Чем дольше я смотрел на это изделие, тем больше оно завораживало меня;
но было в этом великолепии что-то такое, что вызывало смутное беспокойство,
хотя я и не взялся бы более конкретно описать охватившее меня в те мгновения
состояние, Поначалу я подумал, что именно странная, явно неземная красота
украшения оказала на меня столь разительное и тревожное впечатление. Все
остальные предметы искусства, которые мне когда-либо доводилось видеть,
имели отношение ко вполне конкретному расовому или национальному стилю, либо
же, следуя некоторым модернистским традициям, начисто отвергали любой намек
на какой-то конкретный тип. Эта же тиара была чем-то совершенно иным и не
принадлежала ни к одному, ни к другому направлению.
Изготовлена она была посредством филигранно отточенной техники, причем
не имевшей никакого отношения к западной или восточной, старинной или
современной культурам, и совершенно не походила на все то, что мне
доводилось видеть среди музейных экспонатов прежде. Создавалось впечатление,
что существо, ее создавшее, происходило и вовсе с совершенно другой планеты,
Тем не менее, вскоре я обнаружил, что моя тревога имела под собой
второе, не менее сильное основание, суть которого сводилась к характеру как
строгих геометрических, так и сугубо изобразительных символов, которыми была
украшена поверхность тиары. Узоры эти наводили на мысль об отдаленных тайнах
и невообразимых безднах космоса и монотонной морской пучины, и в своем
хитросплетении производили почти зловещее впечатление. Были среди
изображений некие зловещие чудовища - с виду наполовину рыбы, наполовину
земноводные, - поражавшие воображение своей отвратительной гротескностью и
неукротимой яростью; и поневоле возбуждавшие завораживающие и тревожные
псевдовоспоминания, как если бы они вызывали образы, порожденные в глубинах
клеток и тканей, где еще сохранились функции самого что ни на есть древнего
и первобытного свойства. Иногда мне даже казалось, что каждая. черточка этих
отвратительных полурыб-полулягушек наполнена концентрированной смесью
неведомого и нечеловеческого зла.
По странному контрасту с внешним видом тиары история ее появления в
музее, прозвучавшая из уст мисс Тилтон, показалась мне весьма короткой и
даже прозаической. В 1873 году ее оставил в ломбарде на Стэйт-стрит в
качестве залога за какую-то ничтожную сумму денег пьяный иннсмаутский
матрос, впоследствии убитый в уличной драке. В музей Общества она попала
непосредственно из рук владельца ломбарда, после чего заняла в экспозиции
место, подобающее ее пышному великолепию. С тех пор было принято считать,
что она имеет какое-то восточно-индийское или индо- китайское происхождение,
хотя подобные оценки, разумеется, носили самый приблизительный характер.
Сама мисс Тилтон провела скрупулезное сравнение всевозможных версий
относительно происхождения тиары и ее появления в Новой Англии, и была
склонна считать, что это украшение является составной частью древнего
пиратского клада, в свое время обнаруженного капитаном Обедом Маршем.
Подобная точка зрения нашла свое серьезное подкрепление и в том, что сразу
после того, как украшение было выставлено для всеобщего обозрения, со
стороны семейства Маршей стали поступать предложения продать им тиару,
причем за очень крупную сумму; следовало признать, что они и поныне
продолжают выступать с аналогичными идеями, однако Общество уже неоднократно
заявляло им, что не продаст тиару ни при каких условиях.
Провожая меня к входной двери, добрая дама прямо сказала, что особой
популярностью "пиратская" теория происхождения состояния Марша пользовалась
именно в кругах местной интеллигенции. Ее собственное отношение к мрачному
Иннсмауту - в котором она, кстати сказать, не бывала ни разу в жизни -
заключается в полнейшем презрении, как к опустившейся и растратившей всякое
человеческое достоинство человеческой общности. При этом она заметила, что
слухи насчет поклонения его жителей культу дьявола отчасти имеют под собой
реальное основание, поскольку там и поныне якобы существует некая культовая
группа, со временем набравшая сил и даже подчинившая себе все местные
ортодоксальные церкви.
