Между камнями пробивались первые листья земляники.
Летом я любил сидеть здесь, на камнях, и исподтишка наблюдать за жизнью людей, ушедших с этой земли два века назад. Я знал в лицо и по именам несколько поколений хозяев этой фермы, знал их неторопливое, повторяющееся из года в год зачарованное житье. Когда пришли асены, цереты не удивились и не испугались, а покорно приняли свою новую судьбу. Те, кто помоложе, почти не сопротивляясь, ушли прочь, а старшие, те, кто корнями врос в эту землю, просто умерли, освободив место для новых хозяев.
И все же они умели быть счастливыми. Я завидовал их спокойствию, их согласию с жизнью. Я все же ощущал себя асеном, и жизнь для меня всегда оставалась непредсказуемым и опасным зверем, который отступит лишь перед тем, кто равен ему в хитрости.
* * *
За развалинами фермы на излучине реки лежало сердце моего царства — Дубовый Сад. Дюжина старых дубов, посаженных еще при первых асенах, с огромными дуплами, обломанными ветром, спиленными ветвями, шрамами от молний на коре. Они всегда казались мне сборищем лесных духов. В складках серой коры я видел лица, узловатые, скрюченные ветви не раз качали меня. Прошлогодние листья темными коронами лежали на их головах.
Я подтянулся и с удобством устроился на широкой отлогой ветке. Когда мне было лет десять, я впервые объездил этого скакуна. Но и теперь, десять лет спустя, он выдерживал меня с той же легкостью.
С воды поднялась пара пятнистых черно-белых чирков и, свистя крыльями, пролетела над моей головой. Я тоже свистнул им вослед: «Шир! Шир!» — изображая полет стрел.
Теперь наконец я мог позволить себе вспомнить Иду. Я заставил ее появиться передо мной из рассветного тумана, с той же рассеянной улыбкой и погруженным в себя взглядом, какие я видел у старых изображений асенских богов, вписал ее в раму из бегущей воды и неподвижных деревьев, немного поспешно (чтобы не давать воли скверным мыслям) одел в перламутрово-голубое, ниспадающее широкими складками платье, распустил по плечам ее волосы и перетянул их тонкой серебряной лентой.
Теперь и в мое сердце пробралось спокойствие. Я словно потерял себя, соединился с деревом, с рассветом, с птичьими голосами и стал лишь частью пьедестала для Иды, Царицы Весны.
* * *
Я не умею видеть будущее, но много знаю о том, какой будет моя жизнь. В силу своего происхождения я однозначно и бесповоротно выпадаю из асенской системы браков, а это значит, что мне светит благосклонность лишь женщин определенного пошиба.
Я могу плясать и веселиться на деревенских посиделках — девицы и их кавалеры знают, что с моей стороны им бояться нечего. Если мне потребуется большее, в моем распоряжении все веселые кварталы Аврувии. Может быть, когда-нибудь надо мной сжалится легкомысленная служаночка из нашего дома и несколько лет, пока ей не надоест, мы будем разыгрывать некое подобие семейной жизни. Но я сам прослежу, чтобы она не оказалась в положении. Детей у меня быть не должно. Я сам не знаю, что может от меня родиться.
Однако я вовсе не собирался отказывать себе в удовольствии однажды в жизни полюбить не только телом, но и душой. И когда Ида запала мне в сердце, я обрадовался. Она чужая в Аврувии, она не говорит по-асенски, ее бдительно охраняют дядя с теткой и этот тард, а потому мне нетрудно будет держаться от нее подальше.
Я скорее своими руками отдал бы дом на разграбление, чем хоть на мгновение вырвал бы ее из привычного ей мира. Никто не может помешать мне видеть ее призрак и говорить с ним, но живая девушка ничего не должна обо мне знать. Я не лучший подарок.
Все это были грустные мысли и грустные решения, но сейчас никакая боль не могла меня достать. Деревья, мои братья, отвели бы любое несчастье. В лучшие мои минуты я рад, что я такой, каким родился. И только одно меня печалит — мне не с кем разделить любовь этой земли, деревьев, реки, всего мира.
