Он поднял пустые остановившиеся глаза и посмотрел на меня.
— Хромец забрал Наташу, — сказал он.
А ведь я знал, мелькнула у меня дикая мысль. Знал, что так будет, еще с того момента, когда отдал Чашу и почувствовал эту подкатывающую к горлу дурноту… И потом, в машине, когда думал о том, как все хорошо закончилось. Потому что это не могло хорошо закончиться. Не могло.
— Мы были на похоронах, — он говорил быстро, как будто боялся, что я его прерву и он не успеет все рассказать, — я стоял у самой могилы, а Наташа с краю, ее оттеснили… Подъехала машина, я слышал шум двигателя… Ведь никто, кроме тебя, его же не видел, Ким… Потом мне сказали, что к ней подошел высокий мужчина в форме, показал документы и повел к машине. Когда деда опустили в могилу… там еще веревка зацепилась, долго не могли снять… я стал ее искать, но они уже уехали. А потом… потом он позвонил мне домой.
Голос его стал совсем тонким, но лицо по-прежнему было застывшим, как гипсовый слепок.
— Он потребовал, чтобы мы отдали ему Чашу. Тогда он вернет Наташу целой и невредимой. А если нет… если нет…
Внезапно я почувствовал, какой тяжелой стала сумка. Кожаный ремень давил на плечо, грозя проломить ключицу. Я дернул плечом и сбросил сумку на пол.
— Ты же сможешь взять Чашу назад? — спросил он, и в его лице впервые что-то дрогнуло. — Ты ведь сможешь это сделать, да, Ким? Почему ты молчишь, Ким? Почему ты молчишь?
Я взял его левой рукой за рубашку и рывком поставил на ноги. Лицо ДД висело где-то надо мной и было по-прежнему отрешенным и застывшим. Я ударил его коротким прямым ударом в солнечное сплетение, и увидел, как в его глазах появилась боль. Он судорожно всхлипнул и выбросил вперед правую руку, попав мне по губам.
Я почувствовал на языке привкус крови и улыбнулся — первый раз за этот долгий вечер.
Сложенными в замок руками я нанес ему сильный удар по подбородку. Голова ДД мотнулась назад, как у китайского болванчика, очки улетели в пролет лестницы и рассыпались там шуршащим звоном. Я не дал ему обрушиться на ступеньки, схватил за руку, рванул на себя и встречным ударом разбил ему нос. Он тонко взвизгнул и закрылся руками.
Несколько секунд я смотрел на его большие ладони с нелепо растопыренными тонкими пальцами пианиста, на вытекающие из-под них струйки крови, потом отпустил его и сел на ступеньки. Он возился где-то за моей спиной, всхлипывая и скуля, но мне уже было все равно. Пришла ночь, и посмотрела мне в глаза, и поглотила меня. Я сидел на грязной, заплеванной и забрызганной кровью лестнице и смотрел в лицо Ночи.
14. БОЛОТА ЮЖНЕЕ ВАВИЛОНА, 244 год до н.э. ХРАМ МЕРТВЫХ БОГОВ
Кедровый шест, казавшийся медным в лучах растекавшегося по краю горизонта огромного солнца, бесшумно пронзал бурую, шевелящуюся шкуру болота. Маленькая круглая лодка, сшитая из дубленых бычьих шкур, натянутых на легкий каркас, скользила по маслянистой жиже, покрывавшей бескрайнюю безжизненную равнину. Кое-где из трясины поднимались заросшие непролазным кустарником островки, земля на которых колыхалась и проседала, дрожа на непрочной подушке из переплетенных корней. Местами встречались черные стены камышовых джунглей — за этими стенами, на пространствах, где можно было спрятать не один великий город, подобный Вавилону, жили только птицы, гнездившиеся там многотысячными колониями. Любой человек, углубившийся в камышовую страну хотя бы на пятьдесят локтей, не мог вернуться оттуда иначе, чем божьим промыслом. Там не было никаких ориентиров; там не было вообще ничего, кроме черно-зеленых шелестящих стеблей и одинаковых узких проток с жирно поблескивающей водой, проток, пересекавшихся и расходившихся чудовищной паутиной, запутавшись в которой, человек быстро умирал от истощения или страха и становился добычей безымянных болотных падальщиков. Это были Топи Лагаша — грандиозный отстойник Месопотамии, южным своим языком лизавший белый прибрежный песок Персидского залива. В самом центре Топей двигалась круглая лодка из шкур — единственный транспорт здешних мест, — управляемая человеком в одежде воина.
