Andrea Grimaldi. На последнем листке была уже не печать, а ксерокопия монеты – аверс и реверс, орел и решка другими словами. Она, кажется, особенно заинтересовала Дубинина.
– Золотой дукат, – пробормотал он. – Начало семнадцатого века.
– Как вы так с налета… – удивился Дмитрий. Осаф Александрович взглянул на него:
– Не буду притворяться, что я силен в нумизматике. Просто здесь, – он тряхнул бумагами, – ксерокопии всего, что было недавно украдено из частной коллекции некоего Виленкина. Ограбление столь же остроумное, сколь и наглое.
Знаете, этакий «грабитель с валидолом». На такое у нас в городе способен только один человек, но доказательствами мы не располагаем.
– Вы имеете в виду… – Дмитрий уже понял, о ком идет речь.
– Француз, он же Петр Федорович Сорокин. А он, часом, не родственник убитой?
– Дядя ее мужа, Константина Сорокина.
– Интересная картина получается, как по-вашему?
– По-моему, не очень, – мрачно ответил Самарин, вспомнив лицо с фотографии, которую он столько раз предъявлял свидетелям. – Вы думаете, она имела отношение…
Почему-то стало неприятно.
– Да и вы так думаете, – отрезал Дубинин. – Теперь остается выяснить, не имела ли Марина Сорокина доступа к коллекции Виленкина.
Снова вспомнилось лицо Сорокиной… Такое милое, нежное… Но губы сжаты решительно. Так ли проста была жертва маньяка?
– Она же писала диссертацию о хрустальных печатках! А Виленкин зарегистрированный коллекционер, как я понял. Конечно, была у него. Сотрудница музея, научный работник…
– А заодно и наводчица, – продолжил Дубинин. – Петр Федорович хоть и Француз и очень интеллигентный с виду господин, все же самоучка, ему нужен был квалифицированный специалист-искусствовед. За последнее время он ограбил нескольких коллекционеров, причем брал всего две-три вещи, но всякий раз – самые ценные.
– А накануне коллекционеры обращались в музей с просьбой что-то оценить…
Приходила милая молодая сотрудница.
– Да, интересные вещи содержала сумочка, – покачал головой Дубинин. – Ну что ж, кем бы ни оказалась Марина Сорокина, а убийцу ее надо искать.
– Не Виленкин же это был!
– Тем более он лежит в больнице – сердце. Сумку я сейчас же отдам на экспертизу.
– Сообщите мне?
– Какой вопрос? Как только – так сразу.
– Ну что еще, Катюша?
Самарин еще не виделся с Калачевой. Она только успела позвонить ему с Ладожского и сообщить, что сумка Сорокиной находится у Сучкова. Но это было не все. Остальное был не телефонный разговор.
– Михеева была в «Елах»?
– Никогда не бывала. Вместо обеда пила кофе прямо на рабочем месте. Я же говорю – там дорого.
Самарин и предполагал что-то такое. Больше рассуждать на эту тему казалось бессмысленным.
– Погодите, Дмитрий Евгеньевич, – снова остановила его Катя. – Когда я искала Аникину, я зашла далеко по путям и, мне показалось, видела Веру.
– Что?!
– Ну помните Веру Ковалеву? Я еще ездила в приемник-распределитель узнавать, поступала она или нет. У меня было ее описание: волосы темные средней длины, на вид лет десять" заторможенная. Клянусь, это была она.
– И где ты ее видела?
– По дороге к Товарной справа стоят отцепленные вагоны. Знаете? «Вагон охраны труда», «Вагон техники безопасности»? За ними тянется глухая стена. Так вот, в ней есть пролом. Широкий довольно-таки, не влазишь, а входишь. А за ним тропинка начинается. Ведет к кирпичному зданию. На вид заброшенное. Но окна чистые, понимаете меня? Так вот там, у этого пролома, стояла девочка. По описанию – ваша Вера Ковалева.
– Тебя кто-нибудь видел?
– Да нет, как будто никто…
– А она?
– Я ее окликнула. Она даже не отозвалась, будто не слышит.
– А одета как?
