На пятку он перевел весь вес своего тела.
Сводник завыл, морщась от боли.
— А мне кажется, ты плохо понял, что тебе сказали, — усомнился Дир, вертя пяткой. — Скажи, понял?
— Я понял! Я понял! — закричал сводник.
— Что надо делать, как увидишь ее?
— Прятаться!
— А может, не прятаться?
— Нет, прятаться обязательно!
— А что, если тебя утопить, тут где-то река была?
— Нет, не надо! Я понял! Я буду прятаться!
— Будешь?
— Буду!
— Ладно, — смилостивился Дир. — Поверю на этот раз. Парень ты, наверное, неплохой.
Отпустив сводника, быстро заковылявшего прочь, он сказал Минерве:
— Догоняй Ротко, чего встала.
— Дир, ты не… спасибо тебе…
— Догоняй же.
— Ты не зайдешь ли к нам?
— Не зайду, — сказал Дир. — Дел много, — добавил он важно. — Иди.
Минерва догнала Ротко через квартал. Зодчий внимательно рассматривал какие-то настенные узоры.
— Куда ты пошел без меня! — крикнула она ему.
— Я тебя здесь ждал. Ты с кем-то разговаривала.
— Горе ты мое, — воскликнула она в отчаянии. — Со сводником своим разговаривала. Он хотел деньги у меня забрать.
— Забрал?
— Нет. А ты бы хоть вступился, что ли, сказал бы ему, что я с тобой теперь живу.
— Э нет, так мы не сговоримся, — возразил Ротко строгим голосом. — Ежели кто тебя обижает из-за моих дел, тогда да, вступлюсь. А в свои дела меня не впутывай. Мне неинтересно.
— Как это? — удивилась она.
— Так. У всех есть прошлое, и каждый ответственен за свое прошлое. У меня на твои прошлые дела времени нет. Выпутывайся сама. И если они, дела эти, меня хоть раз коснутся, то, пожалуйста, на глаза мне больше не показывайся.
Чудовищная несправедливость! Минерва пожалела, что не осталась с Диром. Дир бы так не сказал. Дир только что за нее вступился! Видел ли это Ротко?
— А вот Дир за меня вступился бы, — сказала она заносчиво.
— А Диру, может, делать нечего целый день, — парировал Ротко. — Вот он и ищет себе занятий. За того вступись, за этого, на лодке туда-сюда съезди. А мне строить нужно, мне не до глупостей.
— Но я же тебе не чужая!
— И что же? Если весь мир будет заниматься делами уличных хорл, то и будет он, мир, походить на хорлов терем.
Она хотела обидеться и уйти, но не ушла. К родителям ей возвращаться не хотелось, а больше идти было некуда.
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ТРЕТЬЯ. ПРО ЗЯБЛИКА
Неизвестно, где провел Детин остаток дня и ночь после суда. Ему сказали — иди, и он пошел, не разбирая пути, не помня направления, не зная, зачем это нужно, просто шагал себе вперед. Его не трогали, не хватали, не кидали в яму, не шептали в ухо, что следует говорить — и то хорошо. В Новгород он вернулся только через неделю. Где он был — он не помнил, что он ел, где спал — неизвестно. Возможно, он просто шел по прямой достаточно быстро и обогнул весь земной шар — такие слухи были, что это, мол, возможно, а возражения последователей Космаса, проживавшего в Александрии лет за пятьсот до добрыниных подвигов в Новгороде и утверждавшего, что земля на самом деле вовсе не круглая, но плоская, ничего, кроме смеха, не вызывали. Ну, не совсем. Были и сердобольные, которые пытались вразумить дураков.
— Ну вот смотри, — говорили сердобольные, — смотри, дурак. Вот бывал ты, к примеру, в Константинополе или Александрии?
— А если и бывал, так что? — отвечал дурак.
— Ну вот когда большое судно с высокой мачтой уходит туда, где небо сходится с морем — что получается?
— А что?
— Часть его скрывается, виден только парус. А это о чем говорит?
— О чем?
— Что земля наша круглая.
— Нет, земля плоская. Так написал Космас.
И сердобольные, и дураки были греки, в основном церковного сословия. Новгородцы об этих разговорах не знали. Те из них, кому приходилось задумываться о таких грунках, Космаса не читали.
Так или иначе, Детин вернулся в Новгород и пошел к себе домой. Во всяком случае, он думал, что идет домой. Он не помнил точно, где находится его дом. Вид у него был — обыкновенного бродяги. Сальные грязные волосы слиплись и торчали в разные стороны, неопрятная борода развевалась на ветру. Рубаха грязная, дырявая. Сапоги отсутствуют. Порты отсутствуют. Свита тоже. Грязными костяшками пальцев Детин стукнул несколько раз в дверь. Потом еще. В конце концов дверь открыл укуп, служивший у Детина лет десять. Он некоторое время вглядывался в Детина, прежде чем узнал его.
