Затем немного поспит и рано утром уже снова будет в участке. Другой жизни у него просто-напросто нет. Причем своих подчиненных он не жалеет точно так же, как и самого себя. Несколько раз у него были неприятности из-за слишком большого ущерба, причиненного им задержанным по причинам, как обычно излагалось в его официальном отчете, «преднамеренного сопротивления законному аресту», но со временем все это, как правило, безболезненно проходило. Просто его полицейское начальство понимало, что, работая в самом тяжелом (в криминогенном смысле) районе крупного промышленного города, Ровель делает все возможное, а трудиться ему приходится с коллегами, многие из которых либо блатные, либо политические назначенцы, либо кузены чьих-то кузенов... В ночные часы он постоянно медленно кружит по своему непростому и даже опасному району. Совсем как настырный бездомный бультерьер. Показывает свое клоунское лицо во всех самых «крутых» притонах и искренне удивляется тяжелому молчанию, которое не прекращается до тех пор, пока оно не скрывается за входной дверью. Однажды трое далеко не образцовых граждан решили показать Ровелю, что кружить по их району ночью одному совсем не стоит, что ночная жизнь – это совершенно не его дело и не надо им мешать проводить ее так, как они считают нужным! Криками о помощи они заманили лейтенанта в темную аллею и там хорошенько, как говорят, на совесть его обработали. Он делал вид, будто потерял сознание, до тех пор, пока не представился случай освободить правую руку. Его служебный кольт они с самого начала вытащили из кобуры и забросили в ближайшие кусты, но висевшую на правом бедре тяжелую дубинку почему-то оставили. Кровь заливала Ровелю глаза, в голове от полученных ударов шумело, но он, не глядя, инстинктивно изо всех сил сначала ударил дубинкой того, кто, ничего не подозревая, стоял справа, а затем разъяренно взялся и за остальных. В результате один остался лежать в темной аллее, другого отвезли на «скорой помощи», а третьего он лично в наручниках доставил в участок и поместил в камеру. Без особых повреждений. И только потом сам отправился в больницу, где ему заштопали его клоунское лицо и вправили сломанную кисть левой руки... Уже на следующий вечер лейтенант Энди Ровель снова до утра кружил по своему району, методично заходя в те же самые притоны и бары, как ни в чем не бывало показывая там хотя и перебинтованное, но все то же самое клоунское лицо. И хотя теперь его подчиненные патрулировали улицы только парами, сам Ровель, невзирая на случившееся, по-прежнему продолжал делать это в гордом одиночестве.
Закурив сигарету, Поль еще долго стоял у крылечка своего дома. Даже после того, как хвостовые огни патрульной машины лейтенанта окончательно исчезли за ближайшим углом... Мимо него, держась за руки, весело хихикая и тихими голосами что-то рассказывая друг другу, неторопливо прошли две молоденькие девушки. В соседнем квартале замигал красный неоновый свет рекламных щитов. На углу остановились два солдата в полевой военной форме – они заметно пошатывались и громко хохотали. Очевидно, вспоминали прекрасно проведенный вечер... Поль вдруг отчетливо почувствовал, что последние несколько месяцев его не покидает ощущение странного беспокойства. Будто жизнь направляется к какому-то светлому, веселому и на редкость приятному месту, а он стоит и только смотрит, как она проходит мимо!
Наконец, докурив сигарету и щелчком отбросив ее, Поль поднялся по ступенькам низенького крыльца, прошел через незапертую дверь внутрь и свернул налево, в свою небольшую, но вполне уютную квартирку на первом этаже со старомодным балконом-эркером, массивными дубовыми подоконниками, кружевными сероватыми занавесками, темными стенами, довольно однообразной типовой мебелью.