Человек этот был высок и худ. Кожаная куртка с нашитыми на нее бронзовыми пластинками плотно облегала широкие костлявые плечи. Руки, сжимавшие шест, были перетянуты узлами мышц. На поясе висел короткий железный меч, испещренный странными полузвериными символами. Кожаные короткие штаны с бахромой вытерлись от бессчетных ночевок на голой земле. Такая одежда могла принадлежать только воину — наемнику из гарнизонов Птолемаиды или Антиохии, да мало ли еще откуда — после невероятных побед Александра Великого, сковавшего мир стальною цепью своих крепостей, воины были повсюду, и повсюду они были примерно одинаковы. Но лицо человека в лодке принадлежало не наемнику.
У наемников не бывает такого крутого лба, переходящего в сферически гладкую поверхность абсолютно голого черепа. Не бывает такого застывшего высокомерного выражения лица, таящего в себе силу превосходства не меча, а разума. Не бывает таких глаз. Это было лицо человека, для которого не существует тайн, лицо человека, неподвластного соблазнам низменных страстей, человека, обособившегося от суеты и прелестей мира. Лицо жреца.
И он был спокоен, абсолютно спокоен и непроницаем для страха. Он знал, что достаточно ошибиться один раз, и он никогда уже не выберется из этих мертвых топей. Но он знал также, что не ошибется.
Он ориентировался по солнцу, а ночью — по звездам. Он внимательно смотрел, куда летят закрывающие небо птичьи стаи, поднимающиеся из глубин камышовой страны. Он не упускал из виду ни медленное течение воды в протоках, ни разницу в оттенках листьев кустарника на редких островках. Но более всего он полагался на слабый, однако вполне различимый зов, который шел к нему из глубины топей, из самого сердца болот.
С каждым днем пути зов становился все сильнее. Можно уже было явственно услышать низкий глухой голос, повторявший одну-единственную растянутую гласную — нечто вроде очень тягучего «а-а-а» — и не умолкавший ни на секунду. Голос этот звучал только у него в голове, и выносить его было тяжело. Порой ему начинало казаться, что вся бурая равнина вокруг издает протяжный и бесконечный стон, и тогда он закрывал глаза. Но все же это был единственный надежный ориентир, и ему приходилось терпеть.
К тому времени, когда солнце окончательно скрылось за плоской, как стол, линией горизонта, круглая лодка уже не первый час скользила вдоль черной камышовой стены. Зов стал почти невыносимым, и ясно было, что источник его находится где-то в глубине камышовых джунглей. Прошло еще полчаса, и стена распахнулась, разрубленная пополам широким клинком протоки, на смолистых водах которой жирно мерцали крупные южные звезды.
Человек в одежде воина отложил свой шест. Лодка послушно замерла у самого разверстого зева камышовой страны. Было очень тихо; размеренно плескались тяжелые черные волны и покрикивала жалобно вдалеке большая болотная птица.
Человек протянул руку и поднял со дна лодки небольшой кожаный мешок. Оттуда он вытащил пару лепешек, завернутых в виноградные листья, и съел их. Затем откупорил затейливой формы глиняный кувшинчик и сделал несколько глотков. Потом принял какое-то снадобье.
