— Вставай, — сказал он.
— Что это ты задумал? — спросил Гриб, оглядывая запачканную кровью рубаху.
— Не волнуйся, все не так плохо, — заверил его Хелье. — Кровь я тебе остановлю. Да и не умирают от таких царапин. Лезем в окно. Любава, подбери мою робу, пригодится.
Хелье скользнул в окно, держа Гриба за рубаху. Гриб подумал, не метнуться ли в сторону, но почувствовал, что сзади к спине ему приставили нож. Пришлось перекидывать ногу через подоконник.
— Быстрее, — сказал Хелье.
Вытащив Гриба наружу, под дождь, Хелье снова вынул сверд.
Идти к калитке было не с руки — там их наверняка ждали. Хелье направился прямо к забору, таща Гриба за собой. Любава следовала сразу за Грибом, держа нож наготове. В два взмаха Хелье перерубил жилки плетня, соединяющие секции забора, и повалил одну из секций ударом ноги.
— Любава, вперед, — сказал он.
И весьма кстати. Как только Любава, опередив Хелье и Гриба, оказалась за забором, по двору к ним побежали четверо, у одного из них был в руке лук.
— Скажи им, чтоб шли обратно, — сказал Хелье. — Не до шуток.
— Стойте! Идите обратно! — крикнул Гриб. — Потом посчитаемся.
Хелье ничего на это не сказал, но, прикрываясь Грибом, стал отступать задом в проем, и заставляя Гриба двигаться, тоже задом.
— Через улицу, вон в те заросли, — сказал Хелье Любаве.
Почти бегом они пересекли улицу, проскочили между заборов, и оказались если не в лесу, то в прилесье. Собственно лес начинался чуть дальше. Хелье прислонил Гриба к дереву. Оторвав кусок от рубахи Гриба, он приложил его к шее главаря новгородских лихих людей, отнял, посмотрел, снова приложил.
— Любава, сорви-ка мне подорожник, — сказал он.
Любава оглянулась по сторонам, увидела искомое растение, наклонилась, сорвала, и протянула Хелье. Воткнув сверд в землю рядом с собой, Хелье приложил влажный подорожник к неглубокой ране, некоторое время подержал, а затем обмотал шею Гриба лоскутом, укрепив его по гоммеллюндскому методу.
— Заживет, — сказал он.
И в этот момент Гриб ударил его коленом в пах. То есть, он думал, что бьет коленом в пах. Через мгновение тупая боль в ребрах превратилась в острую, терзающую, и заставила разбойника зарычать. Он тут же умолк — Хелье, потеряв терпение, въехал ему локтем в полуоткрытый рот.
— С… х… — сказал Гриб, выплевывая осколок зуба и кровавую слюну.
Ох, кровищи сколько, подумала Любава. И мокро как. А спаситель мой — парень не из пугливых.
— Я тебе, Гриб, так скажу, — сказал Хелье зло. — Мне ровно ничего не стоит тебя сейчас прирезать. Поскольку терять мне нечего. И я знаю, что как только тебя здесь найдут и освободят, ты будешь меня искать по всей округе. И тем не менее, резать я тебя не желаю. Но дернись еще раз — тогда всякое может произойти. Потому не к спеху мне сейчас.
Оторвав еще кусок от рубахи Гриба, он быстро свернул его в жгут и, прислонив Гриба спиной к стволу осины, привязал его к ней. Оценивающе поглядев на композицию, он оторвал еще лоскут, и тоже скрутил в жгут — но пошире. Этот жгут он повязал вокруг головы Гриба, закрыв ему рот.
— Найдут тебя скоро, — сказал он. — Надо было бы тебя отвести дальше в лес, но там могут быть медведи, волки, да и люди не все хороши бывают. Нашел бы тебя кто-то из обиженных тобою, знаешь, небось, чем дело бы кончилось.
Выдрав из земли сверд, Хелье вложил его в ножны и, увлекая за собой Любаву, углубился в лес.
Дождь все усиливался.
— Стало быть, — рассуждал Хелье вслух, — тебя нынче ищут все, кому не лень. И меня тоже. Беда в том, что скрываться мне сейчас не очень-то можно. Некогда. Дело есть. С собой таскать я тебя не могу, как видишь. Тебя нужно спрятать. Где бы тебя спрятать?
Любава и сама видела, что связывает его, мешает действиям. Страх ее смягчился, не ходил больше перекатами по телу, не стучал в висках, а только давил слегка, вызывая легкую тошноту и желание говорить глупости.
— А сколько тебе понадобится времени, чтобы?… — спросила Любава.
— Я думаю, около суток. Ну, может, двое суток. Не больше.
— А…
— А если не получится, то мы с тобою куда-нибудь уедем. Другого выхода нет. Можно в Сигтуну, но там нынче… неприятно. Эймунд там. А он меня не любит. А в Корсуни очень хорошо. Ты была когда-нибудь в Корсуни?
Любава представила себе, что будет, если не получится. Несправедливо это! Сплошные несчастья, со всеми, кто к ней прикасается. Вот и Детин — запаса его удачливости только и хватило на два месяца.
