Он поднял свечу и посмотрел на смятую подушку и лицо спящей Верити. Даже в колеблющемся свете он заметил на ее щеках следы слез. Жалость и вина слились внутри него в одну мутную черную массу. За все время этого тяжелого испытания она ни разу не заплакала, а сегодня он заставил ее плакать.
Как она должна ненавидеть его. За грубость. За слепую похоть. За то, что не смел справиться с собой. Любой достойный мужчина отпустил бы ее.
Отпустить ее? Если бы он мог. Даже мысль, что она покинула его постель, вызывала у него желание что-нибудь сломать.
Он задул свечу, медленно наклонился и, сдвинув в сторону одеяло, поднял Верити на руки. Грубый хлопок под его руками оказался мужской рубашкой, которую она где-то нашла. Верити издала слабый жалобный звук, от которого у него перевернулось сердце.
И тут она проснулась.
– Нет! – закричала она, вырываясь. – Отпустите меня! Не трогайте меня, вы, дьявол!
Он еще крепче сжал ее.
– Никогда. – Он знал, что в этом слове заключено его проклятие.
– Оставьте меня в покое, – прошептала она, затихая в его руках. – Это все, чего я прошу.
– Я не могу. – Он услышал грусть в собственном голосе. – А теперь тише.
Подняв ее еще выше, он понес свою пленницу к постели.
В ранний предрассветный час Кайлмор проснулся от того, что его плоть требовала удовлетворения.
Добрый человек, хороший человек оставил бы свою любовницу в покое, дал бы ей выспаться, отдохнуть. Но теперь она должна знать, что не может ожидать ни доброты, ни хорошего обращения от своего холодного любовника.
Хотя слово «холодный» в данный момент совершенно не подходило ему.
Он пошевелился и потревожил Верити, спавшую беспокойным сном. Они оба плохо спали в эту ночь. В этом доме они никогда не обретут покоя.
Даже во сне она не хотела, чтобы он прикасался к ней. На мгновение у него в памяти промелькнул тот странный момент, когда по пути на север она проснулась в его объятиях. В тот короткий миг мир спокойно вращался на своей оси, а затем все снова исказилось. С этого мгновения все шло не так, как надо.
Ему не следовало поддаваться глупому оптимизму, рассчитывая, что постель все вернет на свои места. Но после того, что Кайлмор сделал с нею в этой комнате ночью, он чувствовал себя как никогда растерянным и сбившимся с пути.
Но это не должно помешать ему прямо сейчас овладеть ею.
Он отбросил простыни и, положив руки на плечи Верити, ощутил их хрупкость. Она лежала голой, укладывая ее в постель, он сорвал с нее ветхую рубашку, и теперь сладкий аромат кожи манил его.
Даже в темноте ее кожа была такой белой, что он мог видеть изящные изгибы ее спины, талии и роскошных бедер. Желание все разгоралось и становилось невыносимым. Он сжал ее плечи.
– Нет, – инстинктивно произнесла она, не поворачиваясь к нему и сжимаясь в комок на краю кровати.
– Да, – твердо сказал он, поворачивая ее на спину и еще сильнее ощущая ее запах.
Ему он всегда казался запахом рая. И герцог, не раздумывая, устремился в этот рай.
Удивительно, но он не ощутил ее сопротивления. Он наклонился над нею, упираясь на локти.
– Обними меня.
Ее руки упрямо лежали вдоль тела.
А, теперь он понял ее игру. Она хотела, чтобы ее молчаливая покорность пристыдила его. Глупая женщина. Пора бы ей уже поумнеть.
Все же он не сразу вошел в нее. Хотя прикосновение ее гладких как шелк бедер и дразнящий жар, исходящий из нее, были тяжелым испытанием для его самообладания.
Но он не хотел снова вести себя как бесчувственный дикарь. Он уже был им накануне. И довел ее до слез.
Он обидел ее, и вопреки трем месяцам, во время которых думал только о мести, Кайлмор горько сожалел об этом. Воспоминание о слезах, орошавших ее бледные щеки, заставило его с нежностью коснуться ее груди.
Ее кожа была прохладной и гладкой. Он осторожно касался пальцами восхитительной округлости ее груди, затем губами обхватил ее сосок, который мгновенно приподнялся и отвердел от этого прикосновения.
Торжествуя, он узнавал так хорошо знакомые ему признаки – казалось, Сорайя не была безвозвратно потеряна для него. У нее был вкус спелой малины, и он объедался этой летней сладостью, облизывая, упиваясь, прислушиваясь, как учащается ее дыхание с каждой его безжалостной лаской.
