– Губы Симона искривились от отвращения к самому себе. – Каким самонадеянным юнцом я был, безнадежно самоуверенным.
Мири подозрительно посмотрела на него. Да, он действительно был самонадеянным, упрямым, несгибаемым. Ей казалось, что он не способен признавать свои ошибки.
– А что же теперь, Симон? – спросила она.
Он провел рукой по своим спутанным мокрым волосам и хрипло засмеялся.
– Теперь я ни в чем не уверен. Я всего лишь устал… и одинок.
Ему не стоило говорить ей это. Она сама видела в его глазах усталость, чувствовала, как одиночество темным приливом переполняет его, угрожая утопить и ее. Ей пришлось обхватить себя руками, чтобы снова успокоиться.
– Так что же тебе надо от меня?
– Знаю, что не имею права ждать от тебя помощи. Все, что я прошу, – это выслушать меня. Если ты не поверишь всему, что я расскажу, то, клянусь, я оставлю тебя в покое, и ты меня никогда больше не увидишь.
Он сделал шаг к ней, она напряглась всем телом, он остановился и только протянул руку.
– Стало быть, по рукам?
Мири смотрела на эти сильные пальцы, чувствуя себя более беззащитной, чем когда-либо. Учитывая их отношения за многие годы, она должна быть совершенной идиоткой, если согласится на его предложение. Но проблема была в том, что Симон ничего не требовал. Он просил, и гораздо смиреннее, чем она могла себе представить. Вся его просьба была в том, чтобы она его послушала. Казалось совершенно неразумным отказать ему.
Но мысленно она услышала недовольный голос Габриэль:
«Ты совсем потеряла голову, Мири? После всего, что этот человек сделал тебе, ты еще боишься поступить с ним необдуманно. Клянусь, ты снова даешь ему шанс провести себя».
Перед ней действительно мог стоять сам дьявол. Мири посмотрела на Симона, но не смогла прочитать на его лице никаких ответов, взгляд его темных глаз был невыносим. Несмотря на то, что она проигнорировала его протянутую руку и прошла мимо, она тихо произнесла:
– Ладно. Возвращайся в дом как можно скорее, когда закончишь с лошадью.
– Благодарю тебя, – с облегчением произнес Симон, но усомнился, что Мири его слышала, выбегая из сарая и дождливую темноту.
Давая корм Элли, он не переставая думал о девушке. Воспоминание о Мири не менялось в его сознании очень долго. Он помнил ее молоденькой девочкой, едва превратившейся в прелестную девушку, нежную и таинственную, с безмятежными чертами лица, такую эфемерную, что, казалось, она была сделана не из того материала, что остальное человечество. Скорее она была из воздуха, света и духа.
Она больше не была той девушкой, и формы ее тела, выступавшие из-под мокрого платья, принадлежали зрелой женщине. Лицо ее похудело, стало бледнее, чем он помнил. Открытость, удивление, которые прежде были в ее глазах, теперь погасли, и под глазами легли тени. За это в ответе был он. Его следовало бы проклясть только за то, что он сделал этому нежному, доверчивому сердцу.
Когда Элли окунула морду в кормушку, Симон потер ее между глазами костяшками пальцев – эту ласку она особенно любила.
Снова и снова он предавал доверие Мири, использовал ее ради стремления очистить мир от ведьм. Невыносимо было то, что он мог бы снова начать охотиться на нее. Если бы в нем было хотя бы немного порядочности, он бы просто дождался окончания грозы, сел на Элли и уехал, найдя какой-нибудь другой способ уничтожить Серебряную розу, и оставил бы Мири в покое.
Но Симон вздохнул, зная, что он этого не сделает, потому что был насквозь мерзавцем, как считала Мири Шене.
ГЛАВА 3
Симон выскочил под проливной дождь с седельным вьюком через плечо. Добежав до двери дома, он снова промок до костей и ударил кулаком в грубую деревянную дверь, поцарапав себе руку. К его удивлению, дверь свободно поддалась и со скрипом распахнулась. Он быстро вошел и захлопнул ее. Убрав с лица мокрые волосы, Симон увидел, почему дверь открылась так легко: на ней не было ни замка, ни засова. Вообще-то не его это дело, но он встревожился, что женщина по-прежнему слишком доверчива.