… в Корсуни? — настаивал Хелье.
— Проездом.
— Понравилось?
— Не успела разобраться. Очень быстро мы оттуда уехали.
— А мне ужасно понравилось. Народ там, правда, вполне лихой бывает. Но ко всему привыкаешь. Там почти все откуда-то сбежали. Впрочем, долго так продолжаться не может, наверное… в Новгороде. Что-то изменится очень скоро.
— А Киев?
— А в Киев я не поеду, — твердо сказал Хелье. — Хватит с меня Киева. Хороший город, конечно, красивый такой, люди разные всякие. Но, во-первых, в Киеве мне нынче опаснее, чем в Новгороде. А во-вторых… впрочем, что об этом говорить. Где бы тебя спрятать? Вот не осталась с Яваном — вот и глупо. Яван бы тебя сберег, он человек верный. И спрятал бы тебя, и не знала бы ты забот. А теперь к нему нельзя — в городе нас ждут. Двух монахов.
— Есть у меня подруга, — сказала Любава. — Белянка. Она недалеко отсюда живет. Мы с нею недавно виделись, на состязаниях. И потом несколько раз встречались в Новгороде.
— Недалеко — это где же?
— Как называется то место, где сейчас Ярослав с женой живут?
— Верхние Сосны.
— Вот оттуда четыре аржи.
— Ничего себе недалеко. Если пешком, да в такой дождь, да кружным путем — это дня полтора мы с тобой отшагаем, не меньше.
— Ну, не знаю тогда.
Некоторое время спаситель раздумывал, по-детски морща лоб.
— Надо идти… к ней… как ее зовут, подругу твою? — сказал он наконец.
— Не хочешь — не надо, — Любава все-таки решила обидеться.
— Да выхода нет.
— Ничего.
— Не в лесу же тебя оставлять.
— Оставь. Меня все оставляют.
Хелье слегка оторопел от такого заявления. Остановившись, он некоторое время посвятил разглядыванию Любавы. Ростом она была выше среднего. Волосы из-за дождя потемнели, облепили голову и лицо. Узкие пальцы торчали из широких рукавов монашеской робы. Шея показалась ему тонкой — но не лебединой, а как у котенка, которого окатили водой. Хрупкая женщина Любава. Раньше — даже тогда, в трюме пиратского судна, она казалась ему ширококостной, крепкой бабой. Дождь смыл иллюзию.
— Не дури, Любава, — сказал Хелье. — Пойдем. Как подругу зовут?
— Белянка.
— Пойдем к Белянке. Может, найдем что-нибудь по пути, какое-нибудь перевозочное средство. Поймаем медведя, я его запрягу.
— Здесь медведи водятся?
— А как же.
— Замечательно.
— Ничего, они теперь сытые. Лето все-таки.
— А ночью?
— Что ночью?
— Ночью тоже сытые?
— Ночью мы куда-нибудь спрячемся. При мне сверд. В крайнем случае, разведем огонь, будем медведей искрами пугать.
— А волки здесь тоже есть?
— Здесь всякое есть. Но ты не волнуйся так. Разозлил меня Гриб, разозлил так, что я теперь сам любого медведя напугаю до горячки.
Она не выдержала — засмеялась. Юношеское бахвальство — всегда забавно.
— Нечего ржать, — сказал Хелье, слегка обидевшись. — Ровно ничего смешного сказано не было, чего ты ржешь.
Но она все равно смеялась, и это как-то разрядило обстановку. И она поцеловала его в щеку, что совершенно его смутило.
— Спасибо тебе, — сказала она. — Пойдем к Белянке.
Хелье еще постоял, подозрительно глядя на Любаву, пожал плечами, огляделся, определился по частям света, и, кивнув, зашагал на север. Беглецы от новгородской правды углубились в лес.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ. В ЛЕСУ
Леса Новгородского Славланда в то время многим походили на скандинавские — на Кольмерден и Тильоског. Население — живность, люд, и, по желанию, нежить, естественно. На шестой арже от Новгорода встретился Хелье и Любаве старый массив, с прогнившими стволами, чахлыми листьями, где под ногами скрипело, трещало, хрупало, пружинило, деревья стояли редко, живности было мало. Не теряя даром времени, Хелье, взяв у Любавы нож, срезал понравившуюся ему длинную ветку, обстругал ее по всем правилам, заточил, отрезал от подола своей рубахи длинную полосу и утяжелил ею конец.
Вскоре старый, гнилой лес кончился, начался бор, сделалось темно и тоскливо. Дождь, правда, перестал. И то благо.
