Он это сделал с вызывающей восхищение осмотрительностью. Потом я попросил мистера Бидвелла собрать вас всех вместе сегодня вечером.
— Ничего не понимаю! — произнес Шилдс, но снова сел. — Вы говорите, что привели ведьму обратно? Где она?
— Эта женщина в данный момент находится в комнатах миссис Неттльз, — информировал его Бидвелл. — Думаю, ест свой ужин.
— Но... но... — Шилдс мотал головой, не находя слов. — Она же ведьма! Это же доказано!
— Доказано! — Мэтью слегка улыбнулся. — Доказательство — мера всех вещей, доктор?
— Да, это так! И вы сейчас мне доказали, что вы не просто одержимый, но одержимый дурак! И что такое с вами случилось? Вам пришлось драться с каким-то демоном за благосклонность ведьмы?
— Да, доктор, и я его победил. А теперь, если вам нужны именно доказательства, счастлив буду утолить вашу жажду.
Мэтью уже в четвертый или пятый раз поймал себя на том, что бессознательно чешет глиняный пластырь под рубашкой, покрывающий сломанные ребра. У него был небольшой жар и бросало в пот, но индейский врач — через Навпавпэ — сегодня утром объявил его транспортабельным. Победителю Демонов не пришлось идти всю дорогу собственными ногами: кроме последних двух миль, его и Рэйчел индейские проводники пронесли на устройстве вроде лестницы с помостом посередине. Отличный способ путешествовать.
— Мне кажется, — начал Мэтью, — что все мы, будучи людьми образованными и богобоязненными, согласимся со следующим положением: ведьма не может произнести молитву Господню. Я возьму на себя смелость предположить, что колдун также на это не способен. Поэтому: мистер Уинстон, не будете ли вы так добры прочитать молитву Господню?
Уинстон сделал глубокий вдох:
— Разумеется. Отче наш, иже еси на Небеси, да святится имя Твое, да приидет царствие Твое, да будет воля Твоя...
Мэтью ждал, глядя в лицо Уинстона, а тот абсолютно правильно прочел всю молитву. В ответ на "аминь" Мэтью сказал "спасибо" и перенес внимание на Бидвелла.
— Сэр, не произнесете ли и вы молитву Господню?
— Я? — Тут же искорка привычного негодования загорелась в глазах Бидвелла. — Почему это я должен ее читать?
— Потому что, — ответил Мэтью, — я вам это сказал.
— Мне сказал? — Бидвелл надул губы и фыркнул. — Я не буду произносить столь личные слова только потому, что мне кто-то приказывает!
— Мистер Бидвелл! — Мэтью стиснул зубы. Этот человек невыносим даже в качестве союзника! — Это необходимо.
— Я согласился на эту встречу, но не соглашался читать столь серьезную молитву к Господу моему по чьему-то требованию, будто это строчки из балаганной пьесы! Нет, я не буду ее произносить! И меня за это нельзя объявлять колдуном!
— Да, похоже, что у вас и Рэйчел Ховарт одинаковое упрямство — вы не находите, сэр?
Мэтью приподнял брови, но Бидвелл больше не стал отвечать.
— Хорошо, мы к вам вернемся.
— Возвращайтесь хоть сто раз, будет то же самое!
— Шилдс? — обернулся Мэтью к человеку в очках. — Вы не согласитесь помочь мне в этом деле и прочесть молитву Господню?
— Что ж... хорошо. Я не понимаю смысла, но... ладно.
Шилдс обтер рот тыльной стороной ладони. Пока Уинстон читал молитву, он допил бокал и теперь смотрел в пустой сосуд.
— У меня вино кончилось. Можно мне еще бокал?
— Как только будет произнесена молитва. Не начнете ли?
— Ладно. Хорошо. — Доктор заморгал, и глаза его стали чуть остекленевшими в красноватом свете свечей. — Ладно, — повторил он и начал: — Отче наш... иже еси на Небеси... да святится имя Твое, да приидет царствие Твое, да будет... воля Твоя... яко на Небеси... тако и на земли... — Он остановился, вытащил из кармана песочного цвета пиджака платок и промокнул испарину на лице. — Извините, здесь жарко... вина... мне нужно выпить холодного...
