Мне не хотелось задавать этот вопрос, потому что, если бы ответ был известен, мне бы его уже сообщили. Но я все-таки не выдержал:
– Тереза не вернулась?
Мать не ответила. Но через некоторое время поставила передо мной тарелку с яичницей.
– Можно, я позвоню Спенсеру? – спросил я, когда она отошла к раковине. – Мам?
– Нет, – сказала она. Потом круто развернулась и, встретив мой взгляд, уронила на пол лопаточку. Сердце мое замолотило по легким. Мать со стоном протянула руки и, прижав меня к себе, прошептала: – Мэтти…
В кухню вошел отец, с силой выпуская воздух сквозь губы, как он обычно делал, когда злился.
– Хочешь газету? – спросил он, обращаясь ко мне, и бросил на стол воскресный выпуск «Свободной прессы».
Мы накинулись на статью в голубом прямоугольнике на первой полосе, отведенном для психологических портретов Снеговика, – прямо под прошлогодней школьной фотографией Терезы с белой ленточкой в волосах и с неким подобием улыбки на лице. С этой улыбкой она казалась обычной девочкой вроде тех, что носят бантики и на фотографиях всегда выглядят испуганными. В статье говорилось, что Тереза обожает гонки на игрушечных машинках и бутерброды с соленьями, которыми кормят в «Эврис-Дели», и что ее выдвинули делегатом от нашего округа на знаменитый Мичиганский фестиваль юных дарований, который состоится в июле. О моем увлечении гонками упомянуто не было, зато во всех деталях рассказывалось о моей выходке с наручниками, а также о «неблагополучной» карьере моего отца и его нынешней «ссылке» в лабораторию перспективных разработок «Дженерал моторе». Также было дано исчерпывающее описание нашей авантюры со Спенсером и неоднократно упоминалось о том, как часто встречается мое имя в «дневнике» Терезы. Это слово, как я понял после двух-трех прочтений, репортер употребил в отношении блокнота, который она отдала мне. На самом деле это был вовсе не дневник, подумал я, хотя и сам не знал, как назвать эти записи.
В тот день, второй после исчезновения Терезы, единственным звуком в нашем доме, помимо воркования голубок, был пятнадцатисекундный взрыв бетховенской «Пасторальной» из отцовских колонок, которые впервые выдали настоящую музыку. Я сразу узнал прозвучавший фрагмент. Если верить моим родителям, эта симфония была первой музыкой, которую я услышал в жизни. Она не так успокаивала меня, как мамин взгляд глаза-в-глаза, но они постоянно ставили ее мне в первый год моей жизни, потому что, слушая ее, я начинал дрыгаться, а иногда и смеяться. Сегодня же она только нагнала на меня еще больше страха и даже печали, так что я закрылся в своей комнате и попытался привести в порядок мозги. Мой брат, судя по всему, провел весь день, срывая злобу на своем письменном столе.
После ужина на нашу улицу вырулил серебристый «бьюик-регал» и затормозил у нашего дома. Я спустился в гостиную и, выглянув в окно, увидел в раструбе света от нашего фонаря седого мужчину в плаще нараспашку. Отец открыл дверь и, вопросительно заглянув в темноту, тихо чертыхнулся. Когда мужчина в плаще приблизился к дому, отец заговорил чуть громче; в его голосе чувствовалась некоторая нервозность и недовольство.
– Мистер Фенвик! Как мило, что вы к нам заглянули.
Я никогда не слышал, чтобы отец говорил таким тоном, но имя я узнал. Это был босс моего отца, тот самый, который как-то сказал ему: «Знаете, ваша мечтательность может сломать вам карьеру». Отец чуть не весь прошлый год повторял эту фразу, в удивлении качая головой. Мистера Фенвика я ни разу не видел.
– Проходите, – пригласил его отец.
– Мы торопимся, – прогромыхал мистер Фенвик, как телега по камням. – Просто мы хотим, чтобы вы знали, что все мы о вас думаем.
Он не сделал ни шагу в сторону дома, стоя на полпути к подъездной аллее, как будто от нас исходила какая-то зараза. Парадная дверь была открыта, и в комнате повеяло холодом.
– Это и есть то, что ломает карьеры? – спросил отец.
Мистер Фенвик уставился на него в изумлении. Потом пожал плечами и сказал:
– Не знаю, Джо. У меня нет опыта в подобных вещах.
Он склонился над пассажирской дверцей, и в свете салона мне стало видно сидевшую за рулем женщину. У нее были белые волосы и какой-то уж слишком красный рот, который придавал ее лицу дружеское и в то же время печальное выражение – как у клоуна.
– Увидимся на следующей неделе, – возвестил мистер Фенвик, снова оборачиваясь к отцу.
