключается, так и не смог сказать. А потом вдруг предложил надеть эту каплю.
Они помолчали.
– Но как это все-таки ужасно, – сказала она. – Ведь мы знали его столько лет.
– Если точно, то я его знал двадцать два года. С первого класса…
Вторая веха наступила, когда он закончил школу и подал документы в Первый медицинский. Его выбор удивил всех, никто и не думал, что у него есть склонность к медицине. Но родители не спорили, хотя и беспокоились, что сын не пройдет по конкурсу, – поступить в Первый мед было делом непростым.
Последним шло сочинение. Он писал что-то по Онегину, стараясь избегать тех слов, в написании которых не был уверен. Наконец труд был закончен, он сдал свои листки и пошел к выходу. Впереди шла девушка-абитуриентка. Она замешкалась в дверях, и он почувствовал запах – удушающий, почти такой же сильный, какой являлся в снах-кошмарах. Возможно, обстановка экзамена обострила чувства.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57
Сколько раз в мечтах он стоял тут, робко протягивая букет цветов… Думал ли он, что его появление будет вот таким. Расположение комнат помнилось наизусть – хотя он был тут всего раз лет десять назад. Но сейчас было не до сентиментальностей. «В спальне, – подумал он, влетая в квартиру. – На кухне», – принял решение, влетев.
Дмитрий распахнул кухонную дверь и замер. На полу лежала Штопка. Ее ноги, обтянутые голубыми джинсами, беспомощно вытянулись на полу, блузка и лифчик разорваны, но рука прикрывает обнажившуюся грудь. Лицо ее белее бумаги, только из небольшой ранки под левым ухом подтекает кровь. И повсюду следы борьбы – перевернутые табуретки, фарфоровые осколки, разлитый кофе… Тут же валялся хозяйственный нож – японский самозатачивающийся, с зазубринами. Чуть подальше – рваная золотая цепочка с рубиновой каплей.
Чтобы рассмотреть это, Самарину понадобились доли секунды. Он понял – убийца не стал дожидаться, пока выстрелом откроют замок. Он спрятался в прихожей, когда Самарин позвонил, и теперь его уже нет в квартире.
Самарин бросился в комнату, выходившую на улицу, и распахнул одну из створок эркера. Синяя «шестерка» все еще стояла на противоположной стороне.
Пенсионер не успел докурить сигарету.
– Эй! – крикнул Дмитрий. – В «Жигулях»! Сбейте его!
Водитель медленно открыл окно.
В этот миг дверь парадной хлопнула и появился убийца. Он наискось пересек узкую 2-ю линию и скрылся в направлении Большого.
– Я вас слушаю! – крикнул водитель «шестерки».
– Поздно, батя.
Самарин закрыл окно и склонился над Штопкой. Господи, неужели… Или жива?
Он никогда не отличался впечатлительностью. Он не падал в обморок от вида крови и не выдумывал романтических историй. Обычный парень, может, немного замкнутый. Поэтому все так удивились, когда он упал в обморок в Кунсткамере. В тот год конец мая выдался жарким, хотя, как это водится в Питере, первого июня повалил снег. Но в двадцатых числах стояла африканская жара, не вязавшаяся с едва распустившейся листвой. Последнее занятие по анатомии Нина Савельевна решила провести в Кунсткамере – для обоих параллельных классов.
Учебный год кончался, предстояли экзамены за восьмой класс, настроение было радостным и немного тревожным. Классы распадались – ребята расходились по техникумам, ПТУ, училищам. Начиналась новая жизнь, А сейчас все весело шли по Университетской набережной, вдыхали прохладный ветер с Невы, смеялись и болтали, высмеивая неуклюжую походку Нины Са-вельевны.
И он не подозревал, что судьба ждет его вот тут, за углом. И такая, какой не пожелаешь никому.
А пока он идет и углом глаза следит за Ленкой Штопиной из параллельного класса, по прозвищу Штопка. И кажется, что нет на свете девчонки красивее ее. У Штопки рыжие пушистые волосы, пронзительно-голубые глаза и белая-белая кожа. А как она смеется! У нее яркие, чуть припухшие губы и блестящие жемчужные зубки.
А на шее бьется еле заметная голубая жилка. И хочется прижаться губами к этим губам и целовать, целовать…
– Первым экспонатом Петровской кунсткамеры было чучело теленка с двумя головами, – раздался скрипучий голос Нины Савельевны. – Штопина, будь посерьезней. Не вижу ничего смешного.
Восьмиклассники вошли под темные своды музея. Откуда-то сверху на них поблескивало перламутровыми глазами оскалившееся чудовище, деревянная шаманская птица парила на столбе.
– А сейчас мы увидим знаменитое анатомическое собрание.
Вслед за Ниной они пробежали по залам, где за стеклянными витринами вели свою статичную жизнь манекены, и оказались в круглом помещении, где на полках с пола до потолка стояли банки, заполненные прозрачной жидкостью. Там были заспиртованы уродцы – младенцы со сросшимися головами, циклопы с единственным глазом посреди лба, сиамские близнецы, «русалки», лишенные ног, вместо которых у них росло нечто, столь же мало напоминающее и ноги, и рыбий хвост.