— Доктор Шилдс? — тихо окликнул его Мэтью. — Продолжайте, пожалуйста.
— Я уже достаточно сказал! Что это за глупости?
— Почему вы не можете дочитать молитву, доктор?
— Я могу! Видит Бог, могу! — Шилдс вызывающе задрал подбородок, но Мэтью видел ужас в его глазах. — Хлеб наш насущный даждь нам днесь, и остави нам... остави нам долги наши... яко же и мы оставляем... оставляем...
Он прижал руки к губам, и видно было, что он на грани срыва, вот-вот зарыдает. Шилдс издал приглушенный звук, который можно было бы назвать стоном.
— В чем дело, Бен? — с тревогой спросил Бидвелл. — Скажите нам, ради Бога!
Шилдс опустил голову, снял очки и вытер платком мокрый лоб.
— Да, — ответил он дрожащим голосом. — Да. Я скажу... я должен сказать... во имя Божие.
— Принести вам воды? — предложил Уинстон, вставая.
— Нет. — Шилдс махнул ему рукой, чтобы тот снова сел. — Я... я должен это рассказать, пока в силах.
— Рассказать — что, Бен? — Бидвелл глянул на Мэтью, который имел представление о том, что сейчас откроется. — Бен? — окликнул Бидвелл Шилдса. — Что рассказать?
— Что... что это я... убил Николаса Пейна.
Упала тишина. У Бидвелла челюсть стала тяжелее наковальни.
— Я его убил, — продолжал доктор, не поднимая головы. Он промокал лоб, щеки, глаза мелкими птичьими движениями. — Казнил его... — Он медленно помотал головой из стороны в сторону. — Нет. Это жалкое оправдание. Я его убил и должен за это ответить перед законом... потому что не могу больше отвечать перед собой или перед Богом. А Он спрашивает меня. Каждый день, каждую ночь Он спрашивает. Он шепчет мне: "Бен, теперь... когда это сделано... когда это наконец сделано... и ты собственными руками совершил самый отвратительный для тебя в этом мире акт... акт, превращающий человека в зверя... как ты будешь дальше жить целителем?"
— Вы... вы сошли с ума? — Бидвелл решил, что у друга случился приступ безумия прямо у него на глазах. — Что вы такое говорите?
Шилдс поднял лицо. Глаза его распухли и покраснели, губы обвисли. Слюна собралась в углах рта.
— Николас Пейн и был тем разбойником, который убил моего старшего сына. Застрелил... при ограблении на Филадельфийской Почтовой Дороге, возле самого Бостона, восемь лет назад. Мальчик еще достаточно прожил, чтобы описать этого человека... и сообщить, что сам успел вытащить пистолет и прострелить разбойнику икру. — Шилдс горестно и едва заметно улыбнулся. — Это я ему говорил никогда не ездить по той дороге без заряженного пистолета под рукой. Этот пистолет... это был мой подарок ему на день рождения. Мой мальчик получил рану в живот, и ничего нельзя было сделать. Но я... наверное, я сошел с ума. И очень надолго.
Он взял пустой бокал и стал из него пить, не сразу осознав бесполезность этого занятия.
Потом Шилдс сделал долгий, прерывистый вдох и выпустил воздух. Все глаза смотрели на доктора.
— Роберт... вы же знаете, каковы констебли в этих колониях. Медлительные, неумелые, глупые. Я знал, что этот человек может скрыться, и я никогда не получу удовлетворения... сделать его отцу то, что он сделал мне. И я начал действовать. Сперва... найти врача, который мог его лечить. Пришлось искать по всем забегаловкам и бардакам Бостона... но я нашел его. Так называемого врача, пьяного слизняка, который лечил шлюх. Он знал этого человека, знал, где он живет. Он недавно похоронил... жену и маленькую дочь этого человека; первая умерла от судорог, а вторая угасла вскоре после первой.
Шилдс снова обтер лицо платком, рука его дрожала.
