Ротко смотрел на нее задумчиво, а Дир, присев на ховлебенк, хихикал басом. Потом Минерва соскочила с ложа, нашла где-то метлу и какие-то тряпки, и очень быстро, заставляя время от времени Дира и Ротко поднимать ноги, чтобы можно было пройтись у них под ногами метлой или тряпкой, прибрала в домике, да так лихо, что непостижимым образом жалкая лачуга приобрела вполне презентабельный, чистый вид. Ротко рассматривал какие-то свитки и парчи, сидя на ложе и скрестив ноги. Дир вышел на крыльцо и некоторое время что-то объяснял корове.
К полудню проснулся Хелье, и, поев по-походному быстро и плотно, велел Диру подравнять ему, Хелье, только что подрезанные сзади волосы. Дир некоторое время примеривался ножом, морщился, оценивал, и кое-как подравнял.
— Выгляжу, небось, как мужеложец какой, — сказал Хелье. — Ну да ладно.
— Отрастут, — заметил Дир.
— Да. Где ж борода?
Накладную бороду пришлось сперва подправить ножом, чтобы она торчала чуть вперед клином — Хелье отметил эту моду среди богатой молодежи ранее — а уж потом прилаживать. Шапку — то бишь, околыш да тесемки — он нахлобучил себе так, что она закрывала одну бровь целиком.
— Ну, посмотри, — сказал Хелье Диру. — Узнал бы ты меня на улице?
Дир осмотрел друга.
— Пожалуй, узнал бы, если бы долго вглядывался.
— Ладно, сойдет. Где Минерва? Вот Минерва. Иди сюда, Минерва. Ротко, пойдем.
— А я вот не пойду, — сообщила сытая, выспавшаяся, помытая и освоившаяся Минерва. — Я вот думала, думала, и не знаю я, куда это мне идти нужно.
— Не упрямься.
Минерва тем не менее упрямилась и артачилась. Поняв, что ни убивать, ни даже просто бить, ее здесь не будут, она начала проявлять неприятные черты своего характера.
— А я вот поговорю с твоим сводником и скажу ему, сколько тебе здесь денег дали. И пусть возьмет с тебя столько, сколько ему по уговору причитается.
Минерва заколебалась, переступая с одной босой ноги на другую.
— Загоню сейчас в реку, — сказал Дир.
Минерва сменила гнев на милость. Дира она не то, чтобы боялась, но он все еще внушал ей некоторые опасения. Несмотря на то, что ноги во время давешней уборки задирал послушно.
Ротко, с перевязью и свердом (никогда ранее не носил и даже не примерял), неловко шагнул к двери.
— Голову чуть выше. Не хватайся все время за сверд. Не бойся, не украдут, — сказал Хелье.
Накинув модную сленгкаппу и взяв Минерву под локоть, он последовал за Ротко, стараясь не сгибать ноги в коленях и сутулясь, чтобы кто-нибудь не узнал его по осанке и походке.
На улице Минерва начала было болтать, но Хелье на нее прикрикнул. Она насупилась и остальной путь шла молча, и это было хорошо.
— Все время рядом со мной, — тихо сказал Хелье, обращаясь к Ротко, когда они подходили к торгу. — Ни на шаг не отставай, вперед не забегай.
— Да, я понял. Ты уж в десятый раз мне это говоришь.
Сразу за торгом, у вечевого помоста и колокола, народу было не очень много, но нужная группа наличествовала — дети богатых боляр. Хелье направился прямо к ним.
— Вот, — сказал он развязно. — Привел я вам забавного анера. Он анадысь из Консталя к нам припорхал.
На этом его знания молодежного новгородского сленга исчерпывались. Но и этого оказалось достаточно. И девушки, и юноши заинтересовались Ротко.
— Ну! Из Консталя!
— И как там, в Констале нынче? Давно я не бывал, — надменно заметил один из юношей. — Мы там пристегивались с одной хвихвитрой у самого переката. Недели две. Сколько заглотили уж не помню, я все то время очень плохо кузил.
— Ты там был проездом? — спросила одна из девушек томно.
— Нет, я там жил некоторое время, — ответил Ротко и повернулся было к ней галантно, но Хелье держал его за локоть. Ах да, вспомнил Ротко, нужно, чтобы он мог в любой момент… эта… выдрать?… нет, как это… выхватить! точно, выхватить… сверд. Мешает сверд. Тяжелый, бедро трет.
— Жил? А ты знаком с Фелонием?
— Да, конечно, — ответил Ротко живо. — Он как раз недавно строил себе дворец…
— Да то родитель. У него есть хорлинг, он тоже Фелоний. Неприкрытый авер, затмеваю! — объяснил другой юноша. — Со всеми пристегивается, кто кузит в этом деле.