— Ага, — сказал укуп, смущаясь. — Здравствуй.
— Здравствуй.
Детин даже не удивился, видя, что его не пускают в дом. Не то, чтобы совсем гонят, но загораживают собою дверь и не собираются отодвигаться. Он стоял и молча смотрел на укупа.
— Не велено никого пускать, — объяснил укуп. — Ты меня прости, но не велено.
— Не велено? — неуверенно спросил Детин.
— Нет. Дома никого нет. Все уехали.
— Куда?
— На состязания. Ты, Детин, на меня не сердись. Но мой хозяин теперь — Нестич.
— Нестич?
— Твой старший сын.
— Да?
— Да. Он мой хозяин и есть.
— А я?
— Не знаю ничего. Поговори с Нестичем, если хочешь.
— Как же я с ним поговорю, если он уехал? — логично спросил Детин. — А когда он возвратится?
— Не знаю. Не задерживай меня. У меня много дел по дому.
— Ты подожди…
Но дверь перед Детином закрылась.
Детину хотелось есть. Он не помнил, просил ли он милостыню во время своего путешествия. Может и просил. Он прошел несколько кварталов, остановился на людной улице, посмотрел на прохожих, и вытянул руку вперед, ладонью вверх. Его никто не узнавал. Вскоре какая-то женщина, одетая небедно, положила ему в ладонь слегка брезгливым жестом три сапы, стараясь при этом не коснуться пальцами грязной кожи Детина. Детин некоторое время тупо разглядывал монеты. Он не помнил, что, где и сколько на них можно купить. Он поводил головой, понюхал воздух, и двинулся не зная точно куда, а на самом деле — к торгу. Вышел он к торгу окольным путем, и сразу оказался у овощной лавки. Показав Бове-огуречнику монеты, он спросил:
— Сколько огурцов ты мне дашь?
Бова с синяком под глазом брезгливо поморщился и протянул Детину огурец.
— Деньги эти оставь себе, — сказал он. — И иди отсюда. Ты бы помылся. Пахнет от тебя нещунственно.
— Но я хочу заплатить, — возразил Детин.
— Да я не хочу взять, — отрезал Бова. — Если б не знал точно, что не отвяжешься, и огурца бы не дал. Иди, пока цел.
Детин посмотрел на соседнюю лавицу — там стояла и брезгливо смотрела на него молочница, счастливо пережившая роковой полдень неделю назад. Она сразу отвела глаза, боясь, что он сейчас у нее что-нибудь попросит.
Детин пошел прочь. Походив по городу он, сам не зная каким образом, оказался возле дома Бескана, купца, с которым некогда имел много общих дел. Он помнил дом, и помнил, что в доме живет человек, которого он знает. Он долго стоял перед домом, не решаясь постучаться, и в конце концов Бескан сам вышел в палисадник.
— Здравствуй, — сказал Детин, узнав Бескана.
— Здравствуй. Я сейчас очень занят. Я вижу, ты в бедственном положении. Приди через две недели, у меня будут свободные деньги, и я смогу тебе помочь.
— Дай мне денег сейчас.
— Сейчас не могу.
— Не можешь?
— Нет.
Детин попытался вспомнить, как зовут собеседника, и не вспомнил. Немного помявшись, Бескан сказал:
— У нас с тобою были дела, Детин, но больше нет.
Давеча он заключил купеческую сделку с сыном Детина, который уверял, что отец больше не вернется. Голые уверения Бескана не убедили бы, но Нестич представил грамоты, подписанные тиуном. Состояние Детина перешло к Нестичу. И Бескан согласился.
— Мне бы поесть только, — сказал Детин.
— Не могу. Я сейчас уезжаю. Очень срочное дело. Совершенно нет времени. Приходи позже.
И Бескан ушел обратно в дом.
Близился вечер, и Детин, еще походив по городу, вернулся к торгу. На самом торге народу поубавилось, зато на вечевой площади была толпа. Ожидалось выступление Валко-поляка, сочинившего новую небывалую былину. Сам Валко-поляк вскоре прибыл со странной формы гуслями, забрался на помост, присел там, и провел рукой по струнам. Запели гусли, и вокруг притихли.
— Это не былина, а песнь, а может, песнь-былина, — компанейским тоном объявил Валко-поляк, и слушающие стали благоговейно повторять друг другу — «песнь-былина». Валко запел:
Нет бы зяблику на дереве сидеть,
Нет бы песни ему сладостные петь,
Нет бы с зяблинкой шутить да не дурить,
А он задумал славный город посетить,
Город славный, а стоит он на реке,
На пологом да славянском бугорке,
Человеки в этом городе живут,
И под вечер свир крепленый славный пьют.