– Да одета неплохо. Юбочка коротенькая, ножки-то тоненькие, как палочки!
Смотреть больно. Но сверху курточка водоотталкивающая.
«Приодели, сволочи!»
– Ты подходила к ней?
– Нет. – Катя отрицательно покачала головой. – Мне что-то стало не по себе…
– Думаешь, тебя заметили?
– Не знаю… Я ее окликнула, она не ответила. И тут мне что-то послышалось из-за стены – в зоне : отчуждения. Я шмыг обратно – вроде все вокруг спокойно.
А когда вернулась, ее уже не было.
– То есть ты считаешь, что тебя нарочно отвлекли и тут же ее убрали.
– Бог их знает… Но может, оно и так. Главное, это уже не наша епархия.
Домишко-то этот вне зоны отчуждения.
Ловко, ничего не скажешь! Строение находится вне зоны действия транспортной милиции – это уже не территория железной дороги. И в то же время находится так близко от нее, что городская милиция тоже не часто сюда заглядывает. Нейтральные воды. Здесь можно делать все что угодно. Прятать подростков, краденые товары. И содержать бордель с девочками.
Катя, судя по всему, обдумывала ту же тему.
– Дмитрий Евгеньевич, а помните, как на Ладожской-Товарной мужчина с проломленной головой лежал почти сутки?
Да, было такое. И на памяти Самарина не один раз. Если что-то происходит на границе зоны отчуждения, тут же начинается склока между транспортниками и муниципалами. Ладно еще, если труп. Ему все равно, часом больше пролежать, часом меньше.
Живому хуже. Бывало, спор между транспортной и городской милицией затягивался на сутки. Доходило до того, что в ход шла линейка.
Сейчас речь шла не о трупе. А о том, что некие подонки, находящиеся под «крышей» милиции, а с ними и кое-кто из работников самого отделения, организовали свой собственный приемник-распределитель для подростков. Другими словами, превратили несчастных детей в рабов, которых можно купить, продать, заставить заниматься проституцией.
Территория была выбрана грамотно, ничего не скажешь.
– Молодец, Катюша. – Самарин серьезно смотрел на девушку. – Но есть одно «но». Никому ни слова. Поняла? Ты уже забыла, что видела эту девочку.
Понимаешь? Вообще никогда не слышала такого имени – Вера Ковалева. Ты искала Аникину, нашла. И больше не видела никого и ничего. Запомнила?
Катя кивнула, а потом не удержалась:
– Дмитрий Евгеньевич, а что будет…
– Катя, ты же обо всем забыла!
Глава VI
РУБИНОВАЯ КАПЛЯ
11 ноября, продолжается вторник
Возвращение Бастинды вызвало шквал, но лишь на час. Вокзальных обитателей трудно удивить. И все же, когда Бастинда в своем сером в елочку пальто впервые появилась у входа на станцию метро «Ладожская», Ленька Косой, который вышел сюда в . поисках пивных бутылок, перепугался до смерти.
– Вот примерещится же… Покойники пошли… Изыди! – заорал он.
– Какая я тебе, твою мать, покойница! – рассердилась Бастинда.
– Тебя же этот, маньяк, грохнул. И платок твой забрал.
– Платок сам собой потерялся, говорят тебе!
– Вишь, следак идет из прокуратуры.
– А чего мне его бояться! Я ничего такого не совершала! – И она гордо подбоченилась.
Дмитрий смутно узнал Пучкину. «Та самая, которую пристукнули вместе с негритенком, – понял он. – Как все просто объяснилось. Вот тебе и маньяк».
– Гражданка Пучкина! – Он подошел к Бастинде. Та скорчила подозрительную физиономию. Бастинда рвалась в бой. С того времени как некий наглец прямо в электричке отобрал у нее средство дохода, она уже изрядно поиздержалась, и теперь ею владело боевое настроение.
– Ну, допустим, я Пучкина. И дальше что?
– Отойдем в сторону.
– Эх, следак, была б я помоложе… – мечтательно заметила Бастинда.
– Я интересуюсь одним мальчиком. Негритенком, – сказал Самарин.