Так я сидел, грелся на солнышке и думал об Иде, пока глаза не стали слипаться. Однако идти домой через главный вход означало сейчас неизбежную встречу со слугами. Они, конечно, захотят узнать, чего я добился в городе, а мне пока нечем их порадовать.
Поэтому я тайком пробрался через галерею в северное крыло, где у меня на такой случай были припасены тюфяк и одеяло. Я стянул сапоги, подложил под голову плащ, все еще хранивший запах Кайрен (точно — кошка!), и отправился наконец в страну сновидений.
Когда я уже закрыл глаза, пришла матушка, поправила одеяло, пригладила мои волосы, шепнула: «Все будет хорошо, голова бедовая!» — и ушла, прошуршав юбками.
Во сне я видел, как она и Ида собирают яблоки в нашем саду.
Глава 2. «ОСТАЛЬНЫЕ ДЕТАЛИ ВПОСЛЕДСТВИИ СЛЕДСТВИЕ ОПРЕДЕЛИТ…»
Он чует сдвиг эклиптик в должный час на должный градус,
В вещах он ценит Атрибут, но также чтит и Модус,
Сенатор-мавр и люмпен-скиф равно родня ему.
Михаил Щербаков
Вестейн из Веллирхейма — своему брату Торгейру.
Приветствую тебя, Тур!
Здоров ли ты? Я, милостью моих предков, здоров.
Знаю, тебе не терпится услышать, добился ли я чего-нибудь в этой поездке. Увы! Погода здесь переменчива. Несколько дней назад мне казалось, что я уже держу договор о союзе в руках, но сегодня я понял, что придется начинать все сначала.
Твое первое и главное задание — завоевать симпатии короля — я выполнил без особого труда. Мы ужинали вместе, говорили об охоте и лошадях, я подарил ему твои заморские мечи с рунами. В волшебство он не поверил, но восхитился их древностью и красотой.
А потом (только не смейся) мы до полночи проговорили о том, что такое честь и благородство. Пожалуйста, не зевай теперь и не требуй, чтоб писец пропустил страницу. Оказывается, это важно.
Мы с тобой очень плохо понимаем асенов, отсюда многие наши ошибки.
Собственно говоря, мы обсуждали одну асенскую пословицу, которая поразила меня еще в первый день пребывания в Лайе. Свобода выше долга, честь выше свободы, но мудрость может быть выше чести.
Ты что-нибудь понял? Я, на правах глупого иностранца, долго приставал к асенам с расспросами, а они искренне удивлялись, что тут можно не понять? Наконец мне объяснили.
Долг — это то, чего требует от асена его семья или его земля. (Но не сюзерен! Для асенов верховный сюзерен — сама земля, Лайя. И только ей они клянутся в верности. Все остальные — король, знать, бонды, — лишь держатели и защитники земли. Если они плохо смотрят за ней, их можно прогнать. Всех. Ты понимаешь?)
Далее. Свобода — способность человека быть самим собой. Только в этом его ценность, только таким он дорог земле и богам.
Честь — красота. Каждое слово, жест, поступок должны быть красивы, продуманы, изящны. Если нет — человек унижает себя и оскорбляет весь мир.
(Хорошенько подумай, сможем ли мы воевать вместе с ними.)
И наконец, мудрость — способность видеть глубинную красоту мира, а следовательно — безошибочно определять, что сохраняет честь, а что ведет к ее утрате. При этом несведущим людям поступки мудреца могут представляться бесчестными. Вот так-то.
Разумеется, я поспешил сказать королю, что тарды понимают честь гораздо проще. Что для них она состоит в служении избранному господину и верности своему слову. И если я, Вестейн из Веллирхейма, принесу Фергусу, королю Лайи, клятву союзника, то порукой ей будет моя жизнь и смерть. То же касается и моего князя. Короля глубоко тронул мой образ мыслей.