Лодка едва заметно покачивалась на дышащем теле болота. Человек сидел и ждал, несмотря на то, что голос в его голове пел, не переставая. Потом из-за плеча его заструилось мерцающее серебряное сияние, и он оглянулся.
Там, в небе, которое в южных широтах выглядит черной ямой, провалом в другие миры, тяжелая, как медный шар, висела чудовищная бело-красная луна. Ее свет зажег тусклую воду протоки, и, казалось, вся Топь Лагаша, влекомая лунным пожаром, выпятится огромным маслянистым горбом, словно допотопный зверь, разбуженный неосторожным прикосновением. И тогда вновь взлетел шест, казавшийся на этот раз выкованным из серебра, и лодка заскользила по пылающей холодным огнем протоке вглубь камышовой страны.
В самом сердце Топей Лагаша, окруженный бескрайними полями тростника, возвышался конический холм, самый большой остров в этой части болот. Когда-то он был намного выше, и его можно было увидеть издалека. Но за долгие-долгие годы, в течение которых болото надвигалось на процветавшие в древности земли Лагаша, холм ушел глубоко в черную трясину, и теперь на поверхности была только его верхушка. Он имел сотню локтей в диаметре и двадцать локтей в высоту. Почти весь кустарник на нем был вырублен, но на южной оконечности острова стояла сплетенная из ивовых ветвей хижина, перед которой горел маленький костерок. У костра, скрестив тощие коричневые ноги, сидел неопрятный, заросший седым волосом старик в грязной набедренной повязке. Он держал над огнем глиняную чашку с каким-то варевом, время от времени поднося ее к лицу и вдыхая густой пар.
Шуршали заросли тростника. Шипел костер. Тугие волны накатывались с равнодушным упорством на черный песок острова. Поднялась и разгорелась над болотами гигантская недобрая луна. Старик прислушался. Ему показалось, что далеко, за полями одинаковых тоскливо шелестящих стеблей он различает равномерный плеск — с таким звуком могла бы продвигаться по трясине круглая болотная лодка.
Тогда он выпрямился и плеснул остаток содержимого чашки в костер. Вспыхнуло ярко-синее пламя, мгновенно поднявшееся до неба. Раздался странный свистящий стон, словно из пронзенной груди дракона, а потом сверкающая синяя колонна, вставшая над островом, опала и съежилась до маленьких язычков, пляшущих там, куда попали капли вязкой жидкости. Из хижины за спиной старика появилась легкая гибкая тень и проворно скользнула рядом с ним на землю.
— Что-то случилось, учитель? — спросил мягкий переливчатый голос.
Старик скосил глаза. Это была Эми, вторая и последняя обитательница острова. Двадцать лет назад… а может быть, и тридцать, и сорок — трудно высчитать время, живя между двумя мирами, — он вызвал ее из небытия, приказав исполнять все его повеления. За эти годы она ничуть не изменилась, оставаясь все той же пятнадцатилетней смуглой девчонкой с зелеными глазами и смешно, не по-здешнему, вздернутым носиком.
Почему она выбрала именно такой облик, старик не знал; лично ему всегда больше нравились черноволосые тяжелобедрые шемитки, но Эми явилась такой, и он постепенно привык. С ней можно было разговаривать, она многого не знала, и он учил ее, удивляясь, какое удовольствие получает от этого давно заброшенного занятия. Вообще она была прекрасной рабыней, да к тому же посвященной во все секреты Иштар, и старику приходилось прилагать немалые усилия, чтобы не забывать время от времени обновлять контур пентаграммы — магического знака, сдерживавшего ее демоническую сущность. Эми была демоном, суккубом, одним из существ, обитавших на темной Изнанке Мира. Старик старался помнить об этом, как и о том, что случилось однажды, много лет назад, когда он, выпив сока хаомы и погрузившись в многодневный глубокий сон, пропустил время обновления пентаграммы…
— Случилось, учитель? — нежно прошептала Эми.