— Мне не было жаль Николаса Пейна. Совсем. Я просто... хотел уничтожить его, как он уничтожил какую-то часть моей души. И я пошел по его следам. От дома к дому. От деревни и поселка в город и обратно. Все время рядом, но отставая. Пока я не узнал, что он меняет лошадей в Чарльз-Тауне, и хозяин конюшни сообщил мне, куда он едет. И на это ушло восемь лет. — Он посмотрел в глаза Бидвеллу. — А знаете, что я понял в первый же час, как его убил?
Бидвелл не ответил. Он не мог говорить.
— Я понял... что убил и себя самого, восемь лет назад. Я бросил практику, отвернулся от жены и второго сына... которым был нужен еще больше, чем раньше. Я их оставил, чтобы убить человека, уже во многих смыслах мертвого. И теперь, когда это завершилось... я не ощущал гордости. Никакой гордости за это. И ни за что другое. Но он был мертв. Он истек кровью, как истекало кровью мое сердце. А самое страшное... самое страшное, Роберт... это когда я теперь думаю... что Николас не был тем же человеком, который спустил курок. Я хотел, чтобы он был хладнокровным убийцей... но он совсем им не был. А я... я был тем самым человеком, которым был всегда. Только намного, намного хуже.
Доктор закрыл глаза, голова его запрокинулась.
— Я готов уплатить свой долг, — сказал он тихо. — Какова бы ни была расплата. Я кончился, Роберт. Совсем кончился.
— Я не согласен, сэр, — возразил Мэтью. — Ваш долг ясен: облегчить магистрату Вудворду его последние часы. — Эти слова вызвали боль, как вонзенный в горло кинжал, но они были правдивы. Здоровье магистрата резко ухудшилось в то утро, когда сбежал Мэтью, и было безжалостно ясно, что конец уже близок. — Не сомневаюсь, что все мы ценим вашу искренность и ваши чувства, но ваш долг врача выше долга перед законом, в чем бы мистер Бидвелл — как мэр этого города — ни счел этот долг выражающимся.
— Что? — Бидвелл, побледневший во время исповеди, теперь был ошеломлен. — Вы оставляете это решать мне?
— Я не судья, сэр. Я — как вы мне часто и с хорошей дозой перца напоминали — всего лишь клерк.
— Ну, — выдохнул Бидвелл, — будь я проклят!
— Проклятие и спасение — это братья, разделенные только направлением движения, — сказал Мэтью. — Когда наступит время, я уверен, вы выберете правильную дорогу. А сейчас — можно ли продолжать?
Он перенес внимание на учителя.
— Мистер Джонстон, не будете ли вы так добры прочитать молитву Господню?
Джонстон посмотрел на него пристально:
— Дозволено ли спросить, Мэтью, какова цель всего этого? Вы предполагаете, что один из нас — колдун, и неспособность прочитать молитву изобличит его в этом качестве?
— Вы на верном пути, сэр.
— Но это же абсолютно смехотворно! Если следовать вашей ущербной логике, Роберт уже себя изобличил!
— Я сказал, что еще вернусь к мистеру Бидвеллу и предоставлю ему возможность искупления. Сейчас я прошу прочитать молитву именно вас.
Джонстон сухо, коротко засмеялся:
— Мэтью, вы же не такой дурак! Что за игру вы затеяли?
— Заверяю вас, сэр, что это не игра. Вы отказываетесь читать молитву?
— А тогда я буду изобличен как колдун? И у вас будут два колдуна в одной комнате? — Он покачал головой, сожалея о помрачении ума у Мэтью. — Что ж, я облегчу вашу тяжелую тревогу. — Он посмотрел Мэтью прямо в глаза: — Отче наш, иже еси на Небеси, да святится имя Твое, да приидет царствие Твое, да будет воля Твоя...
— Одну минутку! — Мэтью поднял палец, постучал себя по нижней губе. — В вашем случае, мистер Джонстон — поскольку вы человек образованный и выпускник Оксфорда, я имею в виду, — молитва Господня должна быть произнесена на латыни. Не начнете ли вы сначала, если не трудно?
Молчание.