Но тут выяснилась еще одна милая мелочь. Король Лайи — вовсе не священный правитель. Он, скорее, опыт ный майордом, который присматривает за порядком в хозяйстве. В таком важном деле, как заключение военного союза, он не имеет права голоса. Все решают те, кто выбирает короля, — аристократы.
Попроси чтеца повторить последний абзац еще раз. Знаю, в такое трудно поверить. Но придется, раз уж мы ввязались в это дело.
Ты не велел мне говорить с аристократами (если ты помнишь, мы их вовсе не принимали в расчет), но я решил просто познакомиться и поболтать с ними, узнать их настроения. Увы! Мне НИЧЕГО не удалось услышать. Прежде я думал, что умею скрывать свои мысли, но по сравнению с ними я прозрачней весеннего льда. Их НЕТ сидит внутри ДА, которое в свою очередь сидит внутри НЕТ, и так до бесконечности. Вчера я побывал у них на свадьбе, бродил по саду часа три, беседуя то с одним, то с другим, и ровным счетом ничего не узнал. В конце я уже готов был биться головой о чугунную ограду.
К сожалению, воспользоваться связями, налаженными год назад, я не могу. У господина Ивэйна трагически погиб сын, и мой прежний покровитель больше не желает иметь с нами дела. Где повод, а где причина — решай сам.
Да еще господин Конрад, наш доблестный церет, ноет целыми днями и требует, чтоб мы возвращались домой. Боится, что здесь развратят его племянницу. Честное слово, будь у меня незамужняя сестра двадцати семи лет от роду, я сам позаботился бы о том, чтоб ее наконец развратили.
Встретив столь холодный прием у аристократов, я вернулся к Его Величеству Фергусу. И он сделал мне одно предложение. Теперь читай внимательно.
Для начала разреши напомнить тебе один старый анекдот. Рыцарь, желая провести ночь с некой дамой, отправляет к жене слугу и приказывает передать ей, что ее супруг должен присутствовать нынешней ночью на княжеском сй-вете. Когда слуга возвращается, рыцарь спрашивает: «И что ответила на это моя жена?» Слуга отвечает: «Госпожа спросила: „Скажи, я могу быть в этом твердо уверена?"»
Так вот, может ли Фергус быть твердо уверен в том, что после победы в войне мы избавим его от аристократов? Он даже готов уступить нам часть их богатств в благодарность за эту услугу.
Учти, однако, что Дома аристократов могут оказаться твердым орешком. Они действительно богаты, и на их стороне будут все люди Лайи.
Если же мы решим принять другую сторону, напиши, что я могу предложить аристократам от твоего имени. Их будут интересовать прежде всего торговые льготы.
Чем скорее я получу твой ответ, тем скорее пойдет дело.
И наконец, как ты соизволил выразиться, о приятном. О невесте, которую ты мне предложил. Клянусь тебе нерушимой клятвой тарда, что женюсь и на безродной батрачке, лишь бы она мне понравилась. Но девица, согласная выйти замуж почти за первого встречного лишь оттого, что ее просишь об этом ты, мне понравиться не может. Так что проси у нее прощения сам, как знаешь.
Честь моя принадлежит тебе, но свобода — только мне одному. Этому асены меня уже научили.
Любящий тебя
Твой брат Вестейн.
ИВОР
С утра пробудилась моя худшая половина. И пробудилась она до смерти напуганной. А ну как дядя рассердится на мою самовольную отлучку и прогонит меня в три шеи?! Как я ни призывал на помощь вчерашнее спокойствие и бесстрашие, все было тщетно. Пришлось снова собираться в Аврувию.
Прислуга, по-моему, не слишком удивилась, когда заспанный и растрепанный хозяин неожиданно появился в доме. Они уже привыкли к подобным фокусам. Только пятеро наших псов устроили вокруг меня пляску диких тардов. Потом Тильда, самая старая и умная, обнюхала мои сапоги и тихо заворчала. Она была недовольна, что я опять бродил по лесу без нее.
