Но с артикуляцией у меня произошел сбой и Одри с жаром
поддержала мою идею, заявив, что нет в мире такого мужчины, который бы мог
тягаться с ней в распитии спиртного.
Я не стал ее разочаровывать и объяснять, что имел в виду нечто совсем
другое, подумав, что воинственная Одри воспримет это как закамуфлированную
капитуляцию, чего я, естественно, в силу своей пьяной мужской гордости
стерпеть не мог.
Правила были простыми - берутся два стограммовых стакана, которые
каждый по очереди наполняет из графина водкой и выпивает. Затем процедура
повторяется теоретически до бесконечности. Проигравшим считается тот, кто
либо не сможет самостоятельно наполнить свой стакан, либо упадет в
бессознательном состоянии после N-ой дозы.
Процесс пошел резво - у меня, правда, чуть помедленнее, так как
приходилось много времени и усилий прикладывать к обузданию вестибулярного
аппарата, у Одри - быстрее, так как проблем с координацией движений у нее не
возникало. Сама она при этом не проявляла никаких признаков опьянения - руки
у девушки не тряслись - наливала она твердо, язык не заплетался - она в
основном молчала, да и в обморок, от сильнейшего алкогольного отравления,
она падать не собиралась.
Я совсем уж решил, что в первый раз проиграл в такой элементарной игре,
да еще какой-то молоденькой девчонке, но тут одрино платье стало вытворять
такие вещи, что мне сразу полегчало. О том, как управляются творения "Флоры
генетикс" я имею самые смутные представления. До этого мне казалось, что они
через определенные промежутки времени спонтанно меняют программу,
перерастая, скажем, из "тюльпана" в "сакуру". Но, видимо, каким-то образом
они все-таки завязаны на эмоциональный настрой хозяйки и когда, под влиянием
спиртовых паров, ее эмоции перестали контролироваться нормами приличия и
человеческого общежития, платье тоже сорвалось во все тяжкие, демонстрируя
самые сокровенные девичьи фантазии.
Но Одри это нисколько не смутило и она с каменным лицом продолжала свою
партию. И я во второй раз убедился, что моя случайная знакомая вовсе не так
проста, как кажется, и за игривым, милым и привлекательным фасадом скрыто
профессиональное владение кое-какими штучками, которым не обучаю в пансионах
благородных девиц и Сорбонне.
Долгое время европейская медицина не признавала возможности
сознательного управления человеком физиологией своего организма. Восточная
традиция считала такое умение само-собой разумеющимся и оно широко
использовалось в различных школах йоги и боевых искусств. Не знаю, умела ли
моя Одри останавливать сердце, изнывать от жары в холодильнике и жевать
стекло, запивая его азотной кислотой, но искусством разлагать метиловый
спирт гораздо быстрее, чем это делает рядовой человек, она владела вполне.
Конечно, Одри тоже постепенно пьянела, но не так скоро, как бы мне этого
хотелось.
Слева от нас, на краю стола скопилась внушительная батарея бутылок. В
баре было уже пусто - мы не заметили как и почему гуляющий народ куда-то
схлынул, повинуясь неуслышанному нами сигналу, и лишь Гедеминас стоял за
стойкой, подперев кулаком тяжелую голову и наблюдал за нами, чтобы по
первому требованию послать нам очередной сосуд с огненной водой.
Не знаю, упились ли мы до белой горячки, но на восьмой бутылки
"Полярного медведя" (или "медведицы") Одри вдруг нарушила наше спортивное
молчание и тишину опустевшей "Вешнаге", до этого нарушаемую лишь звоном
бутылок, бульканьем, да тяжелым дыханием олимпийцев, сказав совершенно
трезвым голосом:
- Все, я сдаюсь.
- Предлагаю боевую ничью, - по-джентельменски промямлил я, пытаясь
согнать с краев стакана зеленых толстеньких чертиков, который неимоверно
утяжеляли его и не давали удобно приложиться к емкости.
- Тогда пойдем прогуляемся по свежему воздуху, - сказала Одри, легко
поднимаясь из-за стола.
- Пойдем, - согласился я, тоже слезая с насиженного места.