Хижина сильно отличалась от Бель-Хейвен, где Мири жила прежде, с его прекрасными гобеленами и многочисленными спальнями. Жилая часть ее лесного дома состояла из одной большой комнаты с лестницей-стремянкой, ведущей на чердак, где едва просматривалась простая квадратная кровать. Остальная мебель внизу была тоже незатейлива и состояла из соснового стола, нескольких стульев и табуретов, комода и кипарисового шкафа. Кругом царила атмосфера уютного беспорядка, на спинку стула брошена голубая шаль, на столе лежит содержимое шкатулки для рукоделия, на крючьях в потолочных балках пучки сушеных трав, в клетке, выстланной сеном, – кролики, возможно сироты, которых Мири спасла.
Ставни на окнах были закрыты, предохраняя дом от ветра и дождя. Мягкое пламя горевших в очаге дров и свечей делало комнату похожей на теплый и сухой рай. Или это тепло исходило от женщины, которая сушила полосы у камина?
Мири сняла мокрое платье и нижние юбки, развесив их на веревке, натянутой от камина к стене. На ней была рубашка, и контуры ее тела просвечивали на фоне каминного огня. Симон без труда смог разглядеть грудь, нежный овал бедер, стройные ноги, и у него перехватило дыхание.
Когда он вошел, Мири замерла, гребень застрял в волосах. Возможно, она не ждала его из сарая так рано. Симон вытер ноги. Он столько раз вламывался в двери, врывался в дома так часто, что сбился со счета, но никогда прежде не чувствовал себя так неловко.
– Э… извини. Я пытался стучать. Мне выйти, пока ты… ты…
Мири вынула гребень из волос и зажала его в руке.
– Перестань, это глупо. Ты и так промок насквозь, только сними сапоги, они грязные.
Симон кивнул. Пытаясь не смотреть на нее, он положил седельный вьюк на пол. Израненный, усталый, промокший до костей, он все же с удивлением почувствовал, как по телу разлился сладкий огонь. Как долго он не испытывал подобных чувств, не связанных напрямую с выживанием. Его тело, однако, заявило о другом: волна страстного желания пронзила его внезапно, словно молния.
Мири насторожилась, точно лань, почувствовавшая пристальный взгляд голодного волка. Она потянулась за шалью на спинке стула и закуталась в ее просторные складки, завязав ее на груди. Движения ее были неспешными и совершенно естественными. Она спряталась от его глаз не стыдливо, а как бы захлопнув дверь прямо перед его носом.
Сев на треногий табурет, Симон начал стаскивать с себя сапоги. Это оказалось делом нелегким, потому что разбухшая от сырости кожа сапог была скользкой и грязной. Но это дало ему время справиться со своим телом. Отношения у них с Мири были сложными и без дополнительных проблем.
Аккуратно поставив сапоги возле двери, Симон вытер руки о штаны, которые и без того были грязными после падения. Он неуверенно шагнул к очагу, чувствуя себя бродячим псом, крадущимся к костру, не уверенным что его не прогонят.
Мири молча подала ему льняное полотенце и ушла в противоположный угол комнаты, чтобы закончить расчесывать волосы. Симон обрадовался, что камин остался в полном распоряжении его и кота. Некромант свернулся на коврике у очага, лениво рассматривая его краешками глаз.
Мужчина протянул руки к приветливому огню, над которым висел маленький котелок с каким-то варевом, издававшим приятный острый аромат. Стоя спиной к Мири, Симон, прежде всего, вытер лицо, убрав повязку с подбитого глаза.
Повязка намокла от дождя, но Симон снимал ее редко, и только когда был один, всегда помня, как сильно он изуродован. Вытерев лицо, он вернул повязку на место, поморщившись от неприятного прикосновения мокрой кожи к лицу. Пытаясь распутать шнуры камзола, он сказал:
– Тебе надо повесить на дверь какой-то замок или задвижку.
– Зачем? – Мири сжала губы, с трудом пытаясь расчесать спутанные волосы. – Именно поэтому я живу и такой глуши. Я доверяю четвероногим соседям.
– К сожалению, твой адрес известен и тем, кто ходит на двух ногах. Если ты хочешь жить в окружении животных, то хотя бы заведи себе тех, кто может пригодиться. Свора больших свирепых мастифов будет служить тебе гораздо лучшей защитой, чем кролики или этот старый тощий кот.
Несмотря на неуважительные слова, Симону захотелось погладить лоснящуюся мягкую шерстку Некроманта. Он наклонился, чтобы приласкать спящего кота. Мгновенно из спящей киски Некромант превратился в яростно шипящее чудовище. Отпрыгнув, он больно оцарапал мизинец Симона на той руке, где уже имелась отметина ведьмы, пытавшейся убить его две ночи назад.
Выругавшись, Симон отпрянул, а Некромант скрылся наверху в темноте чердака.