Бастинда, ни слова не говоря, рванулась прочь. Она была готова разговаривать на разные темы, но только не на эту.
– Пучкина! – Дмитрий бросился вслед. – Погодите.
Бастинда решительно уходила, расталкивая толпу.
– Пива выпьем, – вырвалось у Самарина. Бастинда остановилась. Над таким предложением следовало подумать.
– Две бутылки «Мартовского», – заявила она, повернувшись. – Погоди, пожалуй, три.
– Базара нет, – кивнул Самарин. – Давайте присядем вон туда на ящики.
Бастинда ловко открыла первую из приобретен ных бутылок об угол ларька.
– Ну давай, спрашивай. Хотя я толком ничего не знаю. И куда его этот хмырь увел, тоже представления не имею.
– Меня больше интересует, как вы его добыли.
– А-а, – махнула рукой Бастинда, – он же в «Елах» у Завена стоял. Его туда этот привел, ну начальник детской комнаты, или как они называются.
– Это вам сам мальчик рассказал? Бомжиха кивнула, сделала большой глоток примерно на треть бутылки и продолжала:
– Ну как он рассказывал… Он-то сначала по-русски ни в зуб ногой, но со мной подучился. В «Елах» – то кто с ним будет заниматься? А я с ним каждый вечер.
И сказки ему рассказывала, и буквы он у меня учил… – Она крякнула, допила бутылку.
– Как это произошло, мальчик не говорил?
– Ну, как я поняла, переночевал он в отделении, а наутро его этот инспектор взял за ручку и прямо к Завену. Вот так-то, гражданин следак. Небось сказал, что в приемник везет. А теперь все шишки на Бастинду, она, выходит, самая плохая. Этот-то хмырь, что его забрал, так такого мне наговорил…
А-а… – Она махнула рукой, желая показать, что справедливости от людей не дождешься. – Фиг с ним. Я-то знаю, как дело было. Моя совесть чистая!
– А где теперь негритенок?
– Хто ж его знает? Может, по вагонам ходит, а может, лежит под кусточком с проломленной головой… Кучерявенький мой… – Бастинда ударилась в слезливость.
Ей было и впрямь жалко расставаться с мальчиком – и деньги шли, да и привыкла… И вот опять без куска хлеба и одна…
Несмотря на всю расторопность эгидовской криминальной службы, Самарину пришлось ждать. Он сидел в кабинете, который Дубинин делил с подтянутой женщиной-аналитиком лет сорока с небольшим. Впрочем, никто специально Дмитрием не интересовался, разве что секретарша предложила чашечку кофе и бутерброд. Это оказалось как нельзя кстати. Только сейчас Самарин понял, что не ел уже очень давно, кажется со вчерашнего дня.
Он сидел за дубининским столом, пытаясь осмыслить все, что произошло за последние дни и часы.
Приходилось думать одновременно по нескольким направлениям. Как там Агнесса. Что даст экспертиза сумки. И главное – как разоблачить Анатолия Жеброва. То, что рассказала Катя Калачева, не давало покоя.
– Ну что, Дмитрий Евгеньевич, – ворвался в кабинет Дубинин, – есть пальчики, есть родимые!
– И что? – Самарин напрягся.
– Обнаружено несколько типов отпечатков, – серьезно начал Осаф Александрович. – Во-первых, принадлежащие самой Сорокиной. Далее пальчики носильщика Сучкова и его сожительницы. Это понятно. Но есть еще два отпечатка, которые не принадлежат ни одному из указанных лиц.
– Муж? Родители?
– И не им. Это также проверялось, не считайте, что я уже впадаю в старческий маразм. Рано хороните, молодой человек. Нет, это не их отпечатки.
Большой и указательный пальцы правой руки. И не на ручке, заметьте, а сбоку.
Человек, которому они принадлежат, аккуратно взял сумку, скорее всего чтобы зашвырнуть в кусты. Так было дело, я полагаю. Мужчина, возможно, крупный. Может быть, не очень высокий, но широкий в кости.
– Не Пуришкевич?
Дубинин поднял брови:
– Вы еще сомневаетесь?
– Я не сомневаюсь. Я просто уточняю факт.