Называется эта группа, как сказала женщина, "Тайный орден Дэгона",, и в
эти края, несомненно, проникла откуда-то с востока, когда рыбный промысел
иннсмаутцев грозил вот вот прекратить свое существование. Столь необычайную
живучесть подобной секты сама она склонна объяснять вполне естественными
причинами, а именно тем, что вскоре после ее создания рыбаки вновь стали
возвращаться с ловли с большими уловами. Одним словом, довольно скоро она
приобрела доминирующее влияние во всем городе, вытеснив все прежние
религиозные общины и избрав в качестве своей резиденции старое здание
Масонского зала на Нью-Черч Грин.
Всего этою оказалось вполне достаточно для набожной мисс Тилтон, чтобы
она на пушечный выстрел не приближалась к древнему городу, ставшему
цитаделью упадка и разорения, тогда как для меня последнее обстоятельство
стало дополнительным стимулом для крепнувшего желания как можно скорее его
посетить. К моим прежним интересам сугубо архитектурного и исторического
профиля сейчас прибавилась также известная толика антропологического пыла, а
потому я стал с нетерпением поджидать, когда истекут часы, отведенные на
ночной отдых, чтобы как можно скорее отправиться в путешествие в этот
загадочный город.
Незадолго перед тем, как часы пробили десять раз, я уже стоял перед
зданием аптеки Хэммонда на старой
рыночной площади в ожидании иннсмаутского автобуса. По мере приближения
назначенного часа я заметил, что место, где я находился, все более
превращалось в некий изолированный островок, тогда как массы людей,
спешивших по делам в самых различных направлениях, определенно стремились
оказаться подальше от него, Таким образом, я воочию убедился в
справедливости слов железнодорожного кассира относительно неприязни горожан
как к самому Иннсмауту, так и ко всему, что было с ним связано, даже к его
автобусу. Через несколько минут я заметил появившийся из-за угла небольшой и
неимоверно старый драндулет отвратительного грязносерого цвета, который
прогрохотал по Стэйт-стрит, сделал разворот и подкатил к тротуару, на
котором я стоял. Я сразу же понял, что это именно то транспортное средство,
которого я ожидал, причем моя догадка вскоре нашла свое подтверждение в едва
читаемой вывеске над лобовым стеклом автобуса : "Эркхам - Иннсмаут -
Ньюбэрипорт".
В салоне сидело всего три пассажира - двое смуглых, довольно угрюмых
мужчин и парень, - и когда автобус остановился, они неуклюже выбрались из
него и молча, как-то даже крадучись, направились вверх по Стэйт-стрит.
Водитель тоже вышел из своей кабины и я проводил его взглядом, пока он
переходил дорогу в направлении аптеки, где, очевидно, намеревался сделать
какие-то покупки. Это, как я понял, и был Джо Сарджент, о котором
рассказывал мне кассир; однако не успел я еще как следует рассмотреть черты
его лица, как меня внезапно охватило, словно волной захлестнуло, чувство
смутной неприязни и даже брезгливости, которую я не мог ни понять, и
объяснить. Мне почему-то показалось вполне естественным, что местные жители
избегают ездить на автобусе, которым управляет подобный человек, и вообще
стараются свести к минимуму любые контакты как с ним самим, так и с его
земляками.
Когда водитель вышел из аптеки, я пристальнее пригляделся к нему,
пытаясь уяснить для себя причину внезапно нахлынувшего чувства. Это был
худой мужчина ростом где-то под метр восемьдесят, с покатыми плечами, одетый
в потрепанное гражданское платье синего цвета и потертую кепку для гольфа.