– Проклятие! – пробормотал Симон, сунув раненый палец в рот. – Хорошо, что он не та ведьма, что размахивала ножом.
На губах Мири появилась едва заметная улыбка, но она быстро исчезла.
– Да, тебе повезло. Именно этот старый тощий кот заманил тебя прямо в мою ловушку.
– Не особенно крепкая ловушка. Если ты собираешься защищаться силками, то могу научить, как сделать их получше. Простая петля могла бы подвесить меня за ногу вниз головой, сделав гораздо более беспомощным. Или можно сделать железный капкан с острыми зубами, способными раздробить кость.
– Такая ловушка была бы очень опасной. А если бы вместо тебя попалась какая-нибудь лисица или бедный кролик! Я не люблю обижать беззащитных животных.
– Хочешь верь, хочешь не верь, но я тоже.
Она откровенно не поверила. Отвернувшись, Мири продолжила расчесываться. Скрыв усталый вздох, Симон с трудом снял камзол и повесил его на веревку, где висели вещи Мири. На стене он заметил картину, почти скрытую за вещами на веревке.
Симон отодвинул платье Мири в сторону, чтобы лучше разглядеть, и его лицо смягчилось, когда он ее узнал.
В позолоченной раме было изображение единорога, пробирающегося сквозь лесную чащу: превосходно выполненное животное, и детально выписанные деревья, и призрачная аура единорога. Чем больше смотришь на него, тем больше возникает сомнений, где кончается магия и начинается реальность.
Габриэль написала эту картину специально для Мири. Когда Симон видел ее в последний раз, она была незакончена, и казалось, такой и останется. Но это была величайшая драгоценность Мири, потому что в детстве она свято верила в существование единорогов.
Помимо воли Симон улыбнулся этому горько-сладкому воспоминанию. Он был невероятно рад, что Габриэль все-таки закончила картину и она до сих пор хранится у Мири. Долгими ночами он не засыпал, когда осознал, что его действия стоили Мири поместья Бель-Хейвен, и обрадовался, что у нее все еще хранится маленькая часть дома детства.
Послышался скрип половиц, и он понял, что Мири подкралась к нему сзади.
– Стало быть, Габриэль все-таки закончила твоего единорога.
– Да, – тихо ответила она.
– Помню, как ты уверяла всех, что на острове Фэр живет один из них. Конечно, я, будучи прилежным, но очень злым мальчиком, никогда не мог надеяться увидеть это существо.
– А я помню, как ты дергал меня за косу и дразнил, что я уже слишком большая, чтобы верить в такие вещи.
– И ты говорила с негодованием: «В день, когда я перестану верить в единорога, я умру, Симон Аристид».
Она снова почти улыбнулась ему, прикусив губу, чтобы сдержаться.
– Так ты до сих пор видишь его во время прогулок и лесу?
Мири покачала головой.
– Только не говори, что я и единорога прогнал, – пошутил Симон в надежде заставить ее улыбнуться. – Клянусь, я не касался ни единого волоска из его гривы.
– Нет, возможно, единорог до сих пор живет здесь. Просто я больше не ищу встречи с ним.
Лицо ее стало еще задумчивее и печальнее, отчего он почувствовал себя еще более виноватым. Несомненно, она призывала его быть тактичнее, осторожнее и не забываться. Он имел возможность увидеть картину единорога только потому, что Мири настолько ему доверяла, что впустила его в свой дом. Симон воспользовался этой возможностью для сбора улик против мужа ее сестры, чтобы украсть кольцо, которое могло выманить графа Ренара в Париж, где его собирались арестовать. Это было первое предательство дружбы Мири, когда он стремился судить колдуна. К сожалению, оно оказалось не последним.
С грустью Симон вспомнил, что их самые лучшие совместные воспоминания всегда были омрачены этими обстоятельствами. Неизменно их прошлое будет иметь отвратительный запах его предательства, омрачено несходством их взглядов на мир.
Мири расправила платье на веревке, заслонив изображение единорога. Она вдруг нахмурилась, глядя на Симона:
– У тебя кровь.
Симон поднял руку, увидел все еще кровоточащую рану на пальце и стал раздраженно вытирать кровь о рубашку, пока Мири не остановила его:
– Не делай этого.
Он удивился, когда она схватила его за палец и стала полотенцем резко, до боли промокать кровь. Когда Симон затаил дыхание, она сказала:
– Некромант поцарапал тебя очень сильно. Не советую впредь прикасаться к любому животному, пока оно тебе этого не позволит.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53