– Нет, эти отпечатки, безусловно, не принадлежат Глебу Пуришкевичу. Но должен разочаровать и вас и себя: чьи они, установить пока не удалось. В картотеке их нет. Что это значит, вы понимаете.
Это означало, что убийца Марины Сорокиной ни разу не задерживался правоохранительными органами.
– Да, найти его будет не так просто.
– Не так. Но по крайней мере теперь можно проверить всех подозреваемых.
– Все Ладожское отделение… Но отпечатки пальцев сотрудников специально не фиксируются. Конечно, когда идет следствие, берут пальчики следственной бригады, но их ведь никуда не отправляют. Разве что где-то в архивах можно что-то найти… Очень трудно все это раскопать…
– Сделаем все возможное, Дмитрий Евгеньевич. Самарин встал, но затем снова сел.
– Кстати, о Сорокиной…
– Как будто все подтверждается…
– Вот, значит, откуда и машина, и квартира. С самим Константином вы не говорили?
Дубинин посуровел:
– Боюсь, что теперь это уже никому не удастся.
Самарин вопросительно взглянул на старого криминалиста.
– Покончил жизнь самоубийством. Выпил бутылку кьянти и вскрыл вены, – проговорил Дубинин скороговоркой. – Оставил предсмертную записку. Вот она, кстати. – Он указал на стол своей соседки по кабинету. – Посмотрите.
Самарин взял в руки лист бумаги, закапанный кровью и свечным парафином.
Неровным, срывающимся почерком было выведено:
Я пью за разоренный дом, За злую жизнь мою, За одиночество вдвоем И за тебя я пью, – За ложь меня предавших губ, За мертвый холод глаз, За то, что мир жесток и груб, За то, что Бог не спас.
– Но это же Ахматова…
– Значит, своих слов не нашлось…
Снова вспомнился Костя Сорокин – такой, каким Дмитрий увидел его в редакции «Домостроя». Так кто же кого обманывал: Костя Марину или она его? Если считать по большому счету?
Выйдя из «Эгиды», Самарин вместо того, чтобы повернуть к троллейбусной остановке, почему-то пошел в сторону «Техноложки».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57
– Золотой дукат, – пробормотал он. – Начало семнадцатого века.
– Как вы так с налета… – удивился Дмитрий. Осаф Александрович взглянул на него:
– Не буду притворяться, что я силен в нумизматике. Просто здесь, – он тряхнул бумагами, – ксерокопии всего, что было недавно украдено из частной коллекции некоего Виленкина. Ограбление столь же остроумное, сколь и наглое.
Знаете, этакий «грабитель с валидолом». На такое у нас в городе способен только один человек, но доказательствами мы не располагаем.
– Вы имеете в виду… – Дмитрий уже понял, о ком идет речь.
– Француз, он же Петр Федорович Сорокин. А он, часом, не родственник убитой?
– Дядя ее мужа, Константина Сорокина.
– Интересная картина получается, как по-вашему?
– По-моему, не очень, – мрачно ответил Самарин, вспомнив лицо с фотографии, которую он столько раз предъявлял свидетелям. – Вы думаете, она имела отношение…
Почему-то стало неприятно.
– Да и вы так думаете, – отрезал Дубинин. – Теперь остается выяснить, не имела ли Марина Сорокина доступа к коллекции Виленкина.
Снова вспомнилось лицо Сорокиной… Такое милое, нежное… Но губы сжаты решительно. Так ли проста была жертва маньяка?
– Она же писала диссертацию о хрустальных печатках! А Виленкин зарегистрированный коллекционер, как я понял. Конечно, была у него. Сотрудница музея, научный работник…
– А заодно и наводчица, – продолжил Дубинин. – Петр Федорович хоть и Француз и очень интеллигентный с виду господин, все же самоучка, ему нужен был квалифицированный специалист-искусствовед. За последнее время он ограбил нескольких коллекционеров, причем брал всего две-три вещи, но всякий раз – самые ценные.
– А накануне коллекционеры обращались в музей с просьбой что-то оценить…
Приходила милая молодая сотрудница.