— А, знаю. Такой полноватый, и глаз мигает все время.
Минерва смотрела на молодежь неодобрительно и два раза попыталась куда-то отойти, но Хелье крепко держал ее за локоть.
Ну, разговорились, подумал Хелье, и стал смотреть на вход детинца. Вскоре, как он и ожидал, из детинца выехала повозка, а в ней Малан-младший.
— День добрый вам, новгородцы! — провозгласил он, взобравшись на помост. — Сегодня у нас в городе особенный день. Суд при народе! Не в доме тиуна, не в детинце, а при народе! Это когда же такое было! — притворно изумился он собственным словам. — Этого не сохранила нам память. Судят купца Детина за то, что убил он почитаемого многими Рагнвальда. Что ему сделал Рагнвальд? Возможно, здесь замешана ревность. Но суд наш новгородский справедлив и рассудит все, как оно есть, новгородцы.
К помосту стала стягиваться толпа. Многие заметили, что речь Малана-младшего сегодня более проста, чем обычно, более понятна и доступна.
— А вот прямо здесь его и будут судить, — Малан кивнул в сторону от помоста, где ждали десять ратников с обнаженными свердами. — Но поскольку ни тиун, ни тот, кого судят, ни тот, кого обвиняют, не привыкли произносить речи свои зычно и внятно, чтобы все слышали, это буду за них делать я. Я буду слушать, что они говорят и передавать вам, новгородцы.
Хелье блуждал взглядом по лицам и сооружениям, ничего особенного пока что не ожидая — но особенное появилось вопреки ожиданиям. С северной стороны к торгу следовала пара — мужчина и женщина. Походку Гостемила не узнать было трудно. А женщина… женщина! Сердце Хелье застучало глухо, во рту пересохло. Неужто она так растолстела, подумал он. Вряд ли. Наверное, поддела себе что-то под свиту. А Гостемил хорош! Ох хорош Гостемил! И ведь поверил я ему. Впрочем, идет он как-то странно. Чуть сзади. С любовницами так не ходят. Или ходят? А может, она ему дала понять, чтобы на публике он держал дистанцию? И смотрит он на нее как-то странно. То есть, вообще не смотрит. Спокойно и с достоинством поглядывает по сторонам. Улыбается чему-то, наверное что-то заметил такое, что его развлекло. Поделится с ней? Нет, не поделился. Не те отношения. Нет, они не могут быть любовниками. В таком случае, почему они вместе, и вообще — что она делает в Новгороде? И одета, как жена купца. Расфуфырилась вся, пестро, черное с золотым, красным и зеленым. Изображает походку толстой женщины. Изображает? Да, точно, изображает. Отдувается. Конец июля, теплынь, а на ней столько слоев. Впрочем, толстым женщинам тоже жарко, они тоже отдуваются.
Ворота детинца снова отворились, и из них выкатилась открытая повозка, запряженная одной лошадью, которую возница придерживал, чтобы шла медленно. В повозке в одной рубахе, со связанными за спиной руками, с опущенной головой, помещался Детин. Ему велели стоять, привалившись к борту — и он стоял.
Тут же народ кинулся к повозке, по обе стороны. Четверо конных ратников выехали из детинца и оттеснили толпу. Толпа следовала за повозкой и рядом с повозкой, по обеим ее сторонам.
— Ага, наконец-то тебя схватили, кровопийца! — выкрикнул кто-то.
Детин не поднял головы.
— Сколько денег стяжал у нас, змей!
— Так тебе и надо! Мы тут бедствуем, а он мосты строит. И людей убивает! Пусть и варангов, а все равно нехорошо. Убийца!
— Подлец, что и говорить! Разбойник!
Интересно, машинально подумал Хелье, стараясь отвлечься, скольким из них заплатили, а сколько задаром кричат.
В Детина полетели сперва объедки, а затем камни. Камнями баловались вездесущие мальчики младшего возраста. Один камень едва не угодил в лоб коннику, и он вытащил сверд.
— А ну! — сказал он строго.
Толпа отхлынула, а мальчики бросились врассыпную, смеясь.
Детина подвезли к охранникам. С севера приближалась какая-то процессия, не процессия — в окружении ратников четверо холопов несли на плечах массивный стол, а на нем лежащий на боку ховлебенк. По стремительно густеющей толпе прошел говорок. Тут и там мелькали варангские лица — оставшиеся в городе варанги пришли посмотреть, что к чему. Многие новгородцы, заметно осмелевшие в силу того, что варангов в городе заметно поубавилось, неодобрительно ворчали и не боялись даже ненароком толкнуть какого-нибудь ухаря. Оставшиеся варанги хорохорились, но было видно, что чувствуют они себя неловко.