Устроившись поудобнее в кресле у письменного стола, Поль почему-то снова задумался о Верне Локтере. Похоже, он разговаривал с Ровелем более уверенно, чем на самом деле чувствовал себя. Верн был высоким мускулистым молодым человеком с узкой продолговатой головой, мгновенной, то вспыхивающей, то тут же пропадающей улыбкой. У Поля даже мелькнула странная мысль, что он не до конца в нем разобрался, что от этого юноши вполне можно ожидать любых сюрпризов, включая самые неожиданные. И возможно, даже далеко не самые приятные... Локтер всегда говорил правильные слова, умело делал вид, будто полностью усвоил печальный урок жизни: преступление – удел дураков, всегда смотри любому человеку прямо в глаза и не отводи взора... Что он и делал. Но в нем была заметна и какая-то холодность. Холодность души... А это не могло не беспокоить Поля. Он иногда даже ходил повнимательнее на него посмотреть, поговорить, так сказать, в неказенной, неофициальной обстановке. И каждый раз, когда он наблюдал, как Верн в простенькой рабочей одежде берет пакеты с заказными продуктами, грузит их в машину или подметает торговый зал магазина, у него создавалось впечатление, что этот юноша сознательно играет какую-то свою роль. Хотя придраться было абсолютно не к чему! Семье Варак Верн, похоже, нравился, хотя определенные сомнения на этот счет все-таки оставались... Полю благодаря его богатому опыту было прекрасно известно: практически любой неисправимый, безнадежный преступник представляет собою психопатическую личность, которая, не важно, будь то мужчина или женщина, генетически совершенно не способна давать эмоциональную оценку тому, что правильно, а что неправильно, что морально, а что нет. Для них существует только логическая оценка типа – поймают или нет, накажут или есть реальная возможность избежать наказания? В плане интеллектуальных способностей такие люди обычно даже несколько выше среднего уровня, нередко весьма милы и симпатичны. Хотя под маской этой внешней приятности, как правило, скрывается жестокая, бездумная безжалостность дикого зверя, которому абсолютно все равно, что думают о нем окружающие, общество или его несчастные жертвы.
Более того, смутные подозрения в отношении Верна Локтера непрестанно тревожили Поля с их самой первой встречи. Прекрасное, как у большинства врожденных психопатических личностей, поведение в тюрьме – ни одного замечания, ни одного наказания, но... но вот что скрывается за этой маской, что у него там внутри, что он за человек, какую именно роль сознательно и весьма умело играет – Полю ни узнать, ни хотя бы почувствовать так и не удалось. И это не могло его не тревожить... Нет, не может, ну никак не может Локтер долгое время довольствоваться ролью скромного работника, развозящего по всему городу дешевые бакалейные товары в стареньком обшарпанном грузовичке с выцветшей надписью на борту: «Магазин Гаса Варака – товары высшего качества».
В тюрьме Верн Локтер отбывал срок за физическое насилие, совершенное «при отягчающих обстоятельствах».
Поль вложил готовый черновик своего отчета в плотный коричневый конверт, убрал столик и начал готовиться ко сну. Где-то рядом у соседей чуть громче обычного играл проигрыватель, за занавесками слабо, но упрямо и назойливо продолжали мигать красные огни неоновых реклам... Уже лежа в постели, Поль решил, что ему надо побеседовать с рыжеволосой миссис Варак, причем завтра же, когда он пойдет к ним, чтобы повидаться с Джимми Довером. Кстати, он с ней уже встречался, вспомнил Поль. Такая высокая, очень симпатичная, даже почти красивая, со стройными длинными ногами, тихим голосом и почему-то... угрюмым ртом.
Глава 4
Лежа в постели и положив голову на высоко поднятые подушки, Уолтер Варак держал в руках раскрытую книгу, на которую падал яркий свет настольной лампы. В центре его рта дымилась толстенная кубинская сигара. Свою жену Доррис, которая почти бесшумно двигалась по спальне, готовясь ко сну, он почти не замечал. А поскольку эту книгу Уолтер перечитывал уже во второй раз, то пропускал многие страницы, торопясь поскорее добраться до места, где Майк Хаммер ведет на редкость грудастую красавицу блондинку в свою квартиру. Чертов Майк Хаммер! Вот кто знает, как надо жить! Никто никогда не хотел с ним связываться. Во всяком случае, во второй раз... И, кроме того, он всегда точно знал, что, когда и как именно надо женщинам. И при этом – хотя, может быть, в данный момент это и было самым главным – не имел ничего общего с грошовым бакалейным делом!
– Дорогой, тебе же прекрасно известно, что от твоих чертовых сигар меня просто тошнит! Ну сколько раз тебе повторять? Сейчас меня от этих чертовых вонючих сигар просто тошнит! Неужели непонятно?
Уолтер медленно вынул изо рта остаток сигары, еще медленнее повернул голову к жене и остановил на ее лице долгий взгляд. Точно так же, как на его месте наверняка поступил бы и Майк Хаммер. И только потом, стараясь придать своему голосу нужную мрачность, произнес:
– Хрен собачий.
– Тебе-то до этого какое дело?
– Ну тогда иди спать в другую комнату. Тем более, что сейчас тебе нужно гораздо больше места... Перенеси туда всю свою одежду и постарайся оставить меня в покое.