– Да, интересные вещи содержала сумочка, – покачал головой Дубинин. – Ну что ж, кем бы ни оказалась Марина Сорокина, а убийцу ее надо искать.
– Не Виленкин же это был!
– Тем более он лежит в больнице – сердце. Сумку я сейчас же отдам на экспертизу.
– Сообщите мне?
– Какой вопрос? Как только – так сразу.
– Ну что еще, Катюша?
Самарин еще не виделся с Калачевой. Она только успела позвонить ему с Ладожского и сообщить, что сумка Сорокиной находится у Сучкова. Но это было не все. Остальное был не телефонный разговор.
– Михеева была в «Елах»?
– Никогда не бывала. Вместо обеда пила кофе прямо на рабочем месте. Я же говорю – там дорого.
Самарин и предполагал что-то такое. Больше рассуждать на эту тему казалось бессмысленным.
– Погодите, Дмитрий Евгеньевич, – снова остановила его Катя. – Когда я искала Аникину, я зашла далеко по путям и, мне показалось, видела Веру.
– Что?!
– Ну помните Веру Ковалеву? Я еще ездила в приемник-распределитель узнавать, поступала она или нет. У меня было ее описание: волосы темные средней длины, на вид лет десять" заторможенная. Клянусь, это была она.
– И где ты ее видела?
– По дороге к Товарной справа стоят отцепленные вагоны. Знаете? «Вагон охраны труда», «Вагон техники безопасности»? За ними тянется глухая стена. Так вот, в ней есть пролом. Широкий довольно-таки, не влазишь, а входишь. А за ним тропинка начинается. Ведет к кирпичному зданию. На вид заброшенное. Но окна чистые, понимаете меня? Так вот там, у этого пролома, стояла девочка. По описанию – ваша Вера Ковалева.
– Тебя кто-нибудь видел?
– Да нет, как будто никто…
– А она?
– Я ее окликнула. Она даже не отозвалась, будто не слышит.
– А одета как?
– Да одета неплохо. Юбочка коротенькая, ножки-то тоненькие, как палочки!
Смотреть больно. Но сверху курточка водоотталкивающая.
«Приодели, сволочи!»
– Ты подходила к ней?
– Нет. – Катя отрицательно покачала головой. – Мне что-то стало не по себе…
– Думаешь, тебя заметили?
– Не знаю… Я ее окликнула, она не ответила. И тут мне что-то послышалось из-за стены – в зоне : отчуждения. Я шмыг обратно – вроде все вокруг спокойно.
А когда вернулась, ее уже не было.
– То есть ты считаешь, что тебя нарочно отвлекли и тут же ее убрали.
– Бог их знает… Но может, оно и так. Главное, это уже не наша епархия.
Домишко-то этот вне зоны отчуждения.
Ловко, ничего не скажешь! Строение находится вне зоны действия транспортной милиции – это уже не территория железной дороги. И в то же время находится так близко от нее, что городская милиция тоже не часто сюда заглядывает. Нейтральные воды. Здесь можно делать все что угодно. Прятать подростков, краденые товары. И содержать бордель с девочками.
Катя, судя по всему, обдумывала ту же тему.
– Дмитрий Евгеньевич, а помните, как на Ладожской-Товарной мужчина с проломленной головой лежал почти сутки?
Да, было такое. И на памяти Самарина не один раз. Если что-то происходит на границе зоны отчуждения, тут же начинается склока между транспортниками и муниципалами. Ладно еще, если труп. Ему все равно, часом больше пролежать, часом меньше.
Живому хуже. Бывало, спор между транспортной и городской милицией затягивался на сутки. Доходило до того, что в ход шла линейка.
Сейчас речь шла не о трупе. А о том, что некие подонки, находящиеся под «крышей» милиции, а с ними и кое-кто из работников самого отделения, организовали свой собственный приемник-распределитель для подростков. Другими словами, превратили несчастных детей в рабов, которых можно купить, продать, заставить заниматься проституцией.
Территория была выбрана грамотно, ничего не скажешь.
– Молодец, Катюша. – Самарин серьезно смотрел на девушку. – Но есть одно «но». Никому ни слова. Поняла? Ты уже забыла, что видела эту девочку.