Необычный он все-таки, думала Любава, шагая рядом с Хелье и чувствуя не без хвоеволия, как согреваются замерзшие было от мокроты ноги, как тело оживает, как легко бежит по жилам кровь, как слушаются мускулы и подчиняются воле суставы. Необычный, странный. Не зря он дружит с Яваном — они чем-то похожи. И если бы он был там, в Константинополе, на месте Явана — возможно, так же спас бы меня. Как эти мужчины не похожи на Детина — медлительного, рассудительного домоседа. Бедный Детин — не сладко ему теперь, посадили его в яму. И ничем я не могу ему помочь. А ведь он мне помог. А я вот — не могу ему помочь. Я даже себе не могу помочь. Думала я — никому я не нужна, ан нет, вон сколько людей мне помогают. Сейчас еще и Белянку обяжем. А вдруг она нам откажет? Нет, не может Белянка отказать. Она хорошая. Наверное. Муж у нее строгий очень только. Но это ничего. Мужа она уговорит.
— Так мы и не добились от Гриба… не дознались… не выведали, что хотели узнать, — сказала она полувопросительно.
— А? Почему же это? Выведали, — сказал Хелье, думая о чем-то другом.
— Но как же… ведь он не…
— Гриб сказал все, что нужно.
Она хорошо помнила разговор.
— Может, я не расслышала?
— Расслышала, только не поняла.
— А ты понял?
— Да.
— Что же ты понял?
— Нужно еще кое о чем подумать.
Помявшись, она все-таки спросила:
— И ты знаешь, почему… зачем я им всем нужна?
— Это как сказать, — ответил он уклончиво.
Нет, он не врет, подумала она. Чего-то я не уловила в их разговоре.
— Ты поэтому его не…?
— Не прирезал? Из благодарности? — Хелье засмеялся. — Нет, не поэтому.
— Нет?
— Нет.
— А почему же?
— Заповедь есть такая.
— Заповедь?
— Ну конечно. Заповедь.
— Какая заповедь?
— Не убий. Это из Библии. Есть такая книга интересная. Фолиант такой.
— Я знаю, что такое Библия, — сказала Любава строго.
— Чего ж спрашиваешь?
— Потому что как-то странно.
— Что странно?
— Ты не зарезал его, потому что есть такая заповедь?
— Да.
Через двадцать шагов она спросила:
— Но ведь ты, вроде… воин? Бывший ратник? Не так ли?
— Вроде бы да. Впрочем, нет, ратником я никогда не был.
— Но сверд ты носишь.
— Да. Ношу.
— И в то же время говоришь, что есть заповедь, и ты ее, заповедь, чтишь.
— Чту.
— Всегда?
— Почти всегда. Бывает, что-то происходит помимо моей воли. И вообще я не ангел.
— Не понимаю я что-то, — сказала она серьезно.
— Да, это сложно, — согласился Хелье. — Я сам, честно говоря, не очень понимаю. Но я стараюсь. Это как с ревностью.
Помолчав, Любава все-таки потребовала разъяснения.
— Я знаю, что ревность — нехорошее чувство, — сказал Хелье. — Противное. Сродни зависти, наверное. Стало быть, был у меня друг хороший. Даже очень хороший. Однажды он мне жизнь спас. И еще кое-кому. Сам чуть не погиб при этом. А только стала одна… хмм… особа… хорла одна… ходить к нему домой. Повадилась.
Это было забавно. Попривыкшая и освоившаяся Любава чуть не засмеялась.
— А должна была ходить к тебе? — спросила она, делая серьезное лицо.
— Да, — серьезно ответил Хелье. — А что? Я ведь не урод какой. И происхождением я не хуже… а может хуже… не знаю, да и не важно это! И с тех пор я не знаю, что о друге моем думать. Неприятен он мне стал.
— А ты его видел с тех пор, как она к нему стала ходить?
— Нет.
— Не хочешь видеть?
— Он далеко.
— И она тоже?
— Да. Она тоже. Отстань. Ну так вот. Не знаю я, что думать. И что делать. Кстати говоря — с заповедью оно проще. Не убий — и все. А тут — не знаю.
— А ты ее до сих пор любишь?
— Тоже не знаю. Возможно.
Хелье посмотрел на Любаву, и ей пришлось отвести глаза. Отведя их, она вдруг увидела медведя. Медведь стоял возле дерева и с любопытством смотрел на путников.
— Хелье, — сказала Любава.
Хелье посмотрел.
— Не обращай внимания, — сказал он. — Мы его не трогаем, и он нас не тронет. Он просто так, наблюдает. Сытый он. Вот если бы медведица попалась с детьми, тогда дело плохо. А этот — пусть.
И действительно, медведь не пошел за ними, а заинтересовался какой-то белкой, или еще чем-то, шебуршащим в ветвях неподалеку.
Вскоре им попался ручей, и Хелье заставил Любаву, которая не хотела пить, напиться впрок.
— Неизвестно, когда будет следующий, — объяснил он наставительно.
Затем Любаве захотелось ссать, и она долго стеснялась и не решалась рассказать об этом Хелье. Но в конце концов потянула его за рукав.
— Мне нужно, — сказала она.
— Сколько угодно, — сказал он. — Не удаляйся от этого дерева. Я сейчас вернусь.
— Ты куда?!
— Сейчас вернусь. Не бойся. Я зайца заприметил.
Было ужасно неудобно и немного боязно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61