Вернее я сделал такую попытка, не очень-то надеясь на успех. Надежды на
чудо действительно не оправдались - пол со сверхсветовой скоростью
вздыбился, встав вертикально, я испугался за бутылки, которые должны были
вот-вот свалиться с нашего столика, сделал обнимающее движение, желая
принять их родимых в свои объятия, неосмотрительно при этом выпустил из рук
край столешницы и полетел вниз, подчиняясь взбунтовавшейся гравитации.
Резкость в глазах восстановилась, аберрация и прочие астигматизмы
исчезли и без всяких менисков. Я опять сидел на своем стуле, пол принял
нормальное положение, а Одри стояла надо мной, задумчиво покусывая губки и
критически меня осматривая.
- Ты видела?, - возмущенно спросил я, - Опять кто-то с тяготением
балуется!
- Видела, - подтвердила Одри, - и могу предложить тебе радикальное
средство.
- Воду с нашатырем внутрь?, - с отвращением поинтересовался я, - Нет уж
увольте. Не зря же я весь вечер пировал. Да и пол пачкать неохота.
- Не надо воды, - успокоила девушка, - все гораздо проще, но не
приятнее, - и с этими словами она быстро наклонилась и своими острыми
зубками впилась в мочку моего левого уха.
От жуткой боли я заорал, вскочил на ноги и заплясал по "Вешнаге",
схватившись за укушенное место, забыв про пьянку и вестибулярный аппарат.
Потом мы долго пытались образумить разбушевавшееся ухо, прикладывая к
нему горы льда, снега, поливая его жидким азотом и просто элементарно дуя на
него. Суетился при этом в основном Гедеминас, так как Одри, не желая
попадать под мою горячую руку, скромно сидела в уголке, трезвея и шепотом
подавая советы охающему и причитающему бармену.
Когда боль немного утихла, а злость на бедовую девчонку улеглась, меня
начал разбирать смех. Вид у меня был еще тот - распухшее как оладьи ухо,
растрепанные волосы (это Гедеминас всеобщим маминым средством пытался
облегчить мои страдания), мокрый от растаявшего льда костюм, бешеные глаза и
трясущиеся руки. Наверное, даже месячный запой не смог бы довести меня до
такого состояния.
Вслед за мной с облегчением засмеялись Одри и Гедеминас. Марта,
убиравшая кафе, долго с недоумением смотрела на нашу ржущую компанию, пока
сама не начала тихо посмеиваться, просто так, без повода.
Прошел уже час. Холод мне надоел и я, выбравшись из-под теплого пледа,
закрыл окно, опустил шторы и на всю мощность включил обогреватели. В комнате
быстро стало жарко, лед в аквариуме растаял и от такой смены климата меня
потянуло в сон. Боясь проспать звонок Эпштейна и вызвать новую волну
нареканий этого зануды, я взял со стола свою биографию и попытался ее
почитать.
Как это бывает, когда очень хочется спать, глаза никак не могла
сфокусироваться на странице, разбегаясь, разъезжаясь и закрываясь. Голова
тоже не держалась на шее и я периодически клевал носом в книгу. Пришлось с
сожалением отложить том, закрыть глаза и пообещать себе, что спать не буду,
а только вот так посижу, поборясь со сном.
Проснулся я от настойчивого писка видеофона. Солнце уже взошло, на небе
было ни облачка и гостиную заливал яркий свет. Если бы не голые клены и не
снег на улице, то можно было подумать, что на дворе весна. На часах было
девять двадцать и я со страхом ткнул в кнопку приема.
Моисей в отличие от меня был умыт, побрит, свеж и одет. И если меня
кормили мои мозги и фантазии, в которых я слабоват, то этого литературного
волка, помимо всего этого, кормили еще и ноги и его опрятный вид.
- Ну и задал ты мне работенку, - радостно сообщил он, - Я только на
звонки потратил весь твой будущий гонорар.
- А он будет, гонорар-то?, - с нетерпением спросил я.
Эпштейн демонстративно задумался.
Больше всего на свете я не люблю просить и быть зависимым от других
людей. Возможно это следствие моей чрезмерной гордости, из-за которой мне
кажется, что окружающие просто обязаны читать мои мысли и приносить все
нужное по первому мысленному требованию. Или это следствие моей тщательно
скрываемой робости, и я просто терпеть не могу беспокоить людей своими
мелкими проблемами. А возможно мне просто не нравится телесное ощущение
ожидания - исполнится твое желание или нет - сердце начинает биться быстрее,
в середине груди появляется тепло, руки начинают подрагивать, а лицевые
мышцы каменеть, складываясь в невозмутимо-непроницаемую маску.