Тут же как из-под земли вырос наш управляющий, и мне пришлось пережить еще один неприятный разговор на тему того, что ему говорить нашим арендаторам. У асенов превосходное чутье на неприятности, и все вокруг давно знали, что я сижу на горячих углях.
Я привел себя в порядок, позавтракал, велел оседлать нового коня (Лукас мирно жевал овес в конюшне городского дома) и поехал в столицу.
Керн здорово меня порадовал — господин Дирмед уже присылал гонца. Он желал видеть меня немедленно. Сбывались мои худшие предчувствия.
* * *
От дядюшкиного дружелюбия на сей раз не осталось и следа. Мы снова сидели в его кабинете. Вернее, сидел я, а он бродил от стены к стене и, казалось, не мог смотреть на меня без омерзения. Я ясно видел, как набрякли у него под глазами мешки, значит, что-то не давало ему уснуть нынешней ночью (вернее, утром).
— Ты говорил с моей дочерью?
— Простите, с кем?
— С Кайрен.
— Я не знал, что вы в родстве. Я отвез ее домой.
— Домой? Куда это — домой?
— Она сама просила меня.
— Куда же она захотела поехать?
— В тардский Храм.
— Понятно.
— Она добралась благополучно.
— Она — моя дочь.
— Простите, — сказал я, сам толком не зная, за что извиняюсь.
— Вот погляди. — Он снял с полки альбом, обтянутый темно-красным бархатом, и бросил мне: — Полистай и скажи, что думаешь.
Там были карандашные рисунки: пара пейзажей, лошади, цветы, но больше всего портретов. Лет пять назад такие альбомы были в большой моде среди девиц Аврувии. Матушка и сестра отдали им немало времени. Но тут было что-то другое. Линии неровные, неумелые — и неожиданно точные. В каждом лице проглядывала сердцевина характера. Некоторые изображенные были мне знакомы, и я разглядывал портреты с восторженным злорадством. Кто-то сумел увидеть и изобразить моих родичей-аристократов такими, какими они были на самом деле, не обращая внимания на все их маски и увертки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45
Летом я любил сидеть здесь, на камнях, и исподтишка наблюдать за жизнью людей, ушедших с этой земли два века назад. Я знал в лицо и по именам несколько поколений хозяев этой фермы, знал их неторопливое, повторяющееся из года в год зачарованное житье. Когда пришли асены, цереты не удивились и не испугались, а покорно приняли свою новую судьбу. Те, кто помоложе, почти не сопротивляясь, ушли прочь, а старшие, те, кто корнями врос в эту землю, просто умерли, освободив место для новых хозяев.
И все же они умели быть счастливыми. Я завидовал их спокойствию, их согласию с жизнью. Я все же ощущал себя асеном, и жизнь для меня всегда оставалась непредсказуемым и опасным зверем, который отступит лишь перед тем, кто равен ему в хитрости.
* * *
За развалинами фермы на излучине реки лежало сердце моего царства — Дубовый Сад. Дюжина старых дубов, посаженных еще при первых асенах, с огромными дуплами, обломанными ветром, спиленными ветвями, шрамами от молний на коре. Они всегда казались мне сборищем лесных духов. В складках серой коры я видел лица, узловатые, скрюченные ветви не раз качали меня. Прошлогодние листья темными коронами лежали на их головах.
Я подтянулся и с удобством устроился на широкой отлогой ветке. Когда мне было лет десять, я впервые объездил этого скакуна. Но и теперь, десять лет спустя, он выдерживал меня с той же легкостью.
С воды поднялась пара пятнистых черно-белых чирков и, свистя крыльями, пролетела над моей головой. Я тоже свистнул им вослед: «Шир! Шир!» — изображая полет стрел.
Теперь наконец я мог позволить себе вспомнить Иду. Я заставил ее появиться передо мной из рассветного тумана, с той же рассеянной улыбкой и погруженным в себя взглядом, какие я видел у старых изображений асенских богов, вписал ее в раму из бегущей воды и неподвижных деревьев, немного поспешно (чтобы не давать воли скверным мыслям) одел в перламутрово-голубое, ниспадающее широкими складками платье, распустил по плечам ее волосы и перетянул их тонкой серебряной лентой.