— Да, — ответил старик хриплым, каркающим голосом. — Он идет к нам.
— Нирах?
— Да, — сказал старик. — Человек из пустыни. Он уже близко.
Они замолчали, вслушиваясь в дыхание ночи. Эми сидела на корточках, и луна играла на блестящей смуглой коже ее круглых коленей. Когда-то старик не мог смотреть на эти колени без вожделения… но с тех пор прошло слишком много лет.
Внезапно тишина, повисшая над камышовой страной, раскололась. С жутким шумом, гортанными криками и хлопаньем крыльев взмыла в неподвижный воздух огромная колония птиц, устроившаяся спать в зарослях неподалеку от острова. Словно плащом гиганта накрыли небо, на минуту погасив даже луну. Стало холодно и тревожно, а когда птицы, собравшись в стаю, изогнутой линией ушли на юг, вновь открыв пылающий лик луны, старик и девушка увидели высокую черную фигуру, скользящую к ним по расплавленной дорожке серебряного света. Круглая плоскодонка зашуршала по песку, и фигура сошла на берег, отбросив в сторону длинный шест. Старик, кряхтя, поднялся навстречу гостю.
— Приветствую тебя, учитель, — громко сказал прибывший глубоким, полным скрытых оттенков голосом.
Он подошел к костру, и стало видно, что он почти вдвое превосходит старика ростом и шириной плеч. По-прежнему сидевшая на корточках Эми сжалась, когда на нее упала огромная тень гостя. Старик поднял левую руку ладонью вверх.
— И тебя приветствую, Нирах. Давно ты не навещал меня.
— Да, учитель. Я проходил последний круг посвящения…
Старик прервал его взмахом ладони.
— Позже. Садись к огню. Ты голоден?
Темный взгляд, сверкнувший из-под костлявого лба, уперся в переносицу старика.
— Благодарю, учитель, я принял пищу.
— Ты устал? — продолжал допытываться старик. — Не поспишь ли с дороги? Может быть, хочешь Эми?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54
— Хромец забрал Наташу, — сказал он.
А ведь я знал, мелькнула у меня дикая мысль. Знал, что так будет, еще с того момента, когда отдал Чашу и почувствовал эту подкатывающую к горлу дурноту… И потом, в машине, когда думал о том, как все хорошо закончилось. Потому что это не могло хорошо закончиться. Не могло.
— Мы были на похоронах, — он говорил быстро, как будто боялся, что я его прерву и он не успеет все рассказать, — я стоял у самой могилы, а Наташа с краю, ее оттеснили… Подъехала машина, я слышал шум двигателя… Ведь никто, кроме тебя, его же не видел, Ким… Потом мне сказали, что к ней подошел высокий мужчина в форме, показал документы и повел к машине. Когда деда опустили в могилу… там еще веревка зацепилась, долго не могли снять… я стал ее искать, но они уже уехали. А потом… потом он позвонил мне домой.
Голос его стал совсем тонким, но лицо по-прежнему было застывшим, как гипсовый слепок.
— Он потребовал, чтобы мы отдали ему Чашу. Тогда он вернет Наташу целой и невредимой. А если нет… если нет…
Внезапно я почувствовал, какой тяжелой стала сумка. Кожаный ремень давил на плечо, грозя проломить ключицу. Я дернул плечом и сбросил сумку на пол.
— Ты же сможешь взять Чашу назад? — спросил он, и в его лице впервые что-то дрогнуло. — Ты ведь сможешь это сделать, да, Ким? Почему ты молчишь, Ким? Почему ты молчишь?
Я взял его левой рукой за рубашку и рывком поставил на ноги. Лицо ДД висело где-то надо мной и было по-прежнему отрешенным и застывшим. Я ударил его коротким прямым ударом в солнечное сплетение, и увидел, как в его глазах появилась боль. Он судорожно всхлипнул и выбросил вперед правую руку, попав мне по губам.