Понимаешь? Вообще никогда не слышала такого имени – Вера Ковалева. Ты искала Аникину, нашла. И больше не видела никого и ничего. Запомнила?
Катя кивнула, а потом не удержалась:
– Дмитрий Евгеньевич, а что будет…
– Катя, ты же обо всем забыла!
Глава VI
РУБИНОВАЯ КАПЛЯ
11 ноября, продолжается вторник
Возвращение Бастинды вызвало шквал, но лишь на час. Вокзальных обитателей трудно удивить. И все же, когда Бастинда в своем сером в елочку пальто впервые появилась у входа на станцию метро «Ладожская», Ленька Косой, который вышел сюда в . поисках пивных бутылок, перепугался до смерти.
– Вот примерещится же… Покойники пошли… Изыди! – заорал он.
– Какая я тебе, твою мать, покойница! – рассердилась Бастинда.
– Тебя же этот, маньяк, грохнул. И платок твой забрал.
– Платок сам собой потерялся, говорят тебе!
– Вишь, следак идет из прокуратуры.
– А чего мне его бояться! Я ничего такого не совершала! – И она гордо подбоченилась.
Дмитрий смутно узнал Пучкину. «Та самая, которую пристукнули вместе с негритенком, – понял он. – Как все просто объяснилось. Вот тебе и маньяк».
– Гражданка Пучкина! – Он подошел к Бастинде. Та скорчила подозрительную физиономию. Бастинда рвалась в бой. С того времени как некий наглец прямо в электричке отобрал у нее средство дохода, она уже изрядно поиздержалась, и теперь ею владело боевое настроение.
– Ну, допустим, я Пучкина. И дальше что?
– Отойдем в сторону.
– Эх, следак, была б я помоложе… – мечтательно заметила Бастинда.
– Я интересуюсь одним мальчиком. Негритенком, – сказал Самарин.
Бастинда, ни слова не говоря, рванулась прочь. Она была готова разговаривать на разные темы, но только не на эту.
– Пучкина! – Дмитрий бросился вслед. – Погодите.
Бастинда решительно уходила, расталкивая толпу.
– Пива выпьем, – вырвалось у Самарина. Бастинда остановилась. Над таким предложением следовало подумать.
– Две бутылки «Мартовского», – заявила она, повернувшись. – Погоди, пожалуй, три.
– Базара нет, – кивнул Самарин. – Давайте присядем вон туда на ящики.
Бастинда ловко открыла первую из приобретен ных бутылок об угол ларька.
– Ну давай, спрашивай. Хотя я толком ничего не знаю. И куда его этот хмырь увел, тоже представления не имею.
– Меня больше интересует, как вы его добыли.
– А-а, – махнула рукой Бастинда, – он же в «Елах» у Завена стоял. Его туда этот привел, ну начальник детской комнаты, или как они называются.
– Это вам сам мальчик рассказал? Бомжиха кивнула, сделала большой глоток примерно на треть бутылки и продолжала:
– Ну как он рассказывал… Он-то сначала по-русски ни в зуб ногой, но со мной подучился. В «Елах» – то кто с ним будет заниматься? А я с ним каждый вечер.
И сказки ему рассказывала, и буквы он у меня учил… – Она крякнула, допила бутылку.
– Как это произошло, мальчик не говорил?
– Ну, как я поняла, переночевал он в отделении, а наутро его этот инспектор взял за ручку и прямо к Завену. Вот так-то, гражданин следак. Небось сказал, что в приемник везет. А теперь все шишки на Бастинду, она, выходит, самая плохая. Этот-то хмырь, что его забрал, так такого мне наговорил…
А-а… – Она махнула рукой, желая показать, что справедливости от людей не дождешься. – Фиг с ним. Я-то знаю, как дело было. Моя совесть чистая!
– А где теперь негритенок?
– Хто ж его знает? Может, по вагонам ходит, а может, лежит под кусточком с проломленной головой… Кучерявенький мой… – Бастинда ударилась в слезливость.