Теперь и в мое сердце пробралось спокойствие. Я словно потерял себя, соединился с деревом, с рассветом, с птичьими голосами и стал лишь частью пьедестала для Иды, Царицы Весны.
* * *
Я не умею видеть будущее, но много знаю о том, какой будет моя жизнь. В силу своего происхождения я однозначно и бесповоротно выпадаю из асенской системы браков, а это значит, что мне светит благосклонность лишь женщин определенного пошиба.
Я могу плясать и веселиться на деревенских посиделках — девицы и их кавалеры знают, что с моей стороны им бояться нечего. Если мне потребуется большее, в моем распоряжении все веселые кварталы Аврувии. Может быть, когда-нибудь надо мной сжалится легкомысленная служаночка из нашего дома и несколько лет, пока ей не надоест, мы будем разыгрывать некое подобие семейной жизни. Но я сам прослежу, чтобы она не оказалась в положении. Детей у меня быть не должно. Я сам не знаю, что может от меня родиться.
Однако я вовсе не собирался отказывать себе в удовольствии однажды в жизни полюбить не только телом, но и душой. И когда Ида запала мне в сердце, я обрадовался. Она чужая в Аврувии, она не говорит по-асенски, ее бдительно охраняют дядя с теткой и этот тард, а потому мне нетрудно будет держаться от нее подальше.
Я скорее своими руками отдал бы дом на разграбление, чем хоть на мгновение вырвал бы ее из привычного ей мира. Никто не может помешать мне видеть ее призрак и говорить с ним, но живая девушка ничего не должна обо мне знать. Я не лучший подарок.
Все это были грустные мысли и грустные решения, но сейчас никакая боль не могла меня достать. Деревья, мои братья, отвели бы любое несчастье. В лучшие мои минуты я рад, что я такой, каким родился. И только одно меня печалит — мне не с кем разделить любовь этой земли, деревьев, реки, всего мира.
Так я сидел, грелся на солнышке и думал об Иде, пока глаза не стали слипаться. Однако идти домой через главный вход означало сейчас неизбежную встречу со слугами. Они, конечно, захотят узнать, чего я добился в городе, а мне пока нечем их порадовать.
Поэтому я тайком пробрался через галерею в северное крыло, где у меня на такой случай были припасены тюфяк и одеяло. Я стянул сапоги, подложил под голову плащ, все еще хранивший запах Кайрен (точно — кошка!), и отправился наконец в страну сновидений.
Когда я уже закрыл глаза, пришла матушка, поправила одеяло, пригладила мои волосы, шепнула: «Все будет хорошо, голова бедовая!» — и ушла, прошуршав юбками.
Во сне я видел, как она и Ида собирают яблоки в нашем саду.
Глава 2. «ОСТАЛЬНЫЕ ДЕТАЛИ ВПОСЛЕДСТВИИ СЛЕДСТВИЕ ОПРЕДЕЛИТ…»
Он чует сдвиг эклиптик в должный час на должный градус,
В вещах он ценит Атрибут, но также чтит и Модус,
Сенатор-мавр и люмпен-скиф равно родня ему.
Михаил Щербаков
Вестейн из Веллирхейма — своему брату Торгейру.
Приветствую тебя, Тур!
Здоров ли ты? Я, милостью моих предков, здоров.
Знаю, тебе не терпится услышать, добился ли я чего-нибудь в этой поездке. Увы! Погода здесь переменчива. Несколько дней назад мне казалось, что я уже держу договор о союзе в руках, но сегодня я понял, что придется начинать все сначала.
Твое первое и главное задание — завоевать симпатии короля — я выполнил без особого труда. Мы ужинали вместе, говорили об охоте и лошадях, я подарил ему твои заморские мечи с рунами. В волшебство он не поверил, но восхитился их древностью и красотой.