Я почувствовал на языке привкус крови и улыбнулся — первый раз за этот долгий вечер.
Сложенными в замок руками я нанес ему сильный удар по подбородку. Голова ДД мотнулась назад, как у китайского болванчика, очки улетели в пролет лестницы и рассыпались там шуршащим звоном. Я не дал ему обрушиться на ступеньки, схватил за руку, рванул на себя и встречным ударом разбил ему нос. Он тонко взвизгнул и закрылся руками.
Несколько секунд я смотрел на его большие ладони с нелепо растопыренными тонкими пальцами пианиста, на вытекающие из-под них струйки крови, потом отпустил его и сел на ступеньки. Он возился где-то за моей спиной, всхлипывая и скуля, но мне уже было все равно. Пришла ночь, и посмотрела мне в глаза, и поглотила меня. Я сидел на грязной, заплеванной и забрызганной кровью лестнице и смотрел в лицо Ночи.
14. БОЛОТА ЮЖНЕЕ ВАВИЛОНА, 244 год до н.э. ХРАМ МЕРТВЫХ БОГОВ
Кедровый шест, казавшийся медным в лучах растекавшегося по краю горизонта огромного солнца, бесшумно пронзал бурую, шевелящуюся шкуру болота. Маленькая круглая лодка, сшитая из дубленых бычьих шкур, натянутых на легкий каркас, скользила по маслянистой жиже, покрывавшей бескрайнюю безжизненную равнину. Кое-где из трясины поднимались заросшие непролазным кустарником островки, земля на которых колыхалась и проседала, дрожа на непрочной подушке из переплетенных корней. Местами встречались черные стены камышовых джунглей — за этими стенами, на пространствах, где можно было спрятать не один великий город, подобный Вавилону, жили только птицы, гнездившиеся там многотысячными колониями. Любой человек, углубившийся в камышовую страну хотя бы на пятьдесят локтей, не мог вернуться оттуда иначе, чем божьим промыслом. Там не было никаких ориентиров; там не было вообще ничего, кроме черно-зеленых шелестящих стеблей и одинаковых узких проток с жирно поблескивающей водой, проток, пересекавшихся и расходившихся чудовищной паутиной, запутавшись в которой, человек быстро умирал от истощения или страха и становился добычей безымянных болотных падальщиков. Это были Топи Лагаша — грандиозный отстойник Месопотамии, южным своим языком лизавший белый прибрежный песок Персидского залива. В самом центре Топей двигалась круглая лодка из шкур — единственный транспорт здешних мест, — управляемая человеком в одежде воина.
Человек этот был высок и худ. Кожаная куртка с нашитыми на нее бронзовыми пластинками плотно облегала широкие костлявые плечи. Руки, сжимавшие шест, были перетянуты узлами мышц. На поясе висел короткий железный меч, испещренный странными полузвериными символами. Кожаные короткие штаны с бахромой вытерлись от бессчетных ночевок на голой земле. Такая одежда могла принадлежать только воину — наемнику из гарнизонов Птолемаиды или Антиохии, да мало ли еще откуда — после невероятных побед Александра Великого, сковавшего мир стальною цепью своих крепостей, воины были повсюду, и повсюду они были примерно одинаковы. Но лицо человека в лодке принадлежало не наемнику.
У наемников не бывает такого крутого лба, переходящего в сферически гладкую поверхность абсолютно голого черепа. Не бывает такого застывшего высокомерного выражения лица, таящего в себе силу превосходства не меча, а разума. Не бывает таких глаз. Это было лицо человека, для которого не существует тайн, лицо человека, неподвластного соблазнам низменных страстей, человека, обособившегося от суеты и прелестей мира. Лицо жреца.
И он был спокоен, абсолютно спокоен и непроницаем для страха. Он знал, что достаточно ошибиться один раз, и он никогда уже не выберется из этих мертвых топей. Но он знал также, что не ошибется.