— А, я понимаю! — продолжал Мэтью. — Наверное, вы подзабыли латынь. Но это же легко освежить, ведь латынь — важнейшая часть оксфордского образования. И вы должны были отлично владеть латынью, как наш магистрат, просто чтобы получить доступ в этот славный университет. Давайте я вам помогу: Pater noster, qui es in caelis, Sanctificetur nomen tuum, Adventiat regnum tuum... ну, дальше вы уже сами сможете.
Молчание. Глухое, мертвое молчание. Попался, подумал Мэтью. А вслух он сказал:
— Вы ведь не знаете латыни? На самом деле вы ни слова на ней не понимаете и сказать не можете. Тогда объясните мне, как может человек учиться в Оксфорде и получить диплом педагога, не зная латыни?
Глаза у Джонстона стали очень маленькими.
— Что ж, я поищу объяснение, которое меня устроит как верное. — Мэтью обвел глазами двоих слушателей, тоже пораженных этой тишиной откровения. Он подошел к шахматному столику у окна и взял слона с доски. — Видите ли, преподобный Гроув играл в шахматы. Это был его набор фигур. Вы, мистер Бидвелл, мне это говорили. Вы еще упоминали, что преподобный был превосходным латинистом и любил вас злить, называя ходы по-латыни. — Он рассматривал слона при свете лампы. — В ту же ночь на пожаре, когда горел дом, мистер Джонстон, вы упомянули, что вы и мистер Уинстон тоже любите играть в шахматы. Могло ли быть так, сэр, что — в городе, где очень мало шахматистов и еще меньше латинистов — преподобный Гроув предложил вам сыграть партию?
Бидвелл уставился на учителя, ожидая ответа, но Джонстон ничего не сказал.)
— Могло ли быть так, — продолжал Мэтью, — что преподобный Гроув, предполагая у вас знание латыни, заговорил во время игры на этом языке? Конечно, вы не могли бы знать, обращается он к вам или называет ход. В любом случае вы не смогли бы ответить, не правда ли? — Он резко повернулся к Джонстону. — В чем дело, сэр? Дьявол вас держит за язык?
Джонстон только смотрел прямо перед собой. Костяшки пальцев, сжимающих трость, обесцветились.
— Он думает, джентльмены, — сказал Мэтью. — Думает, всегда думает.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110
— Ничего не понимаю! — произнес Шилдс, но снова сел. — Вы говорите, что привели ведьму обратно? Где она?
— Эта женщина в данный момент находится в комнатах миссис Неттльз, — информировал его Бидвелл. — Думаю, ест свой ужин.
— Но... но... — Шилдс мотал головой, не находя слов. — Она же ведьма! Это же доказано!
— Доказано! — Мэтью слегка улыбнулся. — Доказательство — мера всех вещей, доктор?
— Да, это так! И вы сейчас мне доказали, что вы не просто одержимый, но одержимый дурак! И что такое с вами случилось? Вам пришлось драться с каким-то демоном за благосклонность ведьмы?
— Да, доктор, и я его победил. А теперь, если вам нужны именно доказательства, счастлив буду утолить вашу жажду.
Мэтью уже в четвертый или пятый раз поймал себя на том, что бессознательно чешет глиняный пластырь под рубашкой, покрывающий сломанные ребра. У него был небольшой жар и бросало в пот, но индейский врач — через Навпавпэ — сегодня утром объявил его транспортабельным. Победителю Демонов не пришлось идти всю дорогу собственными ногами: кроме последних двух миль, его и Рэйчел индейские проводники пронесли на устройстве вроде лестницы с помостом посередине. Отличный способ путешествовать.
— Мне кажется, — начал Мэтью, — что все мы, будучи людьми образованными и богобоязненными, согласимся со следующим положением: ведьма не может произнести молитву Господню. Я возьму на себя смелость предположить, что колдун также на это не способен. Поэтому: мистер Уинстон, не будете ли вы так добры прочитать молитву Господню?
Уинстон сделал глубокий вдох:
— Разумеется. Отче наш, иже еси на Небеси, да святится имя Твое, да приидет царствие Твое, да будет воля Твоя...
Мэтью ждал, глядя в лицо Уинстона, а тот абсолютно правильно прочел всю молитву. В ответ на "аминь" Мэтью сказал "спасибо" и перенес внимание на Бидвелла.
