— Ладно, ребята, хорошо с вами, но нам пора.
— Да куда ты торопишься, — удивился Зурик. — У нас еще портвейна бутылок шесть, посидим как следует, выпьем… Потом вон к Светке поедем, у нее сегодня хата свободная…
Обычно я избегаю компаний, где все младше меня, предпочитая сверстников, но сегодня я бы с легкой душой согласился на предложение Зурика — воспоминания детства обладают удивительной способностью бередить душу. И именно сегодня я никак не мог этого сделать.
— Нет, — сказал я. — Извини, Зурик, и хотелось бы, да не могу… Эй, Дмитрий Дмитриевич, пора ехать!
Он торопливо извинился перед вконец забалдевшими музами, вскочил и начал натягивать на себя одежду, размахивая руками, как ветряная мельница. Музы смотрели на него, раскрыв рот.
— Пацаны, — сказал я, — хотите, чтобы вас девочки любили? Изучайте древнюю историю.
— Они нас и так любят, — хохотнул Зурик и притянул к себе одну из нудисток. — Правда, Светик? Нет, мужики, оставайтесь, не пожалеете…
Светик, томно изогнувшись в его руках, призывно улыбнулась Лопухину, обещая, что да, он не пожалеет. ДД, уже сделавший шаг к машине, обернулся и посмотрел на нее с едва заметной грустью. Понравились они ему, что ли, подумал я с ужасом.
— Дима, — спросил я, когда мы возвращались в Малаховку.— О чем ты им рассказывал?
— О гетерах, — буркнул он, не отрывая взгляда от дороги. — О гейшах. О храмовых проститутках Вавилона. О тантрических жрицах Индии. Обо всем, что я знаю в этой области.
— Да-а, — протянул я, представив себе храмовых проституток Вавилона, в дни религиозных праздников отдающихся всем подряд прямо на ступенях зиккуратов. — Да, это, пожалуй, должно было им понравиться…
— У них очень ограниченный кругозор, — совершенно серьезно пояснил ДД. — Они не имеют представления о величайших событиях в истории человечества… Я, кажется, нашел удачную формулу: для них история — это телевизор.
— То есть? — спросил я просто потому, что он замолчал. Я слушал его вполуха, мысли мои были заняты предстоящей операцией.
— Для них не существует истории вне их собственного бытия. История для них началась с их рождением, что было раньше — им неважно. Они могли родиться где угодно, понимаешь? Книг они не читают… ну, почти что… Вся информация поступает к ним через телевизор. Телевизор сообщает им обо всем, что происходит за пределами их личного существования, — то есть о том, что и составляет их историю, — ведь объективно они все равно включены в исторический процесс… Я не слишком путано излагаю?
— Нет, отчего же, — сказал я. — А для тебя история — что?
Он тихонечко засмеялся.
— Для меня история — книга. Огромная старинная книга, — повторил он мечтательно, — книга без начала и конца. И сколько ни читай, всегда больше хочется узнать, что было в начале, и сильнее и сильнее становится желание заглянуть в конец… А вы о чем разговаривали?
— А, — я махнул рукой, –«Бойцы вспоминали минувшие дни и битвы, где вместе рубились они"… Тоже своего рода история.
— Ким, — спросил он вдруг, — Ким, ты только не обижайся, но я могу полностью рассчитывать на твою честность?
— Не понял, — переспросил я, — о чем ты?
— Ну, если ты увидишь там череп… ты ведь не скажешь мне, что не нашел его? Ни при каких обстоятельствах?
Я присвистнул. ДД не переставал меня удивлять, и я нутром чувствовал, что это еще не конец.
Я заставил Лопухина оставить машину на окраине поселка, ближе к железной дороге. Было уже темно, но мне все равно не хотелось, чтобы приметная «девятка» маячила на месте преступления. Наказав ДД сидеть в машине тихо и не высовываться, я взял с заднего сиденья сумку с инструментами и вылез, тихо прикрыв дверцу. Легкой свободной походкой абсолютно честного человека я дошел до забора, ограждающего нужный мне дом. Скользнул в тень (напротив горело единственное на всей улице обитаемое окно) и, крадучись, обошел забор по периметру, прислушиваясь к доносившимся из-за забора звукам. Звуки были самые обычные, естественные: кричала одинокая лягушка, стрекотали цикады. В доме никого не было. Конечно, хозяева могли приехать в то время, когда мы купались в Косино. Но в этом случае они прошли не через калитку: на ней по-прежнему висел ржавый замок.