А потом (только не смейся) мы до полночи проговорили о том, что такое честь и благородство. Пожалуйста, не зевай теперь и не требуй, чтоб писец пропустил страницу. Оказывается, это важно.
Мы с тобой очень плохо понимаем асенов, отсюда многие наши ошибки.
Собственно говоря, мы обсуждали одну асенскую пословицу, которая поразила меня еще в первый день пребывания в Лайе. Свобода выше долга, честь выше свободы, но мудрость может быть выше чести.
Ты что-нибудь понял? Я, на правах глупого иностранца, долго приставал к асенам с расспросами, а они искренне удивлялись, что тут можно не понять? Наконец мне объяснили.
Долг — это то, чего требует от асена его семья или его земля. (Но не сюзерен! Для асенов верховный сюзерен — сама земля, Лайя. И только ей они клянутся в верности. Все остальные — король, знать, бонды, — лишь держатели и защитники земли. Если они плохо смотрят за ней, их можно прогнать. Всех. Ты понимаешь?)
Далее. Свобода — способность человека быть самим собой. Только в этом его ценность, только таким он дорог земле и богам.
Честь — красота. Каждое слово, жест, поступок должны быть красивы, продуманы, изящны. Если нет — человек унижает себя и оскорбляет весь мир.
(Хорошенько подумай, сможем ли мы воевать вместе с ними.)
И наконец, мудрость — способность видеть глубинную красоту мира, а следовательно — безошибочно определять, что сохраняет честь, а что ведет к ее утрате. При этом несведущим людям поступки мудреца могут представляться бесчестными. Вот так-то.
Разумеется, я поспешил сказать королю, что тарды понимают честь гораздо проще. Что для них она состоит в служении избранному господину и верности своему слову. И если я, Вестейн из Веллирхейма, принесу Фергусу, королю Лайи, клятву союзника, то порукой ей будет моя жизнь и смерть. То же касается и моего князя. Короля глубоко тронул мой образ мыслей.
Но тут выяснилась еще одна милая мелочь. Король Лайи — вовсе не священный правитель. Он, скорее, опыт ный майордом, который присматривает за порядком в хозяйстве. В таком важном деле, как заключение военного союза, он не имеет права голоса. Все решают те, кто выбирает короля, — аристократы.
Попроси чтеца повторить последний абзац еще раз. Знаю, в такое трудно поверить. Но придется, раз уж мы ввязались в это дело.
Ты не велел мне говорить с аристократами (если ты помнишь, мы их вовсе не принимали в расчет), но я решил просто познакомиться и поболтать с ними, узнать их настроения. Увы! Мне НИЧЕГО не удалось услышать. Прежде я думал, что умею скрывать свои мысли, но по сравнению с ними я прозрачней весеннего льда. Их НЕТ сидит внутри ДА, которое в свою очередь сидит внутри НЕТ, и так до бесконечности. Вчера я побывал у них на свадьбе, бродил по саду часа три, беседуя то с одним, то с другим, и ровным счетом ничего не узнал. В конце я уже готов был биться головой о чугунную ограду.
К сожалению, воспользоваться связями, налаженными год назад, я не могу. У господина Ивэйна трагически погиб сын, и мой прежний покровитель больше не желает иметь с нами дела. Где повод, а где причина — решай сам.
Да еще господин Конрад, наш доблестный церет, ноет целыми днями и требует, чтоб мы возвращались домой. Боится, что здесь развратят его племянницу. Честное слово, будь у меня незамужняя сестра двадцати семи лет от роду, я сам позаботился бы о том, чтоб ее наконец развратили.
Встретив столь холодный прием у аристократов, я вернулся к Его Величеству Фергусу. И он сделал мне одно предложение. Теперь читай внимательно.
Для начала разреши напомнить тебе один старый анекдот. Рыцарь, желая провести ночь с некой дамой, отправляет к жене слугу и приказывает передать ей, что ее супруг должен присутствовать нынешней ночью на княжеском сй-вете. Когда слуга возвращается, рыцарь спрашивает: «И что ответила на это моя жена?» Слуга отвечает: «Госпожа спросила: „Скажи, я могу быть в этом твердо уверена?"»