— Сэр, не произнесете ли и вы молитву Господню?
— Я? — Тут же искорка привычного негодования загорелась в глазах Бидвелла. — Почему это я должен ее читать?
— Потому что, — ответил Мэтью, — я вам это сказал.
— Мне сказал? — Бидвелл надул губы и фыркнул. — Я не буду произносить столь личные слова только потому, что мне кто-то приказывает!
— Мистер Бидвелл! — Мэтью стиснул зубы. Этот человек невыносим даже в качестве союзника! — Это необходимо.
— Я согласился на эту встречу, но не соглашался читать столь серьезную молитву к Господу моему по чьему-то требованию, будто это строчки из балаганной пьесы! Нет, я не буду ее произносить! И меня за это нельзя объявлять колдуном!
— Да, похоже, что у вас и Рэйчел Ховарт одинаковое упрямство — вы не находите, сэр?
Мэтью приподнял брови, но Бидвелл больше не стал отвечать.
— Хорошо, мы к вам вернемся.
— Возвращайтесь хоть сто раз, будет то же самое!
— Шилдс? — обернулся Мэтью к человеку в очках. — Вы не согласитесь помочь мне в этом деле и прочесть молитву Господню?
— Что ж... хорошо. Я не понимаю смысла, но... ладно.
Шилдс обтер рот тыльной стороной ладони. Пока Уинстон читал молитву, он допил бокал и теперь смотрел в пустой сосуд.
— У меня вино кончилось. Можно мне еще бокал?
— Как только будет произнесена молитва. Не начнете ли?
— Ладно. Хорошо. — Доктор заморгал, и глаза его стали чуть остекленевшими в красноватом свете свечей. — Ладно, — повторил он и начал: — Отче наш... иже еси на Небеси... да святится имя Твое, да приидет царствие Твое, да будет... воля Твоя... яко на Небеси... тако и на земли... — Он остановился, вытащил из кармана песочного цвета пиджака платок и промокнул испарину на лице. — Извините, здесь жарко... вина... мне нужно выпить холодного...
— Доктор Шилдс? — тихо окликнул его Мэтью. — Продолжайте, пожалуйста.
— Я уже достаточно сказал! Что это за глупости?
— Почему вы не можете дочитать молитву, доктор?
— Я могу! Видит Бог, могу! — Шилдс вызывающе задрал подбородок, но Мэтью видел ужас в его глазах. — Хлеб наш насущный даждь нам днесь, и остави нам... остави нам долги наши... яко же и мы оставляем... оставляем...
Он прижал руки к губам, и видно было, что он на грани срыва, вот-вот зарыдает. Шилдс издал приглушенный звук, который можно было бы назвать стоном.
— В чем дело, Бен? — с тревогой спросил Бидвелл. — Скажите нам, ради Бога!
Шилдс опустил голову, снял очки и вытер платком мокрый лоб.
— Да, — ответил он дрожащим голосом. — Да. Я скажу... я должен сказать... во имя Божие.
— Принести вам воды? — предложил Уинстон, вставая.
— Нет. — Шилдс махнул ему рукой, чтобы тот снова сел. — Я... я должен это рассказать, пока в силах.
— Рассказать — что, Бен? — Бидвелл глянул на Мэтью, который имел представление о том, что сейчас откроется. — Бен? — окликнул Бидвелл Шилдса. — Что рассказать?
— Что... что это я... убил Николаса Пейна.
Упала тишина. У Бидвелла челюсть стала тяжелее наковальни.
— Я его убил, — продолжал доктор, не поднимая головы. Он промокал лоб, щеки, глаза мелкими птичьими движениями. — Казнил его... — Он медленно помотал головой из стороны в сторону. — Нет. Это жалкое оправдание. Я его убил и должен за это ответить перед законом... потому что не могу больше отвечать перед собой или перед Богом. А Он спрашивает меня. Каждый день, каждую ночь Он спрашивает. Он шепчет мне: "Бен, теперь... когда это сделано... когда это наконец сделано... и ты собственными руками совершил самый отвратительный для тебя в этом мире акт... акт, превращающий человека в зверя... как ты будешь дальше жить целителем?"