Я перекинул сумку через шею, подпрыгнул и ухватился за край калитки. Подтянулся, перелез через острые прутья, венчавшие ее, секунду помедлил наверху, всматриваясь, куда придется приземляться, и почти бесшумно — чуть звякнули инструменты — спрыгнул на бетонную дорожку.
Собственно, преступление было уже совершено — я нарушил частное земельное владение. Я посидел минуту на корточках под забором, прислушиваясь, все ли тихо кругом, затем медленно распрямился и пошел к дому.
Дверь была, разумеется, заперта. Я обошел дом, добросовестно пробуя каждое окно — не попадется ли где гнилое дерево, — но рамы были еще крепкими. Без особой надежды взглянув на слуховое окошко — слишком высоко, да и стекло придется выдавливать, рама глухая, — я принялся за работу.
Конечно, я никакой не взломщик. Я знаю специалистов, которые открывают хитрющие кодовые замки за время, требующееся мне на то, чтобы почистить зубы. Но в простых замках я разбираюсь неплохо, помогаю открывать заклинившие запоры всему нашему подъезду и держу дома небольшой набор необходимых инструментов.
Как я и предполагал, замок оказался несложным, я справился с ним за десять минут второй же отмычкой. Тихо (старые петли обычно жутко скрипят, но тут почему-то все обошлось) приоткрыв дверь, я боком скользнул внутрь.
В сумке у меня был фонарик, но я не торопился его доставать, пытаясь привыкнуть к темноте и тишине дома. По-прежнему ничего не было слышно, но у меня внутри появилось отвратительное, сосущее чувство близкой опасности. Вообще-то я не трус, но к подобным предупреждениям прислушиваюсь.
Через двадцать минут я окончательно убедился, что тишина вокруг — это все-таки тишина пустого, покинутого всеми дома, а не напряженное молчание засады. Глаза мои уже довольно сносно видели в темноте, но искать череп все-таки лучше было при свете, и я включил фонарик.
Находился я в типичном летнем садовом домике, с дешевой старой мебелью, древним ламповым радиоприемником на лишенном стекол серванте и неистребимым запахом сушеных грибов. Конечно, еще при наружном обследовании стало ясно, что внутри тут — не пещера Али-Бабы, но теперь надежда найти в этой нищей обстановке шеститысячелетний череп представлялась особенно абсурдной. Мне моментально полегчало, чувство опасности исчезло. «Череп, как же, –пробормотал я, и для очистки совести полез в сервант. Там оказались пыльные банки с засахарившимся вареньем и бутылки с домашним вином. — Два черепа, елки зеленые».
С первой комнатой я покончил быстро. Искать тут было особенно негде, и я перешел во вторую, досадуя на себя за идиотскую добросовестность.
Во второй стояла узкая монашеская кровать и висел вытертый коврик с лебедями. Другой мебели здесь не было, и я, не теряя времени, перешел в третью, через окно которой ДД якобы заснял этот свой якобы череп.
Стол действительно стоял около окна, и он действительно был застелен какими-то грязными засаленными газетами, возможно, и «Правдой», но черепа на нем, разумеется, не было. Я огляделся и поводил фонариком по сторонам. Похоже, это помещение выполняло функции гостиной. У стены стояли два старых жестких кресла, на стене косо висела фотография. Я подошел и присмотрелся. Из-за толстого слоя пыли улыбался веселый коренастый военный в неизвестной мне форме.
Я пошарил лучом в противоположном углу. Там стоял шкаф, высокий и монументальный, как обелиск. Я застонал и приступил к обыску. В шкафу было полно старых тряпок, они пахли плесенью и разложением, но я упорно копался в этом дерьме, пока окончательно не удостоверился, что черепа там нет. Я потыкал пальцем в кресла, вспоминая незабвенные «Двенадцать стульев», и подумал, что на Остапа Бендера, пожалуй, не тяну. Разве что на Кису Воробьянинова.
«И поделом тебе, дураку», — сказал я мстительно. Дом был пустей пустого, и никакого черепа в нем, скорей всего, никогда не бывало. Направляясь к двери, я вдруг вспомнил, что не посмотрел еще во второй комнате под кроватью. Я был на сто процентов уверен, что там ничего нет, я мог поспорить хоть на миллион, утверждая это, но мне хотелось потрясти ДД за грудки с чувством абсолютно выполненного долга. Поэтому я снова прошел во вторую комнату, наклонился к койке, понял, что так я ничего не увижу, встал на колени и заглянул под кровать, подсвечивая себе фонариком.