Так вот, может ли Фергус быть твердо уверен в том, что после победы в войне мы избавим его от аристократов? Он даже готов уступить нам часть их богатств в благодарность за эту услугу.
Учти, однако, что Дома аристократов могут оказаться твердым орешком. Они действительно богаты, и на их стороне будут все люди Лайи.
Если же мы решим принять другую сторону, напиши, что я могу предложить аристократам от твоего имени. Их будут интересовать прежде всего торговые льготы.
Чем скорее я получу твой ответ, тем скорее пойдет дело.
И наконец, как ты соизволил выразиться, о приятном. О невесте, которую ты мне предложил. Клянусь тебе нерушимой клятвой тарда, что женюсь и на безродной батрачке, лишь бы она мне понравилась. Но девица, согласная выйти замуж почти за первого встречного лишь оттого, что ее просишь об этом ты, мне понравиться не может. Так что проси у нее прощения сам, как знаешь.
Честь моя принадлежит тебе, но свобода — только мне одному. Этому асены меня уже научили.
Любящий тебя
Твой брат Вестейн.
ИВОР
С утра пробудилась моя худшая половина. И пробудилась она до смерти напуганной. А ну как дядя рассердится на мою самовольную отлучку и прогонит меня в три шеи?! Как я ни призывал на помощь вчерашнее спокойствие и бесстрашие, все было тщетно. Пришлось снова собираться в Аврувию.
Прислуга, по-моему, не слишком удивилась, когда заспанный и растрепанный хозяин неожиданно появился в доме. Они уже привыкли к подобным фокусам. Только пятеро наших псов устроили вокруг меня пляску диких тардов. Потом Тильда, самая старая и умная, обнюхала мои сапоги и тихо заворчала. Она была недовольна, что я опять бродил по лесу без нее.
Тут же как из-под земли вырос наш управляющий, и мне пришлось пережить еще один неприятный разговор на тему того, что ему говорить нашим арендаторам. У асенов превосходное чутье на неприятности, и все вокруг давно знали, что я сижу на горячих углях.
Я привел себя в порядок, позавтракал, велел оседлать нового коня (Лукас мирно жевал овес в конюшне городского дома) и поехал в столицу.
Керн здорово меня порадовал — господин Дирмед уже присылал гонца. Он желал видеть меня немедленно. Сбывались мои худшие предчувствия.
* * *
От дядюшкиного дружелюбия на сей раз не осталось и следа. Мы снова сидели в его кабинете. Вернее, сидел я, а он бродил от стены к стене и, казалось, не мог смотреть на меня без омерзения. Я ясно видел, как набрякли у него под глазами мешки, значит, что-то не давало ему уснуть нынешней ночью (вернее, утром).
— Ты говорил с моей дочерью?
— Простите, с кем?
— С Кайрен.
— Я не знал, что вы в родстве. Я отвез ее домой.
— Домой? Куда это — домой?
— Она сама просила меня.
— Куда же она захотела поехать?
— В тардский Храм.
— Понятно.
— Она добралась благополучно.
— Она — моя дочь.
— Простите, — сказал я, сам толком не зная, за что извиняюсь.
— Вот погляди. — Он снял с полки альбом, обтянутый темно-красным бархатом, и бросил мне: — Полистай и скажи, что думаешь.
Там были карандашные рисунки: пара пейзажей, лошади, цветы, но больше всего портретов. Лет пять назад такие альбомы были в большой моде среди девиц Аврувии. Матушка и сестра отдали им немало времени. Но тут было что-то другое. Линии неровные, неумелые — и неожиданно точные. В каждом лице проглядывала сердцевина характера. Некоторые изображенные были мне знакомы, и я разглядывал портреты с восторженным злорадством. Кто-то сумел увидеть и изобразить моих родичей-аристократов такими, какими они были на самом деле, не обращая внимания на все их маски и увертки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45