— Вы... вы сошли с ума? — Бидвелл решил, что у друга случился приступ безумия прямо у него на глазах. — Что вы такое говорите?
Шилдс поднял лицо. Глаза его распухли и покраснели, губы обвисли. Слюна собралась в углах рта.
— Николас Пейн и был тем разбойником, который убил моего старшего сына. Застрелил... при ограблении на Филадельфийской Почтовой Дороге, возле самого Бостона, восемь лет назад. Мальчик еще достаточно прожил, чтобы описать этого человека... и сообщить, что сам успел вытащить пистолет и прострелить разбойнику икру. — Шилдс горестно и едва заметно улыбнулся. — Это я ему говорил никогда не ездить по той дороге без заряженного пистолета под рукой. Этот пистолет... это был мой подарок ему на день рождения. Мой мальчик получил рану в живот, и ничего нельзя было сделать. Но я... наверное, я сошел с ума. И очень надолго.
Он взял пустой бокал и стал из него пить, не сразу осознав бесполезность этого занятия.
Потом Шилдс сделал долгий, прерывистый вдох и выпустил воздух. Все глаза смотрели на доктора.
— Роберт... вы же знаете, каковы констебли в этих колониях. Медлительные, неумелые, глупые. Я знал, что этот человек может скрыться, и я никогда не получу удовлетворения... сделать его отцу то, что он сделал мне. И я начал действовать. Сперва... найти врача, который мог его лечить. Пришлось искать по всем забегаловкам и бардакам Бостона... но я нашел его. Так называемого врача, пьяного слизняка, который лечил шлюх. Он знал этого человека, знал, где он живет. Он недавно похоронил... жену и маленькую дочь этого человека; первая умерла от судорог, а вторая угасла вскоре после первой.
Шилдс снова обтер лицо платком, рука его дрожала.
— Мне не было жаль Николаса Пейна. Совсем. Я просто... хотел уничтожить его, как он уничтожил какую-то часть моей души. И я пошел по его следам. От дома к дому. От деревни и поселка в город и обратно. Все время рядом, но отставая. Пока я не узнал, что он меняет лошадей в Чарльз-Тауне, и хозяин конюшни сообщил мне, куда он едет. И на это ушло восемь лет. — Он посмотрел в глаза Бидвеллу. — А знаете, что я понял в первый же час, как его убил?
Бидвелл не ответил. Он не мог говорить.
— Я понял... что убил и себя самого, восемь лет назад. Я бросил практику, отвернулся от жены и второго сына... которым был нужен еще больше, чем раньше. Я их оставил, чтобы убить человека, уже во многих смыслах мертвого. И теперь, когда это завершилось... я не ощущал гордости. Никакой гордости за это. И ни за что другое. Но он был мертв. Он истек кровью, как истекало кровью мое сердце. А самое страшное... самое страшное, Роберт... это когда я теперь думаю... что Николас не был тем же человеком, который спустил курок. Я хотел, чтобы он был хладнокровным убийцей... но он совсем им не был. А я... я был тем самым человеком, которым был всегда. Только намного, намного хуже.
Доктор закрыл глаза, голова его запрокинулась.
— Я готов уплатить свой долг, — сказал он тихо. — Какова бы ни была расплата. Я кончился, Роберт. Совсем кончился.
— Я не согласен, сэр, — возразил Мэтью. — Ваш долг ясен: облегчить магистрату Вудворду его последние часы. — Эти слова вызвали боль, как вонзенный в горло кинжал, но они были правдивы. Здоровье магистрата резко ухудшилось в то утро, когда сбежал Мэтью, и было безжалостно ясно, что конец уже близок. — Не сомневаюсь, что все мы ценим вашу искренность и ваши чувства, но ваш долг врача выше долга перед законом, в чем бы мистер Бидвелл — как мэр этого города — ни счел этот долг выражающимся.
— Что? — Бидвелл, побледневший во время исповеди, теперь был ошеломлен. — Вы оставляете это решать мне?
— Я не судья, сэр. Я — как вы мне часто и с хорошей дозой перца напоминали — всего лишь клерк.