Он ориентировался по солнцу, а ночью — по звездам. Он внимательно смотрел, куда летят закрывающие небо птичьи стаи, поднимающиеся из глубин камышовой страны. Он не упускал из виду ни медленное течение воды в протоках, ни разницу в оттенках листьев кустарника на редких островках. Но более всего он полагался на слабый, однако вполне различимый зов, который шел к нему из глубины топей, из самого сердца болот.
С каждым днем пути зов становился все сильнее. Можно уже было явственно услышать низкий глухой голос, повторявший одну-единственную растянутую гласную — нечто вроде очень тягучего «а-а-а» — и не умолкавший ни на секунду. Голос этот звучал только у него в голове, и выносить его было тяжело. Порой ему начинало казаться, что вся бурая равнина вокруг издает протяжный и бесконечный стон, и тогда он закрывал глаза. Но все же это был единственный надежный ориентир, и ему приходилось терпеть.
К тому времени, когда солнце окончательно скрылось за плоской, как стол, линией горизонта, круглая лодка уже не первый час скользила вдоль черной камышовой стены. Зов стал почти невыносимым, и ясно было, что источник его находится где-то в глубине камышовых джунглей. Прошло еще полчаса, и стена распахнулась, разрубленная пополам широким клинком протоки, на смолистых водах которой жирно мерцали крупные южные звезды.
Человек в одежде воина отложил свой шест. Лодка послушно замерла у самого разверстого зева камышовой страны. Было очень тихо; размеренно плескались тяжелые черные волны и покрикивала жалобно вдалеке большая болотная птица.
Человек протянул руку и поднял со дна лодки небольшой кожаный мешок. Оттуда он вытащил пару лепешек, завернутых в виноградные листья, и съел их. Затем откупорил затейливой формы глиняный кувшинчик и сделал несколько глотков. Потом принял какое-то снадобье.
Лодка едва заметно покачивалась на дышащем теле болота. Человек сидел и ждал, несмотря на то, что голос в его голове пел, не переставая. Потом из-за плеча его заструилось мерцающее серебряное сияние, и он оглянулся.
Там, в небе, которое в южных широтах выглядит черной ямой, провалом в другие миры, тяжелая, как медный шар, висела чудовищная бело-красная луна. Ее свет зажег тусклую воду протоки, и, казалось, вся Топь Лагаша, влекомая лунным пожаром, выпятится огромным маслянистым горбом, словно допотопный зверь, разбуженный неосторожным прикосновением. И тогда вновь взлетел шест, казавшийся на этот раз выкованным из серебра, и лодка заскользила по пылающей холодным огнем протоке вглубь камышовой страны.
В самом сердце Топей Лагаша, окруженный бескрайними полями тростника, возвышался конический холм, самый большой остров в этой части болот. Когда-то он был намного выше, и его можно было увидеть издалека. Но за долгие-долгие годы, в течение которых болото надвигалось на процветавшие в древности земли Лагаша, холм ушел глубоко в черную трясину, и теперь на поверхности была только его верхушка. Он имел сотню локтей в диаметре и двадцать локтей в высоту. Почти весь кустарник на нем был вырублен, но на южной оконечности острова стояла сплетенная из ивовых ветвей хижина, перед которой горел маленький костерок. У костра, скрестив тощие коричневые ноги, сидел неопрятный, заросший седым волосом старик в грязной набедренной повязке. Он держал над огнем глиняную чашку с каким-то варевом, время от времени поднося ее к лицу и вдыхая густой пар.
Шуршали заросли тростника. Шипел костер. Тугие волны накатывались с равнодушным упорством на черный песок острова. Поднялась и разгорелась над болотами гигантская недобрая луна. Старик прислушался. Ему показалось, что далеко, за полями одинаковых тоскливо шелестящих стеблей он различает равномерный плеск — с таким звуком могла бы продвигаться по трясине круглая болотная лодка.