На вид ему было, пожалуй, лет тридцать пять, хотя странные глубокие складки
по бокам шеи сильно старили этого человека, особенно если не присматриваться
к его туповатому, невыразительному лицу. У него была узкая голова,
выпученные водянисто-голубоватые глаза, которые, как мне показалось, никогда
не моргали, плоский нос, скошенные лоб и подбородок и странно-недоразвитые
уши. Его подбородок и толстая верхняя губа, равно как и покрытые крупными
порами сероватые щеки, были практически лишены какой-либо растительности,
если не считать редких желтоватых волосков, которые где курчавились, а где
лежали прилизанными, слипшись в неровные и нерегулярные прядки, тогда как
сама кожа была какой-то шершавой и шелушащейся, словно от неведомой мне
хронической болезни. Руки у него были крупные, покрытые толстыми венами, и
также очень неестественного серовато-голубоватого оттенка. На фоне довольно
массивных кистей пальцы смотрелись нелепо короткими и, казалось, были
постоянно подогнуты, даже вжаты в толщу ладоней, Пока он возвращался к
автобусу, я обратил внимание и на его неуклюжую, покачивающуюся походку, а
также на то, что ступни были просто гигантского размера. Чем дольше я
смотрел на них, тем сильнее меня охватывало недоумение: как же он умудряется
находить себе обувь нужного размера.
Ко всему прочему у него был какой-то неряшливо-засаленный вид, что лишь
усиливало мое отвращение к его внешнему виду. По всей видимости, он работал
или жил где-то поблизости от рыболовецких доков, поскольку за ним тянулся
шлейф резкого, характерного рыбьего запаха. И все же, если в его жилах и
текла какая-то чужеродная кровь, то я даже не решался предположить, какой
именно- расе она могла при-, надлежать. Все странности и нелепости его
внешности были определенно не азиатского, полинезийского или негроидного
происхождения, и все же я теперь во многом понимал людей, считавших его
чужаком, хотя самому мне показалось, что речь здесь может идти не столько о
чужеземном облике, сколько о биологическом вырождении.
Обнаружив, что кроме меня других пассажиров на этот рейс явно не
предвиделось, я испытал явную досаду, поскольку мне по какой-то непонятной
причине отнюдь не улыбалась перспектива совершить поездку наедине с таким
водителем. Однако, когда настало положенное время, я был вынужден укротить
свои привередливые сомнения и проследовал за водителем в салон, сунув ему
при входе долларовую бумажку и пробормотав одно-единственное слово:
"Иннсмаут", Он протянул мне сдачу в сорок центов и на мгновение окинул меня
довольно любопытным взглядом, хотя при этом и не вымолвил ни слова.
Я выбрал себе местечко подальше от кабины, но с той же стороны, где
сидел и он - уж очень хотелось во время поездки полюбоваться панорамой
береговой линии.
Наконец ветхий транспорт резко чихнул и, окутываемый облаками выхлопных
газов, шумно загрохотал по мостовой мимо старых кирпичных зданий,
выстроившихся вдоль
Стэйт-стрит. Я поглядывал на проходящих за окном людей и мне почему-то
показалось, что все они избегают смотреть в сторону проезжающего мимо них
автобуса, или, точнее, стараются делать вид, что не смотрят на него. Вскоре
мы свернули налево на Хай-стрит, где дорога оказалась более ровной и
гладкой. Путь наш пролегал мимо величавых старинных особняков раннего
республиканскою периода, и еще более старых колониальных фермерских домов,
затем мы миновали Лоувер-Грин и Паркер-ривер, пока наконец не выехали на
длинную и монотонную дорогу, тянувшуюся вдоль открытого всем ветрам
побережья.
День выдался довольно теплый и солнечный, однако песчаный, кое-где
поросший осокой и приземистым кустарником ландшафт становился с каждым
километром пути все более пустынным. Из своего окна я видел синие воды и
песчаную линию Сливового острова - к тому времени мы почти вплотную
приблизились к берегу оказавшись на узкой проселочной дороге, которая
ответвлялась от основного шоссе, связывавшего Роули с Ипсвичем. Я не замечал
никаких построек, а по состоянию дорог предположил, что движение в этой
части местности особой оживленностью не отличалось. На невысоких, изъеденных
ветрами и непогодой телеграфных столбах было натянуто всего два провода.
Временами мы проезжали по грубо сколоченным деревянным мостам, перекинутым
через образованные приливом протоки, обширная сеть которых простиралась
далеко вглубь и делала этот район еще более изолированным и уединенным.
Однажды я заметил давно истлевшие пни и почти полностью разрушенные
остатки каменного фундамента, чуть выступавшего над зыбучими песками - это
напомнило мне страницы какой-то книги об истории этой местности, в которой
говорилось, .
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17