— Ну, — выдохнул Бидвелл, — будь я проклят!
— Проклятие и спасение — это братья, разделенные только направлением движения, — сказал Мэтью. — Когда наступит время, я уверен, вы выберете правильную дорогу. А сейчас — можно ли продолжать?
Он перенес внимание на учителя.
— Мистер Джонстон, не будете ли вы так добры прочитать молитву Господню?
Джонстон посмотрел на него пристально:
— Дозволено ли спросить, Мэтью, какова цель всего этого? Вы предполагаете, что один из нас — колдун, и неспособность прочитать молитву изобличит его в этом качестве?
— Вы на верном пути, сэр.
— Но это же абсолютно смехотворно! Если следовать вашей ущербной логике, Роберт уже себя изобличил!
— Я сказал, что еще вернусь к мистеру Бидвеллу и предоставлю ему возможность искупления. Сейчас я прошу прочитать молитву именно вас.
Джонстон сухо, коротко засмеялся:
— Мэтью, вы же не такой дурак! Что за игру вы затеяли?
— Заверяю вас, сэр, что это не игра. Вы отказываетесь читать молитву?
— А тогда я буду изобличен как колдун? И у вас будут два колдуна в одной комнате? — Он покачал головой, сожалея о помрачении ума у Мэтью. — Что ж, я облегчу вашу тяжелую тревогу. — Он посмотрел Мэтью прямо в глаза: — Отче наш, иже еси на Небеси, да святится имя Твое, да приидет царствие Твое, да будет воля Твоя...
— Одну минутку! — Мэтью поднял палец, постучал себя по нижней губе. — В вашем случае, мистер Джонстон — поскольку вы человек образованный и выпускник Оксфорда, я имею в виду, — молитва Господня должна быть произнесена на латыни. Не начнете ли вы сначала, если не трудно?
Молчание.
— А, я понимаю! — продолжал Мэтью. — Наверное, вы подзабыли латынь. Но это же легко освежить, ведь латынь — важнейшая часть оксфордского образования. И вы должны были отлично владеть латынью, как наш магистрат, просто чтобы получить доступ в этот славный университет. Давайте я вам помогу: Pater noster, qui es in caelis, Sanctificetur nomen tuum, Adventiat regnum tuum... ну, дальше вы уже сами сможете.
Молчание. Глухое, мертвое молчание. Попался, подумал Мэтью. А вслух он сказал:
— Вы ведь не знаете латыни? На самом деле вы ни слова на ней не понимаете и сказать не можете. Тогда объясните мне, как может человек учиться в Оксфорде и получить диплом педагога, не зная латыни?
Глаза у Джонстона стали очень маленькими.
— Что ж, я поищу объяснение, которое меня устроит как верное. — Мэтью обвел глазами двоих слушателей, тоже пораженных этой тишиной откровения. Он подошел к шахматному столику у окна и взял слона с доски. — Видите ли, преподобный Гроув играл в шахматы. Это был его набор фигур. Вы, мистер Бидвелл, мне это говорили. Вы еще упоминали, что преподобный был превосходным латинистом и любил вас злить, называя ходы по-латыни. — Он рассматривал слона при свете лампы. — В ту же ночь на пожаре, когда горел дом, мистер Джонстон, вы упомянули, что вы и мистер Уинстон тоже любите играть в шахматы. Могло ли быть так, сэр, что — в городе, где очень мало шахматистов и еще меньше латинистов — преподобный Гроув предложил вам сыграть партию?
Бидвелл уставился на учителя, ожидая ответа, но Джонстон ничего не сказал.)
— Могло ли быть так, — продолжал Мэтью, — что преподобный Гроув, предполагая у вас знание латыни, заговорил во время игры на этом языке? Конечно, вы не могли бы знать, обращается он к вам или называет ход. В любом случае вы не смогли бы ответить, не правда ли? — Он резко повернулся к Джонстону. — В чем дело, сэр? Дьявол вас держит за язык?
Джонстон только смотрел прямо перед собой. Костяшки пальцев, сжимающих трость, обесцветились.
— Он думает, джентльмены, — сказал Мэтью. — Думает, всегда думает.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110