Ей было и впрямь жалко расставаться с мальчиком – и деньги шли, да и привыкла… И вот опять без куска хлеба и одна…
Несмотря на всю расторопность эгидовской криминальной службы, Самарину пришлось ждать. Он сидел в кабинете, который Дубинин делил с подтянутой женщиной-аналитиком лет сорока с небольшим. Впрочем, никто специально Дмитрием не интересовался, разве что секретарша предложила чашечку кофе и бутерброд. Это оказалось как нельзя кстати. Только сейчас Самарин понял, что не ел уже очень давно, кажется со вчерашнего дня.
Он сидел за дубининским столом, пытаясь осмыслить все, что произошло за последние дни и часы.
Приходилось думать одновременно по нескольким направлениям. Как там Агнесса. Что даст экспертиза сумки. И главное – как разоблачить Анатолия Жеброва. То, что рассказала Катя Калачева, не давало покоя.
– Ну что, Дмитрий Евгеньевич, – ворвался в кабинет Дубинин, – есть пальчики, есть родимые!
– И что? – Самарин напрягся.
– Обнаружено несколько типов отпечатков, – серьезно начал Осаф Александрович. – Во-первых, принадлежащие самой Сорокиной. Далее пальчики носильщика Сучкова и его сожительницы. Это понятно. Но есть еще два отпечатка, которые не принадлежат ни одному из указанных лиц.
– Муж? Родители?
– И не им. Это также проверялось, не считайте, что я уже впадаю в старческий маразм. Рано хороните, молодой человек. Нет, это не их отпечатки.
Большой и указательный пальцы правой руки. И не на ручке, заметьте, а сбоку.
Человек, которому они принадлежат, аккуратно взял сумку, скорее всего чтобы зашвырнуть в кусты. Так было дело, я полагаю. Мужчина, возможно, крупный. Может быть, не очень высокий, но широкий в кости.
– Не Пуришкевич?
Дубинин поднял брови:
– Вы еще сомневаетесь?
– Я не сомневаюсь. Я просто уточняю факт.
– Нет, эти отпечатки, безусловно, не принадлежат Глебу Пуришкевичу. Но должен разочаровать и вас и себя: чьи они, установить пока не удалось. В картотеке их нет. Что это значит, вы понимаете.
Это означало, что убийца Марины Сорокиной ни разу не задерживался правоохранительными органами.
– Да, найти его будет не так просто.
– Не так. Но по крайней мере теперь можно проверить всех подозреваемых.
– Все Ладожское отделение… Но отпечатки пальцев сотрудников специально не фиксируются. Конечно, когда идет следствие, берут пальчики следственной бригады, но их ведь никуда не отправляют. Разве что где-то в архивах можно что-то найти… Очень трудно все это раскопать…
– Сделаем все возможное, Дмитрий Евгеньевич. Самарин встал, но затем снова сел.
– Кстати, о Сорокиной…
– Как будто все подтверждается…
– Вот, значит, откуда и машина, и квартира. С самим Константином вы не говорили?
Дубинин посуровел:
– Боюсь, что теперь это уже никому не удастся.
Самарин вопросительно взглянул на старого криминалиста.
– Покончил жизнь самоубийством. Выпил бутылку кьянти и вскрыл вены, – проговорил Дубинин скороговоркой. – Оставил предсмертную записку. Вот она, кстати. – Он указал на стол своей соседки по кабинету. – Посмотрите.
Самарин взял в руки лист бумаги, закапанный кровью и свечным парафином.
Неровным, срывающимся почерком было выведено:
Я пью за разоренный дом, За злую жизнь мою, За одиночество вдвоем И за тебя я пью, – За ложь меня предавших губ, За мертвый холод глаз, За то, что мир жесток и груб, За то, что Бог не спас.
– Но это же Ахматова…
– Значит, своих слов не нашлось…
Снова вспомнился Костя Сорокин – такой, каким Дмитрий увидел его в редакции «Домостроя». Так кто же кого обманывал: Костя Марину или она его? Если считать по большому счету?
Выйдя из «Эгиды», Самарин вместо того, чтобы повернуть к троллейбусной остановке, почему-то пошел в сторону «Техноложки».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57