– Ведь ты же знаешь, что сейчас я чувствую себя далеко не самым лучшим образом, и все равно стараешься еще больше отравить мне существование своими вонючими сигарами. Здесь все, абсолютно все ими провоняло! Неужели ты не чувствуешь? Неужели так трудно не курить их, хотя бы лежа в постели? В нашей постели!
Уолтер посмотрел на огрызок сигары. Затем аккуратно положил ее в стеклянную пепельницу.
– Она все равно уже погасла.
– Спасибо, – злобным тоном поблагодарила его Доррис. – Большое тебе, дорогой, спасибо! За ласку и заботу. Вообще за все!
– Господи, какое же у тебя благодушное настроение... Скажи, это только сегодня или вообще?
У нее был такой вид, будто она собралась вот-вот родить. В ближайшие минут десять или пятнадцать, не позже, хотя, по словам лечащего врача, это должно произойти только через месяц... Не говоря уж о том, что все эти разговоры, будто беременность делает женщину необычайно красивой, просто самая настоящая брехня, и ничего больше... Густые черные волосы Доррис почему-то казались липкими и грязными, а на лице – одни прыщи... Глядя на нее, Уолтер невольно удивился: «С чего бы это, черт меня побери, я вдруг подумал, что люблю ее?.. Или когда-нибудь смогу полюбить? Ее, видите ли, тошнит. Еще бы! Достаточно только посмотреть на себя в зеркало. Не говоря уж о том, что, как минимум, последние пару месяцев она вообще ни с кем не разговаривает и прямо-таки горит желанием хоть кого-нибудь укусить, да желательно побольнее. Сидит как сыч одна и сама себя жалеет. Только это, и больше ничего. Ни-че-го!»
– Ты хоть знаешь, что в понедельник к нам приведут еще одну тюремную пташку? – немного помолчав, спросила Доррис. – Устраивать на работу.
– Да, знаю, – ответил он, снова поднимая глаза к любимой книге о легендарном Майке Хаммере.
– Но я же просила тебя сказать папе, чтобы этих уголовников больше здесь не было! Разве нет? Ты что, забыл? Нам ведь здесь растить и воспитывать нашего мальчика! А потом, думаю, и девочку тоже... Потому что ни ты, ни я, похоже, мы оба с тобой отсюда, из этого трущобного дома, уже никогда не выберемся! Хотя в свое время, когда ты ухаживал за мной и очень меня хотел, ты обещал! Причем не один раз. Значит, надо стараться держаться подальше от уголовников, жуликов и бродяжек хотя бы в нашем собственном доме! Особенно если они прямо из вонючей тюрьмы. Ведь они будут жить, есть и спать вместе с нашими детьми! С нашими кровинушками. А я не хочу, слышишь, не хочу, чтобы к ним прикасались ни этот новый панк, ни эта чертова бродяжка Бонни!
– Да успокойся ты, ради бога! Орешь так, что тебя слышно там, внизу, на первом этаже.
– Ну и что? Пусть слышат! Что от этого может измениться? Моего мнения здесь все равно никто и никогда не спрашивает.
– А с чего это им его, кстати, надо спрашивать, золотце?
– А с того, что ты, например, хотя бы обратил внимание, как этот Верн Локтер на меня смотрел? Когда в первый раз пришел сюда...
– Это когда ты полуголая прыгала по прихожей? Интересно, чего другого можно было от него ожидать?
– Ты говоришь так, будто тебе, черт побери, все равно. Это так?
– Послушай, Доррис, может, хватит? Хотя бы на сегодня.
– Почему же это хватит? Давай, давай, продолжай! Унижай меня, обижай! Почему бы и нет? Старик все равно тебя никуда не отпустит. Ты ведь теперь его единственный сын! Единственный и сын, и мальчик-полудурок, который все вечера болтается неизвестно где. Иногда вплоть, до самого утра! Нет, нет, он никогда не даст тебе уйти, ни-ког-да! Кто-кто, но только не он! Не этот старый хрыч. Он специально никогда не будет платить нам достаточно для того, чтобы мы смогли уехать отсюда. Потому что это будет навсегда! На-всег-да! Это ловушка, Уолтер. Ловушка длиной во всю оставшуюся жизнь! Мы здесь застряли навсегда. Так что, пока не поздно, уж лучше, как говорят, посмотреть правде в глаза!
– А может, золотце мое ненаглядное, тебе все-таки лучше перестать нести несусветную чушь, не распаляться понапрасну, а просто пойти спать?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35