Я молчал, не прерывая размышлений Моисея.
- Сложно сказать, - ответил он наконец, - все будет от тебя самого и
твоего желания написать эту чертову книгу. Но сначала все по порядку.
Во все времена властью обладали те, кто владел информацией. Поэтому в
любой компании, особенно относящейся к средствам массовой информации, самых
могущественных людей, как правило, двое - сам хозяин, или топ-менеджер (этот
факт известен всякому) и - хранитель архива (этот факт мало кому знаком).
Для многих людей, привыкших отождествлять символы власти, как то: шикарный
автомобиль, трехэтажное бунгало и персональную гробницу, с самой властью
вышеприведенное утверждение не является очевидным в силу его прагматичности.
Люди любят принцев и принцесс, но потом, почему-то, изменяют им с их
конюхами и служанками.
Моисей, как человек прагматичный, всегда утверждал, что на любой работе
надо перво-наперво выучить расположение трех комнат - своего кабинета,
кабинета своего начальника и сортира, и быть в хороших отношениях с тремя
людьми - с президентом, с привратником и с его собакой.
Именно это ноу-хау позволяет Эпштейну добывать такую информацию,
которой порой не владеет Директорат Евро-Азиатского Конгломерата. Надо быть
ближе к народу, друзья! В моем агенте умер незаурядный шпион и журналист.
Естественно, Моисей не собирался звонить после нашего разговора в такую
рань (да и в любое другое время) Президенту ТВФ или Вице-президенту и трясти
их за грудки (или груди), требуя вернуть бедному Кириллу Малхонски его
интеллектуальную собственность. Он позвонил совсем незаметному, очень
скромному пожилому человеку по имени Святослав Александрович Милославцев,
которого мучает бессонница, из-за чего он с большим удовольствием остается
дежурить на ночь в архивном отделе ТВФ. Милый старичок почти всю свою жизнь
проработал архивариусом компании, был знаком с ее первым президентом -
незабываемой Яной Брош, имел многочисленные благодарности от Правления за
беспорочный труд, не рвался в начальники, держал язык за зубами и исправно
платил профсоюзные взносы. Все это позволило ему пересидеть шестерых
Директоров, два дружеских и одно агрессивное поглощения другими
телекомпаниями, национализацию и приватизацию, взлеты и падения, путчи и
революции внутри нашего маленького столичного государства.
Моисей получил Милославцева в наследство от брата и, помнится, месяц
сверкал от счастья, сорил деньгами и делился со мной компроматом на высших
чинов ЕАКа. Он регулярно звонил старику, болтал с ним по ночам, с интересом
выслушивал воспоминания и сентенции, посылал подарки и советовался. Как и
все одинокие люди, Святослав Александрович истосковался по вниманию и души
не чаял в своем собеседнике. К тому же Моисею хватило ума не предлагать ему
деньги за те услуги, которые он оказывает, консультируя фирму "Эпштейн и
Эпштейн".
Точное содержание разговора Моисей не стал мне передавать, так как
тянулся он четыре с лишнем часа и собеседники при этом обсудили обширнейший
круг проблем, затронули невероятное количество тем, выпили неисчислимый
объем черного кофе, чокаясь через интерактивный экран видеофона, описали в
подробностях друг другу симптомы одолевающих их болезней, кляня судьбу и
проклятую старость, что особенно веско звучало из уст тридцатисемилетнего
Моисея, пышущего здоровьем и оптимизмом, скурили около полукилометра любимой
обоими "Лайки" (которую до этого Эпштейн на дух не переносил), поспорили о
достоинствах брюнеток и блондинок (оба были большими экспертами в этой
области, так как в силу религиозных убеждений исповедовали единобрачие).
Нельзя сказать, что наш Моисей был настолько беспринципным, что ради
получения нужной ему информации прикидывался перед доверчивым Святославом
Александровичем заядлым курильщиком и хроническим бабником. Он очень хорошо
умел улавливать желания своего собеседника и вел точно в соответствии с его
ожиданиями, чем несказанно располагал визави к себе. В психологии такой
паттерн зовется "отзеркаливание" и Эпштейн в совершенстве владел этим
искусством.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42