Я успел услышать сдавленное хриплое рычание, почувствовать полет огромного тела — и на спину мне рухнуло что-то тяжелое и горячее. Огненной болью полоснуло по затылку и спине, я упал рядом с койкой, пытаясь в падении перевернуться на бок. В шею мне било раскаленное дыхание гигантского зверя.
Он, видимо, пытался добраться до моего горла. Я вовремя понял это и прижал затылок к лопаткам, хотя это было безумно неудобно. Затем, пользуясь относительной свободой рук, я нанес ему удар локтем по ребрам. Он глухо взвыл у меня над ухом и протянул страшными когтями по моему оголившемуся боку.
Я попытался встать, но он висел у меня на плечах и не давал подняться на ноги. Тогда я рывком подтянул колени к животу и перекатился через него всеми своими восемьюдесятью килограммами. Фонарик мой валялся на полу, но я уже и без всякого фонарика видел, что это громадная, невообразимо черная, как сама тьма, собака: чудовищный зверь метрового роста и с оскаленной пастью. Стоило мне подняться на ноги, как он прыгнул на меня и отбросил к стене. Я ткнул в его жуткую пасть свое левое предплечье, надеясь, что кожаная куртка убережет руку, и взвыл от страшной боли. Собака повисла на моей руке, но у меня, к счастью, была еще и вторая, и этой второй я нанес ей сокрушительный удар по черепу.
Я, конечно, не Мицуяси Аяма, убивавший быка кулаком, но трехсантиметровые доски правой рукой ломаю. Черепная кость пса была явно тоньше, и все же я не убил его. Он взвыл, отпустил мою руку и на мгновение прянул в сторону, припадая к земле, но мне этого мгновения оказалось достаточно. Я одним прыжком вылетел из комнаты и рванулся к выходу. Пинком распахнутая дверь громко хлопнула у меня за спиной, но мне уже было наплевать. Я несся по бетонной дорожке к калитке. Перед самой калиткой собака настигла меня.
На этот раз она вцепилась мне в ногу. Мне показалось, что у меня перекушена кость, и я снова упал. Здоровой ногой я лягнул собаку в зубы, и она отскочила, унося с собой здоровенный кусок моего мяса (во всяком случае, было такое ощущение). Пока я возился, собирая свои разрозненные конечности, она прыгнула снова.
На этот раз я все хорошо видел. Она летела на меня, растопырив лапы, озаренная стальным светом луны, и черная шерсть ее стояла страшным дыбом. Глаза у нее были красными, а когти размерами не уступали лезвию перочинного ножа. Я не стал ждать, пока она приземлится мне на грудь, и стремительно рванулся в сторону. Когда она тяжело плюхнулась рядом со мной, я сцепил руки и ударил ее локтем в голову.
Слышно было, как клацнули о бетон огромные челюсти. Собака отключилась.
Я поднялся весь дрожа и, прижимая к себе сумку с инструментами, полез через забор. Ноги не слушались меня, пальцы соскальзывали, и я преодолел препятствие только после того, как мне почудилось внизу знакомое тихое рычание. Света в окне напротив не было. Я огляделся и быстро поковылял по пустынной улице туда, где ждал меня в машине Лопухин.
Он, конечно, не выполнил инструкции, вылез из машины и курил сейчас, небрежно облокотившись на капот. Мне, впрочем, было уже все равно.
— Что с тобой? — поразился он, издалека еще рассмотрев, что я не совсем в порядке. — Боже, Ким, да на тебе же живого места нет! — закричал он, когда я подошел совсем близко. — На тебя напали? Там кто-то был, да? В доме? А череп, ты нашел череп?
Когда этот подонок произнес слово «череп», апатия, охватившая меня после схватки, моментально исчезла. Я ковыльнул к нему, схватил окровавленными руками за отвороты светлого финского костюма и прошипел в остановившиеся близорукие глаза:
— Там ничего нет, понял, ты, придурок недоношенный? И никогда ничего не было, понял? И если ты, козел, еще раз мне вякнешь про свои дела, я тебя задушу своими руками! Понял?!
— Возьми платок, Ким, — сказал он дрожащим голосом, протягивая мне белый прямоугольник ткани. — Ты в крови весь, тебе в больницу надо…
— Это тебе в больницу надо! — рявкнул я, отбрасывая платок.
— Дегенерат несчастный…
Кажется, я что-то еще ему кричал и шипел, но он лишь послушно кивал головой на каждое мое ругательство, бормотал «Да, да, конечно, Ким», и в конце концов я успокоился. Он спросил:
— Тебя домой отвезти или все-таки в больницу?
— Пошел ты в задницу со своей больницей, — сказал я уже тихо.
— Езжай один, видеть тебя не хочу… Я на электричке.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54