Стол поставили на землю рядом с помостом. Оказалось, что в гуще ратников затерялся тиун Пакля. Теперь ратники расступились, и Пакля, поколебавшись, сел на ховлебенк возле стола и развернул свиток, который он принес с собою. Все эти приготовления, на его взгляд, были излишни, и совершенно зря суд вдруг, ни с того, ни с сего придумали делать у вечевого колокола. Правда, у него дома нынче не все в порядке, служанка исчезла, вместо жены на ложе лежит оракул — может, власти в детинце именно это и приняли во внимание, и перенесли суд из его дома сюда? Впрочем, он давно не судил дома, а все больше в детинце последнее время. Чудит начальство. Тем не менее, все по правилам, все как обычно — инструкции в детинце Пакля получил самые обыкновенные — чью выгоду блюсти — есть истец и есть обвиняемый, будут представлять видоков. Он привычно поерзал на ховлебенке и приготовился.
— Тиун занял свое место, — вел репортаж Малан-младший, — обвиняемый прибыл. Ждут истца.
На гнедом коне к помосту подъехал Ньорор, спешился, отдал поводья одному из ратников.
— Истец прибыл, — объявил бирич.
— Начинается суд княжеский, скорый и правый, — тусклым официальным голосом сообщил Пакля. Бирич зычно и с выражением передал его слова толпе. — Воевода Ньорор, истец, обвиняет купца и строителя Детина в убийстве… э… Рагнвальда, землевладельца и воина.
Слева от помоста началось какое-то движение. Хелье вгляделся. Гостемил раздвигал толпу, делая руками плавные жесты в стороны — будто плыл под водой — прокладывая сопровождавшей его толстой женщине путь, или дорогу, как говорят в Новгороде. Они добрались таким образом до стола тиуна. Ратники хотели их остановить, но женщина сказала им что-то, и они расступились. Наклонившись над столом, женщина обменялась несколькими словами с тиуном, который равнодушно кивнул, а затем встала рядом с Детином. Гостемил, сказав что-то нравоучительное одному из ратников, встал неподалеку, положив левую руку на поммель и поправив правой перевязь таким образом, чтобы удобнее было в случае чего выхватить сверд. Научил его на свою голову, подумал Хелье.
— Что там? Что там? — закричали в толпе, обращаясь к биричу.
— Э… — Малан-младший не очень понимал, что там. — Возможно, это какие-то особые приготовления… А! Да?
Тиун что-то ему сказал. Малан кивнул и снова обратился к толпе.
— По древнему новгородскому обычаю, если обвиняемый желает иметь при себе советника, дающего советы по ходу суда, таковой советник должен быть ему предоставлен и может стоять рядом с ним.
Ни о каких таких обычаях толпа не знала, да и не было никогда такого обычая, но все решили, что был.
— Начинается суд, — объявил бирич. — Воевода Ньорор заявляет своих видоков.
К столу приблизился один из ратников, охранявший в роковую ночь Улицу Толстых Прях.
— Что видел ты? — спросил его тиун Пряха.
Ратник, путаясь в подробностях, рассказал, как к дому, принадлежащему купцу Детину, подошел человек. Ратник хотел было приблизиться к человеку, но отвлекся, а когда снова посмотрел, человек уже лежал на земле.
— Вот же торгаши охрану себе нанимают некузящую, — сказал кто-то из юных боляр. — Глазы выпер вперед, округлил, будто лучше кузится с такими глазами.
— Он гвоздик, — возразила юная болярыня. — Не в умствовании сила у гвоздиков.
— У тебя все гвоздики. Хорла ты, всего и сказухи.
Девица не обиделась, но засмеялась одобрительно.
Следующим видоком выступила дородная тетка, резиденствовавшая в одном из домов на Улице Толстых Прях, жена богатого землевладельца, сбежавшего от нее с молодой нетолстой болярской дочерью в Корсунь в прошлом году. Женщина подтвердила, что дом принадлежал купцу Детину, и что в доме этом жила любовница Детина, именем Любава, которая с тех пор пропала.
— Хвихвитра как оттопыривается, — прокомментировал один из юных боляр. — И кулаком так по воздуху, кулаком, для пущего ляму.
Подошел один из людей Ньорора со свитком. Свиток свидетельствовал, что данный дом на Улице Толстых Прях действительно принадлежит Детину. Тиун сделал пометку в одном из своих свитков.
Приблизился священник Холмовой Церкви, восемь аржей от Новгорода, представивший сразу несколько свитков. Один свиток свидетельствовал, что Любава, в крещении Иоанна, действительно родилась двадцать шесть лет назад в Седых Холмах и является сестрой болярина Нещука. Что упомянутая Любава вышла замуж три года назад за болярина, который любил путешествия.
— Уверы все продажные, — заметила одна из юных болярынь, переступая с ноги на ногу, демонстрируя новые причудливые сандалии римской делки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61