Отец явно смутился и стал больше похож на себя.
– Я буду завтра, – проговорил он в замешательстве.
– Завтра не приходите, – поспешно ответил мистер Фенвик. – Ради бога, посидите несколько дней дома.
Не попрощавшись, он сел в машину, и блондинка увезла его прочь. Отец еще немного постоял у порога, а когда захлопнул дверь, по комнате, словно залетевший на свет мотылек, закружил холодный ветер.
– Думаешь, он заехал, только чтобы проверить, все ли у нас в порядке? – спросил отец у матери.
– Нет, – ответила она. – Он приехал просто поглазеть. Как и остальные наши знакомые.
Когда родители заговаривали о работе моего отца, их жизни, казалось, расстилались передо мной как одно из Великих озер: нечто такое, на что мне можно было смотреть только с берега, – невероятно большое, несущее в себе смутную угрозу и населенное людьми и событиями, о которых я ничего не знаю и, скорее всего, никогда не узнаю. В тот вечер это ощущение внушило мне ужас. Я побежал наверх и заперся в своей комнате. Мне хотелось закричать, сделать что-то такое, что могло бы настолько их шокировать, что они вспомнили бы о моем существовании, вспомнили бы о том, что я не всегда совершал подобные поступки.
Брент меня опередил. Он прошиб ногой стену моей спальни. Правда, его башмак не прошел насквозь – он лишь раскрошил штукатурку на своей стороне, а на моей от плинтуса паутиной расползлись тоненькие трещины. Одного удара хватило, чтобы прибежали родители, а после второго на меня посыпались крошечные снежинки белил – мой личный снегопад.
– Неужели нельзя угомониться хотя бы на одну ночь? – орала на него мать. – Хочешь, чтобы было еще хуже?
– А вы ничего не делаете! – вопил Брент. – Почему он там сидит? Нас все ненавидят. Его все ненавидят. Он чеканутый! Отпустите, мне больно!
Крики затихли так же резко и на той же яростной ноте, как и начались. Вместо них послышался глухой напряженный шепот. Я приложил ухо к новым трещинам на стене и прислушался, но не смог разобрать ни единого слова. Вскоре бесконечные ужасы прошедшего дня возымели наркотический эффект, и я начал позевывать. Заполз в постель и в легкой дреме проворочался под одеялом, то и дело вздрагивая от тревожных снов, пока не появилась мать с джинсами в руках.
– Надевай, – сказала она. – И спускайся в гостиную. – Из-под халата у нее виднелись сапоги, на шее болтался шарф.
– Зачем? – спросил я.
– Надо. Поторопись.
Мать швырнула джинсы на постель, и я услышал, как она открывает дверь Брента. Часы на стене показывали 1:45.
Через несколько минут мы уже всей семьей сидели на диване, поглядывая сквозь неплотно задернутые шторы на девятерых мужчин в масках, неподвижно стоявших во дворе, светя электрическими фонариками. Никто из нас не знал, что это за люди и чего они добиваются. Может, это линчеватели, может, квартальная стража, а может, у них просто сдали нервы и им легче было провести «Ночь Снеговика», шастая по улицам, чем ее проспать. Мне вдруг вспомнился охотник за детьми из «Вжик-бах! Ту-ту!». Я целый день вспоминал то, что когда-то меня пугало или отчего мне было плохо, потому что теперь все это действовало до странного успокаивающе – эти воспоминания казались гораздо менее ужасными, чем то, что происходило сейчас.
– Может, если мы отдадим им Мэтти, они оставят нас в покое, – сказала мать.
– Отличная идея, – согласился Брент.
Должно быть, она шутила. Я бросил взгляд в ее сторону и вдруг понял, что моя мать – живой человек и что она будет живой не всегда. Я прижался к ней изо всех сил. Закутанная в свое синее одеяло, она не высвободила руку и не положила ее мне на голову. В конце концов, правда через много-много времени, я почувствовал, что она тоже наклонилась ко мне. И мне стало так хорошо, что я даже ненадолго перестал думать о Терезе.
– Джо, может, нам вызвать полицию? – спросила она отца.
– Я не слышал, чтобы эти ребята кому-то причинили зло, – ответил он.
– Я боюсь, мам, – сказал Брент и тут же расплакался.
Меня всегда удивляло, как естественно проявлялись его подлинные чувства – словно барашки на волнах. Мои же надо было звать, как потерявшихся котят, да и то без гарантии. В какой-то момент, когда мы уже перестали смотреть в окно, люди в масках испарились с нашего двора.