Он и не думал смотреть на эти банки, потому что рядом с ним оказалась Штопка. Она стояла так близко, что он мог уткнуться носом в ее рыжие пушистые волосы. И вдруг он почувствовал запах. Сомнений не было – от нее. Это был запах женского пота, но не только. К нему примешивался другой компонент, который и заставил его вздрогнуть всем телом. От Штопки пахло кровью. Не свежей, какая льется из пореза на пальце, а тайной и темной женской кровью.
У него потемнело в глазах, стало противно и одновременно сладко. Прозвенел колокольчик неотвратимой судьбы. В следующий же миг ударил набат.
Штопка повернулась к нему, глаза ее были расширены от ужаса, а тоненькая голубая жилка на шее забилась сильнее обычного. Она прошептала:
– Посмотри, какой уродец.
Он взглянул туда, куда она показала глазами, и увидел ребенка, девочку, голова которой была свернута набок, а незаросшая брюшина открывала внутренности. Он дернулся, и внезапно ему захотелось сделать то же самое со Штопкой – схватить ее за горло и надавить на бьющуюся жилку, чтобы ее голова была вот так безвольно и неестественно свернута набок, а запах крови стал еще сильнее. И чтобы это была настоящая алая кровь. Он отвел глаза от банки с уродцем, снова повернулся к Штопке и теперь не отрываясь смотрел на ее белую шею. Вонзиться в нее зубами, и тогда будет не только запах, но и вкус. Это ощущение сделалось таким отчетливым, что он почувствовал во рту вкус крови. Все его тело напряглось, он уже почти не контролировал себя.
– Ты что так смотришь? – раздался испуганный голос. Штопка. Мелькнули ее рыжие волосы, в глазах потемнело, и он провалился в пустоту.
Очнулся он на музейной лестнице. Рядом суетилась учительница, а Штопка обмахивала его свернутой газетой. Когда он открыл глаза, она облегченно сказала:
– Ну и напугал ты меня… Вот уж не думала, что ты такой слабонервный.
Он попытался улыбнуться, но не смог. Только пробормотал что-то нечленораздельное и отвернулся. Было неловко. Трусы изнутри промокли.
– Лена, Леночка! Штопка! – Дмитрий склонился над ней и понял, что она жива. Он все-таки успел. Ее веки слабо дрогнули.
– Леночка, ты жива? – бессмысленно спросил он.
Она еле заметно качнула головой – на большее не было сил.
– Ты подожди чуть-чуть, мне обязательно надо позвонить. Я сейчас.
Он бросился к телефону и набрал номер «Эгиды».
– Попросите Дубинина, пожалуйста. Осаф Александрович, узнали? Ага, получили. Есть пальчики? Я догадываюсь чьи. Да, именно он, судмедэксперт Александр Попов. Он только что был здесь. Вторая линия, четыре. Ушел в сторону Большого проспекта. Скорее всего еще где-то на Васильевском острове. Перекройте мосты. Что? Уже сделали? Нет, даже не страшно, просто очень грустно. Мы ведь учились в одной школе, только в параллельных классах.
Тот день стал поворотным. Пока ехали из Кунсткамеры домой, ему стало скучно, будто настали сумерки. На Штопку он больше не смотрел, а если она и попадала в поле зрения, скользил по ней равнодушным взглядом.
Так прошло три дня, а на четвертый ему приснился сон. Снилась Штопка. Она была и похожа, и не похожа на себя. Лицо ее было не белокожим, а зеленоватым, как у уродов из банки. И только глаза светились синеватыми огоньками. И еще во сне был запах. Тот самый – запах тайной женской крови. Только теперь он был во сто крат сильнее. Он удушал, сводил с ума. Штопка приблизилась, и теперь Санька отчетливо видел на ее бледно-зеленоватой шее бьющуюся жилу. И по ней текла кровь. Санька прижался к ее телу, которое оказалось холодным как лед, и впился зубами в сосуд на шее. Рот наполнился соленым вкусом крови. Штопка закричала, и вслед за ней закричал он сам.
И проснулся.
Вкус крови во рту не проходил. Он вылез из постели и пошел в ванную. Из зеркала, висевшего над раковиной, на него смотрело лицо, которое в первый миг испугало. Он был бледен – как девочка из его сна, а из губы сочилась кровь. «Во сне прикусил, – понял он. – Наверно, потому и приснился этот кошмар». Но он лгал себе. Потому что сон не был кошмарным. Ему не было ни страшно, ни противно. Напротив, он испытал сильнейшее потрясение, и трусы снова оказались мокрыми. Ничего подобного он никогда не испытывал. Смерть с последующим воскрешением.
«Сладкий кошмар» – так потом сам для себя назовет это состояние доктор Александр Попов.