Тогда он выпрямился и плеснул остаток содержимого чашки в костер. Вспыхнуло ярко-синее пламя, мгновенно поднявшееся до неба. Раздался странный свистящий стон, словно из пронзенной груди дракона, а потом сверкающая синяя колонна, вставшая над островом, опала и съежилась до маленьких язычков, пляшущих там, куда попали капли вязкой жидкости. Из хижины за спиной старика появилась легкая гибкая тень и проворно скользнула рядом с ним на землю.
— Что-то случилось, учитель? — спросил мягкий переливчатый голос.
Старик скосил глаза. Это была Эми, вторая и последняя обитательница острова. Двадцать лет назад… а может быть, и тридцать, и сорок — трудно высчитать время, живя между двумя мирами, — он вызвал ее из небытия, приказав исполнять все его повеления. За эти годы она ничуть не изменилась, оставаясь все той же пятнадцатилетней смуглой девчонкой с зелеными глазами и смешно, не по-здешнему, вздернутым носиком.
Почему она выбрала именно такой облик, старик не знал; лично ему всегда больше нравились черноволосые тяжелобедрые шемитки, но Эми явилась такой, и он постепенно привык. С ней можно было разговаривать, она многого не знала, и он учил ее, удивляясь, какое удовольствие получает от этого давно заброшенного занятия. Вообще она была прекрасной рабыней, да к тому же посвященной во все секреты Иштар, и старику приходилось прилагать немалые усилия, чтобы не забывать время от времени обновлять контур пентаграммы — магического знака, сдерживавшего ее демоническую сущность. Эми была демоном, суккубом, одним из существ, обитавших на темной Изнанке Мира. Старик старался помнить об этом, как и о том, что случилось однажды, много лет назад, когда он, выпив сока хаомы и погрузившись в многодневный глубокий сон, пропустил время обновления пентаграммы…
— Случилось, учитель? — нежно прошептала Эми.
— Да, — ответил старик хриплым, каркающим голосом. — Он идет к нам.
— Нирах?
— Да, — сказал старик. — Человек из пустыни. Он уже близко.
Они замолчали, вслушиваясь в дыхание ночи. Эми сидела на корточках, и луна играла на блестящей смуглой коже ее круглых коленей. Когда-то старик не мог смотреть на эти колени без вожделения… но с тех пор прошло слишком много лет.
Внезапно тишина, повисшая над камышовой страной, раскололась. С жутким шумом, гортанными криками и хлопаньем крыльев взмыла в неподвижный воздух огромная колония птиц, устроившаяся спать в зарослях неподалеку от острова. Словно плащом гиганта накрыли небо, на минуту погасив даже луну. Стало холодно и тревожно, а когда птицы, собравшись в стаю, изогнутой линией ушли на юг, вновь открыв пылающий лик луны, старик и девушка увидели высокую черную фигуру, скользящую к ним по расплавленной дорожке серебряного света. Круглая плоскодонка зашуршала по песку, и фигура сошла на берег, отбросив в сторону длинный шест. Старик, кряхтя, поднялся навстречу гостю.
— Приветствую тебя, учитель, — громко сказал прибывший глубоким, полным скрытых оттенков голосом.
Он подошел к костру, и стало видно, что он почти вдвое превосходит старика ростом и шириной плеч. По-прежнему сидевшая на корточках Эми сжалась, когда на нее упала огромная тень гостя. Старик поднял левую руку ладонью вверх.
— И тебя приветствую, Нирах. Давно ты не навещал меня.
— Да, учитель. Я проходил последний круг посвящения…
Старик прервал его взмахом ладони.
— Позже. Садись к огню. Ты голоден?
Темный взгляд, сверкнувший из-под костлявого лба, уперся в переносицу старика.
— Благодарю, учитель, я принял пищу.
— Ты устал? — продолжал допытываться старик. — Не поспишь ли с дороги? Может быть, хочешь Эми?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54