На следующее утро, несмотря ни на что, родители решили отправить меня в школу. Им казалось, что это единственно возможный выход. Дескать, я должен как следует прочувствовать всю тяжесть содеянного и попытаться с честью выйти из ситуации. Они изо всех сил старались общаться со мной, будто все было нормально. Матери приходилось особенно трудно. Я не спорил. Просто оделся и собрал рюкзак, но тут позвонила миссис Джапп.
Я сидел за кухонным столом и отлично слышал все мамины «угу» и «м-м-м», видел новую складку, прорезавшую ее лоб, как штрафная линия.
– Понятно, – сказала мать. – И что же они говорят? – Она закрыла глаза. – Да. Ладно, хорошо.
Через несколько минут она повесила трубку.
– Ну что? – спросил я, не видя перед собой ничего, кроме пустого Стола одиночества.
– Все только о тебе и говорят. Миссис Джапп полагает, что вам с Брентом не стоит сегодня идти в школу.
– А Спенсер идет? О нем тоже говорят?
Мать уставилась в пол, и складка у нее на лбу стала глубже. Она опустилась на колени рядом с моим стулом, чем очень меня удивила.
– Мэтти, Спенсер не вернется в школу Фила Харта. Его мать и миссис Джапп решили, что в сложившихся обстоятельствах ему лучше вернуться в Ферндейл. Мне очень жаль.
Медленно, но не раздумывая, я взял свою миску и швырнул ее на пол. Молоко с хлопьями «Будьте здоровы!» разбрызгалось по плиточному полу.
– Вот спасибо, Мэтти! – сказала мать и уронила лицо в ладони.
– Это же глупо! – взревел я. – Он же ничего не сделал!
Мамин взгляд стал строже.
– Ничего не сделал? Очевидно, по твоему разумению, ты тоже ничего не сделал.
Слезы, хлынувшие из моих глаз, в равной мере были слезами ярости, отчаяния и одиночества.
– Это тоже глупо.
– Не разговаривай так со мной, Мэтти Родс. Не смей!
– Спенсер просто был моим другом. Он пытался меня отговорить. Он должен вернуться. Не могут же все вот так вот взять и исчезнуть. – Мне были противны плаксивые нотки в моем голосе, но я ничего не мог с собой поделать.
– Мэтти, я знаю, как тебе тяжело. Но, возможно, это хотя бы научит тебя думать о последствиях, прежде чем что-либо совершить.
– Мне… – начал я и понял, что не знаю, что сказать. Я вдруг снова заплакал. – Можно мне к нему съездить? Отвезите меня к нему, пожалуйста! Я хочу попросить прощения у миссис Франклин.
– В другой раз, Мэтти. Когда-нибудь потом. Не сегодня.
Я так сильно плакал, что слюни сгустились и стали солеными.
– Это самое худшее, что я сделал за всю свою жизнь, – сказал я.
– Да, солнышко мое, – вздохнула мать. – Что правда, то правда. И это причинило горе стольким людям. Теперь понадобится очень много времени, чтобы жизнь снова вошла в привычное русло.
– Думаешь, Тереза у Снеговика?
Губы у матери задрожали, но голос прозвучал твердо.
– Тереза смышленая девочка, Мэтти. Думаю, с ней все нормально, – сказала она и вышла из кухни.
Несмотря на все предостережения миссис Джапп, родители все-таки отправили Брента в школу, потому что он на этом настаивал и твердил, что ему невыносимо находиться рядом со мной. Я все утро просидел у телевизора в общей комнате. Мать убрала на кухне, а когда отец ушел на работу, закрылась у себя в спальне и села на телефон.
Я, прищурив глаза, смотрел на экран и молился, чтобы спортивную программу прервали из-за «Специального выпуска». «Леди и джентльмены, с вами Корал Кларк. Я нахожусь у поворота дороги на Сидровое озеро недалеко от Бирмингема, где несколько минут назад появилась замерзшая, но живая и невредимая Тереза Дорети. Ее местонахождение в минувшие тридцать шесть часов продолжает оставаться неясным, но она осталась цела и полиция скоро доставит ее домой к родным. Минуточку внимания! Кажется, Тереза хочет что-то сказать. Что, крошка?» Тереза задергала похожими на лук губами, потянулась к Корал Кларк и что-то прошептала ей на ухо. Корал Кларк слушает, кивает, улыбается в камеру. Зубы ее поблескивают, как сталактиты в пещере. «Мэтти Родс, – говорит она, – Тереза сказала, что по тебе она тоже соскучилась».
Передачу так и не прервали. Я перестал молиться и, откинувшись на спинку дивана, предоставил времени тянуться своим чередом. Но тут раздался звонок в дверь. Я бросил взгляд в сторону родительской комнаты, но мать не вышла. После третьего звонка я на карачках пробрался к телевизору, чтобы меня не увидели с крыльца, и выключил его.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47