Теперь старший следователь на миг мог стать Димкой Самариным. Нужно оказать ей первую помощь. Что успел сделать этот подонок?
– Лена! Леночка! Ты меня слышишь? Ее веки дрогнули, она открыла глаза.
– Дима, – тихо прошептала она.
– Я сейчас вызову «скорую».
– Не надо… Он ничего не сделал, напугал только… И я ударилась, когда упала, потом почти ничего не помню. Как ты узнал?
– Почувствовал… Рассчитал… Потом расскажу.
– Хорошо.
Он помог ей сесть.
– Прости, что так все.,. – Она улыбнулась. Ее вишневые губы были сейчас бледными, едва розовыми, и оттого она казалась эльфом, почти воздушным существом. – Все представляла себе, что будет, если ты придешь. Но никогда не могла подумать, что это будет вот так. – Она дрожащей рукой обвела разгромленную кухню.
«Она представляла, что он придет!» Разве можно на это что-то ответить?
– Ты уверена, что не нужен врач?
Штопка кивнула.
– Ты очень испугалась?
– Знаешь, – она смотрела на него своими глубокими синими глазами, которые сейчас потемнели настолько, что казались почти черными, – я вдруг поняла, что сейчас он меня убьет. Когда вынул эту отвратительную каплю на цепочке. Он хотел надеть мне ее на шею, непременно сам. Мне же она внушала невероятное отвращение. Он настаивал, я отказывалась. И тут я посмотрела ему в глаза и поняла, что это конец. Не важно, соглашусь я надеть эту каплю или нет. Он уже не контролировал себя. Господи, а если бы…
«А если бы…»
Наверно, он не смог бы жить дальше.
– Выбрось ее куда-нибудь, – попросила Штопка. Дмитрий вынул из кармана пластиковый пакет и осторожно положил туда рубиновую каплю.
– Не могу, Лена, это вещдок.
И сразу вспомнились дела, и то, что «вампир» еще не пойман. Неужели придется встать и уйти? Оставить ее здесь совсем одну, да еще в квартире со сломанной дверью?
Ночные видения повторялись. В такие ночи он просыпался и не мог заснуть. В первые минуты он ни о чем не думал, но постепенно включался рассудок, и сон начинал казаться кошмаром, от которого надо избавиться. Отдадим ему должное – он старался. К Штопке он больше не подходил и с самого посещения Кунсткамеры не сказал ей ни слова. После восьмого класса она перешла в художественную школу, а потом переехала на Васильевский. Судьба хранила ее.
Сначала ему снилась Штопка, но потом он понял, что дело не в ней. Дело было в запахе. Он безошибочно мог определить, кто из окружающих его женщин переживает, как говорит реклама, «критические дни», которые в те времена стыдливо называли «нездоровьем». Он узнавал этих женщин в метро, в автобусе, в очереди. Особенно сильно это чувствовалось летом, когда на них не было толстых пальто и водонепроницаемых плащей. Его охватывала дикая дрожь. Хотелось впиться зубами в горло тетки, которая стояла впереди за колбасой, хотя ее шея была вовсе не молочно-белой. Его прошибал пот, и он предпринимал гигантские усилия, чтобы победить в себе ЭТО.
– Лен, извини, что я тебе дверь сломал. Я завтра же поставлю новую, железную. Сегодня, прости, не смогу.
– Его ловить пойдешь?
– Надо. А что делать?
– Надо. Я понимаю.
Она оправилась от первого шока и теперь стояла перед зеркальцем, разглядывая небольшую ссадину под левым ухом. Кровь уже запеклась. Три дня – и ничего не будет видно. Но сможет ли она забыть ЭТО даже через тридцать лет?
– Понимаешь, – сказала Штопка, – он пришел не просто так. Нет, нет, и не думал меня убивать. Совсем наоборот. Он думал, что я ему помогу избавиться от этого. Если он мне все расскажет.
– И он рассказал?!
– Пытался. Ему было трудно даже начать. Он сказал, что у него сложности на сексуальной почве. Говорил, как будто читал медицинскую книгу. Наверно, иначе ему было трудно. Но в чем это заключается, так и не смог сказать. А потом вдруг предложил надеть эту каплю.
Они помолчали.
– Но как это все-таки ужасно, – сказала она. – Ведь мы знали его столько лет.
– Если точно, то я его знал двадцать два года. С первого класса…
Вторая веха наступила, когда он закончил школу и подал документы в Первый медицинский. Его выбор удивил всех, никто и не думал, что у него есть склонность к медицине. Но родители не спорили, хотя и беспокоились, что сын не пройдет по конкурсу, – поступить в Первый мед было делом непростым.
Последним шло сочинение. Он писал что-то по Онегину, стараясь избегать тех слов, в написании которых не был уверен. Наконец труд был закончен, он сдал свои листки и пошел к выходу. Впереди шла девушка-абитуриентка. Она замешкалась в дверях, и он почувствовал запах – удушающий, почти такой же сильный, какой являлся в снах-кошмарах. Возможно, обстановка экзамена обострила чувства.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57