По толпе прокатился смешок. Людям понравилось, что они поняли намек. Имелся в виду, конечно же, Новгород, потому что именно Новгород стоит на реке, и именно в Новгороде холмы пологи, а человеки пьют крепленый свир, особенно под вечер. Закончив преамбулу в скоморошеском ключе, Валко перешел на стандартный былинный размер, а исполнять былины он был большой мастер:
Видит зяблик — а дома-то неказистые,
И живут в них очень плохо и безрадостно,
Справедливости безмерной ожидаючи,
Но ни разу ее не получаючи.
И много неприглядного увидел зяблик в этом городе. Но самые неприглядные были ратники и тиуны, а служили они злому волшебнику, сидящему на вершине пологого бугорка. Новгородцы стали переглядываться с опаской и смеяться нервно. Затем зяблик увидел совершенное безобразие — как какие-то люди, не умеющие говорить на прекраснозвучном наречии города и одевающиеся в длинное и черное, отбирают у горожан последний кусок прогорклого хлеба, а сами едят стегуны под рустом, запивая алой заморской влагой. И стало зяблику страшно и противно, и улетел он обратно в лес.
Гул восхищения прошел по толпе. Новгородцы удивлялись небывалой смелости Валко. Его просили петь еще, но тут у помоста возник Ляшко и сказал гусляру, что князь ждет его в детинце, ибо княгиня, ожидающая наследника, изъявила желание послушать пение Валко, поскольку много о нем слышала, а ходить ей нынче трудно. Не откажет ли Валко? В знак своего расположения князь посылает Валко награду, которую просит принять вне зависимости от того, согласится Валко петь в детинце или нет. Ляшко вытащил из сумы и протянул Валко кошель, туго набитый монетами. Валко взял кошель, взвесил его на ладони, сунул в свою суму, и кивнул. Поднявшись, он обратился к новгородцам:
— Слушайте меня, люди добрые. Песнь-былина, которую вы только что слышали, написана была в тяжелые для Новгорода времена, когда правил городом вашим великим и славным проходимец и предатель. Но времена те благополучно кончились. И я рад видеть сегодня, здесь, радостные лица, добрые улыбки, и я, новгородцы, люблю вас — вы самые лучшие мои слушатели во всех землях славянских.
Толпа одобрительно загудела. Валко сошел с помоста, и вместе с Ляшко направились они к детинцу.
Детин проводил их глазами. А что, подумал он. Петь я всегда любил. На гуслях играть не умею, но, наверное, научиться этому ремеслу не так уж сложно. И буду себе ходить по городам и весям, и петь былины. И меня будут любить и платить деньги, или кормить.
Меж тем наступил вечер.
Продвигаясь медленно по улице, Детин размышлял, где бы можно познакомиться с гуслярами. Миновав, и даже не заметив, Улицу Толстых Прях, Детин обнаружил, что стоит перед каким-то крогом, а из крога доносится пение и гусельный перебор. А ведь правда, подумал он. Гусляры — в крогах поют. И в крогах есть еда.
Он шагнул в палисадник и толкнул дверь крога. В кроге было светло, тепло, и чисто. Посетители выглядели кто зажиточно, а кто и вовсе богато. Наличествовала болярская молодежь.
— Смотри, кто к нам припорхал, — весело сказала какая-то девушка.
— Прямо пророк какой-то! — согласились с нею. — О, бляки как прошныривают. Надо дать ему заглотить, вдруг что интересное срыбит.
— Эй, пророк, иди к нам!
Две женщины, из этой же компании, но постарше остальных, одновременно повернули головы к Детину. Одна из них сразу поднялась на ноги и посмотрела на Детина широко открытыми глазами. Детин помнил, что знает эту женщину. Он только забыл, как ее зовут. Женщина выбралась из-за стола и пошла к нему. Подошла близко. Оглядела.
— Эй, подружка! — крикнула Белянка. — Не подходи к нему близко, у него блохи! Ты что!
Но женщина взяла Детина за рукав и повела его к выходу. Он решил, что его выставляют, и посмотрел с тоской на гусляров. Он ведь хотел к ним обратиться. Чтобы его научили играть на гуслях.
На улице женщина посмотрела по сторонам и вдруг порывисто обняла Детина. Он стоял перед ней не двигаясь, руки безвольно висели по бокам. Женщина прервала объятия и, взяв его за грязную руку, повела куда-то. Куда? Он не знал.
Белянка выскочила за ними из крога.
— Эй!
Но женщина, не оборачиваясь, только махнула ей рукой.
Идти пришлось несколько кварталов, а Детин вдруг почувствовал себя очень усталым и выразил желание прилечь на траву у края улицы. Но женщина не позволила ему этого сделать. Вскоре они вошли в какой-то палисадник, женщина постучалась в дверь весьма добротного дома, ей открыли.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61