Он знал, что она не хочет отвечать, но не может справиться с собой.
Не в силах остановиться после стольких месяцев воздержания и вчерашней ночи, не принесшей удовлетворения, герцогу страшно хотелось выбросить из памяти свою жесткость. Что-то в его душе требовало, чтобы он лелеял ее, такую маленькую, смелую и прекрасную.
Он не мог оторваться от ее грудей, вновь познавая их вкус и сладость. Медленными движениями он гладил ее живот, пока у нее вырвался вздох наслаждения, она беспокойно зашевелилась под ним. Он достиг такой степени возбуждения, что даже прикосновение простыни угрожало потерей остатков самообладания.
Он больше не мог ждать. Победный звон слился со страстью, бурлившей в его крови, создавая оглушительную симфонию желаний. Горячая и влажная, она была готова принять его. Ему хотелось убедиться, что она все так же восхитительна внутри, как и прежде.
Но самообладание таяло. Он должен овладеть ею сейчас же или сойдет с ума.
Она не прекратила свое сопротивление ему, это он понял всем своим нутром. Но сейчас он властвовал над ее телом, и она не могла хотя бы физически не уступить ему.
Со стоном, вырвавшимся, казалось, из самой глубины его тела, он вошел в нее, ощутив как, сопротивляясь, напряглись ее мышцы, а затем расслабились и приняли его. Никакое иное ощущение не могло сравниться с этим. Никогда не сможет. Он еще крепче сжал ее, как будто бросая вызов судьбе, пожелавшей отнять ее у него.
На своей груди он чувствовал ее отвердевшие соски. Ом уже проник так глубоко, что мог бы достать до ее сердца.
Он ожидал, что она выгнется навстречу ему, она всегда так делала. За исключением прошлой ночи.
Но Верити лежала неподвижно и страдальчески, прерывисто дышала. Он поднял голову, пытаясь в темноте разглядеть ее лицо, и уловил блеск ее глаз, пристально смотревших в потолок. Он не ошибался, чувствуя напряжение в этом худеньком неподвижном теле, лежавшем под ним.
Ее воля устоит перед всеми его попытками пробудить чувства. Как он мог преодолеть барьеры, воздвигнутые ее умом в этот момент величайшей интимной близости?
Он начал совершать медленные ритмичные движения, которые всегда возбуждали ее. Он вкладывал все свое искусство, чтобы соблазнить ее, заставить уступить. Он год был ее любовником и знал, как доставить ей удовольствие.
Он хотел ее так сильно, что сдерживать себя было для него страшной мукой. Жажда удовлетворения угрожала переломить ему позвоночник, испепелить мозг, вырвать каждый нерв из его тела.
Но Кайлмор держался. Сжав зубы, он обуздывал себя, чтобы она хотя бы в этом уступила ему.
Однако никакие старания изменить позу или ласку не могли заставить ее принять участие в этом стремлении к экстазу. Ее тело признавало его превосходство, но любая интимная ласка отвергалась ею.
Будь она проклята. Она не обманет его. Только в этом он мог еще победить.
Гнев разрушал остатки его воли. Его движения стали грубее, внутри него копилась, собиралась, разгоралась недобрая сила. Он хотел быть с ней нежным, но эти намерения подавлялись титанической силой его страсти.
Верити по-прежнему не отзывалась на его ласки.
Понимая, что долго не продержится, Кайлмор с силой вошел в нее. Сквозь ад, пылавший в его голове, он услышал ее стон. От неудобства или удовольствия, он не знал.
Даже если это убьет его, он должен сломить ее сопротивление.
Он должен подождать.
Он не мог ждать.
Он не мог больше ждать…
Наконец, когда он был уже на грани, она задрожала в его объятиях. Она была почти готова.
С приглушенным криком она ухватилась за его плечи, впиваясь в них ногтями. Он не обратил внимания на колющую боль. Какое значение имела боль, если Верити обнимала его по собственной воле.
Он судорожно вздохнул. Она потеряла власть над собой, и ее тело начало извиваться под ним. Он лежал неподвижно, ему было чрезвычайно приятно это видеть.
Даже в своем крайне затруднительном положении он понимал, что это значит. Она хотела его. Он страдал от бури страстей не в одиночку.
Она принадлежала ему. Она никогда не убежит от него. Никогда.
Но все слишком быстро кончилось, и вздох изнеможения коснулся его щеки.
Затем он уже ни о чем не думал, собственные потребности заставили его забыть обо всем. Его мускулы сжались почти до боли, когда он изливал себя в ослепляющем взрыве экстаза.
Ибо все, что казалось вечным, всю горечь и страдания своей души он выплеснул в ее распростертое тело. Его тело содрогалось, пока мышцы не расслабились и он в полном изнеможении не упал на нее. Сердце стучало так, как будто хотело вырваться из его груди. В голове оставался лишь горячий запах ее тела.
Медленно он приходил в себя, хотя ощущение ослепляющего наслаждения не покидало его.
Должно быть, он придавил Верити своим весом, но она не протестовала. Ее руки соскользнули с его плеч и теперь неподвижно лежали на простыне.
Горькое разочарование вызывало неприятный железный привкус у него во рту и мешало чувству физического удовлетворения.
В самых отдаленных уголках своего ума он признавал, что в конце концов это не было его победой. Он хотел, чтобы она полностью оказалась в его власти. Он хотел, чтобы она сама приходила к нему в постель.
Сорайя никогда не скрывала, что ищет наслаждений, и ее открытость восхищала его. Верити же лежала под ним в презрительном молчании.
Он скатился с нее. С приглушенным стоном она отодвинулась от него и съежилась на самом краю кровати.
У него не было сил удержать ее. Хватая ртом воздух и тяжело дыша, он растянулся рядом с нею. Все мускулы его тела дрожали после мощного освобождения, и пот остывал на оголенной коже. Он поднял дрожащую руку, чтобы убрать со лба мокрые волосы, и подумал, что же будет с ними обоими дальше. А затем спросил сам себя, волнует ли его это.
Прошло немало времени, прежде чем он собрал все силы и сказал:
– Твоя холодность не остановит меня.
Звук собственного голоса после безмолвного слияния почти испугал его. Сквозь задернутые шторы в комнату сочился слабый свет, и Кайлмор увидел, что она снова съежилась на краю кровати.
– Мне вам нечего предложить, кроме холодности, – упрямо сказала она.
Он не видел ее лица, да в этом и не было необходимости. Он и так знал, что оно выражает лишь гордость и страдание.
– Сорайя понимала, что такое наслаждение.
– Сорайи никогда не существовало.
Не обращая внимания на то, как она отшатнулась от него, Кайлмор наклонился над ней. Он ожидал увидеть уверенность и отчужденность, а увидел лишь беззащитность в ее пухлых губах и затуманившихся глазах.
– Ты ошибаешься, ты и есть Сорайя.
– Нет. – Она закрыла глаза и покачала головой. – Нет, я – Верити.
– Ты и Верити, и Сорайя.
Он наклонился, чтобы поцеловать эти мягкие губы. На мгновение ее губы коснулись его губ, и он подумал, что победил. Но она поспешно отстранилась от него.
В утреннем свете было заметно, как она измучена. Человек, способный хотя бы на какое-то сочувствие, никогда бы не принудил ее лечь в его постель.
– Сорайя все еще живет в тебе, и я найду ее. – Эти слова прозвучали как клятва.
Верити лишь снова покачала головой. Он раздраженно отодвинулся от нее и сел, брезгливо швырнув ей простыню, чтобы она прикрыла свою наготу.
Если честно признаться, он опять хотел ее. После такого долгого воздержания он все еще был не удовлетворен. Но жалость, в которой он не желал сознаваться, мешала ему превратиться в эгоистичного развратника, хотя ему очень хотелось, чтобы она его таким и считала.
После долгой ночи, он это чувствовал, она вот-вот сломается. Когда-то он бы сказал, что ничто, кроме пушечного залпа, не может поколебать божественную Сорайю. Но этой женщине, которая, дрожа, все еще сопротивлялась, нечем было защищаться.
Конечно, наступит день, когда он сломает ее.
Но не сейчас. Видит Бог, не сейчас.
* * *
Кайлмор остановился на вершине над водопадом, срывавшимся с утеса в долину. Струи воды переливались в лучах полуденного солнца, но он не замечал окружавшей его красоты.
Он думал о своей любовнице. Это было не ново. Она не выходила у него из головы все последние месяцы. Да, честно говоря, и задолго до этого.
Избавится ли он когда-нибудь от этой проклятой страсти? Верити этого не знала, но она не была единственной, кто боролся против этой нежеланной неволи.
Он сидел, прислонившись спиной к знакомому с детства камню, вытянув длинные ноги на нагретой солнцем земле. Он полагал, что время смягчит горькие воспоминания. Эта надежда не оправдалась.
Он долго шел к этому месту, и перед возвращением домой следовало отдохнуть.
Он не был голоден, но достал из кармана хлеб и сыр и начал есть. Странно, Шотландия обладала способностью отбивать аппетит.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42