– Позвольте спросить кое о чем, месье Ле Луп?
– Мартин, – поправил ее он.
– Мартин, – повторила она, снова улыбнувшись. – Что… что стало с другими женщинами? Они… они действительно мертвы?
– Боюсь, что да. Полагаю, их упрятали куда-то на задворки, пока не похоронят.
Она выдернула свою руку и вцепилась в одеяло, опустив глаза.
– Вы можете подумать, что я совсем плохая, месье, но я не жалею, что они умерли. Урсула, та огромная, была хамкой, а Нанет… не такой ужасной, но совершенно сумасшедшей. Я ее боялась.
– Вовсе не думаю, что вы плохая, мадемуазель. Того, что я видел этих двух ведьм, достаточно, чтобы у меня застыла кровь в жилах, но, полагаю, они ничто по сравнению с Серебряной розой.
При упоминании колдуньи девушка напряглась. Он продолжил, разговаривая с ней самым нежным, проникновенным голосом.
– Не хочу вас пугать, мадемуазель, но в итоге колдунья узнает, что вы не справились со своим заданием, и пошлет еще кого-нибудь.
Кэрол поежилась:
– Да, вероятнее всего.
– Однако если бы вы сказали мне, кто она и где ее можно найти…
– Я… я не знаю точно где, месье. Мы жили в каком-то старом доме в Париже, и я никогда не слышала имени женщины. Просто знаю, что к ней всегда обращались «госпожа».
– Можете ее описать? Девушка нахмурилась:
– Она выглядела именно так, как вы представляете себе ужасную колдунью. У нее длинные густые черные волосы с проседью. Кожа мертвенно-бледная. А руки у нее… ее пальцы такие холодные, когда она прикасается, то кажется, будто она вытягивает из вас все ваши мысли и воспоминания.
Мартин сглотнул. Не могло быть двух одинаковых женщин, так подходивших под это описание.
– А глаза у нее… они такие темные. Пустые.
– Потому что она слепа?
Кэрол удивленно посмотрела на него:
– Откуда вы знаете, месье?
От самых страшных догадок у Мартина дрогнуло сердце.
– Полагаю, что однажды мне довелось встретиться с этой женщиной… с Серебряной розой.
Кэрол беспокойно заерзала от его слов. Она долго смотрела на свои руки, перед тем как ответить.
– Госпожа – злодейка. Именно она руководит тайным обществом, и за всеми злыми делами стоит она. Но она не Серебряная роза. Это… это Мэгги.
– Мэгги? – растерянно переспросил Мартин.
– Она не злая. – Кэрол снова серьезно взглянула на него. – Мэгги не злая. Совсем не злая. Но ей не повезло быть дочерью этой ужасной ведьмы.
– Дочерью? У этой ведьмы есть дочь? – Мартин почувствовал, что побледнел. – Сколько лет девочке?
– Мэгги девять лет, скоро будет десять.
Мартин облизал пересохшие губы:
– А… кто отец ребенка?
– Никто не знает, кто он, месье. Но хозяйка такая жестокая, она всегда говорит Мэгги, что ее отец – дьявол.
Потрясенный известием, Мартин вынужден был отойти к окну, чтобы скрыть от Кэрол выражение своего лица. Отец ребенка дьявол? Ему самому хотелось так думать. Но объяснение было гораздо хуже.
Серебряной розой была дочь Кассандры Лассель, но, к его ужасу, это была и его дочь.
В стойле, где Мири и Симон внимательно наблюдали за Элли, тени стали медленно расти. Люди ждали каких-нибудь изменений. Неспособная больше стоять, Элли лежала на боку, вытянув голову в сторону Симона, полузакрыв глаза и тяжело дыша.
После того как Мири ввела противоядие, Симон постарался успокоить Элли, но отвернулся, чтобы не видеть, как Мири вонзила шприц в шею Элли и ввела то, что, как она надеялась, могло спасти лошадь. Теперь оставалось только ждать, надеяться и молиться.
Казалось, что Элли раздражали посторонние звуки, и они вывели из конюшни всех остальных животных. Особенно трудно было не пускать Ива и Жака. Но мальчику было гораздо спокойнее в доме с матерью. События оказались для него слишком тяжелыми, а Элли требовался покой.
Поглаживая нос Элли, Симон обратился к Мири:
– Ты знаешь, Элли стала моей лошадью случайно. Один купец хотел купить ее для своей дочери кататься. У Элли была бы прекрасная легкая жизнь в красивой конюшне, занималась бы только прогулками. Но в тот день я оказался на месте раньше, предложив коннозаводчику за нее больше всех. – Он погладил ее снова. – Элли жилось бы гораздо спокойнее.
– Нет, не спокойнее, – сказала Мири. – Она была бы обычной игрушкой девочки, просто забавой, но не имела бы для нее такого значения, как для тебя. Элли любит тебя, Симон. Она хочет быть именно с тобой. Она была бы согласна на короткую жизнь с тобой, чем на долгие годы в самой лучшей…
Мири замолчала, не понимая, о ком она говорит – о себе или о лошади. Она протянула руку, чтобы погладить шею Элли, посылая ей свои мысли.
«Пожалуйста, Элли. Ты можешь справиться. Борись за свою жизнь».
Смутные мысли лошади дошли до нее: «Как я устала… устала…»
«Нет, ты можешь. Борись за свою жизнь. Ты не должна умереть. Пожалуйста. Ты должна выжить ради него. Ты нужна ему».
Глядя на нее, Симон сильно сжал руки и прошептал:
– Не надо было соглашаться на это. Мири, ничего не помогает, мы только зря мучаем ее.
Мири начала уже приходить в отчаяние, но поняла, что успех лечения имеет гораздо большее значение, чем только спасение жизни Элли. Симон, отравленный учением ле Виза, верил, что магия есть зло, и Мири поняла, что сражается не только за жизнь Элли, но за душу Симона Аристида.
Продолжая гладить лошадь, она попыталась довести до нее свои мысли и волю. «Элли, пожалуйста, ты должна постараться. Ты нужна ему. Не представляешь, как ты ему нужна».
Было ли это ее воображение или глаз лошади действительно дрогнул и открылся, уставившись на нее темной бездной, влажной и чистой? Элли попыталась поднять голову, поначалу немного неуклюже. Симон затаил дыхание. Лошадь тихонько заржала, потом медленно повернулась, поджав под себя ноги. Пошатываясь, она поднялась на ноги.
Стоя на коленях, Мири зажала руками рот не в состоянии говорить, глядя, как Симон тоже встал на ноги с выражением недоумения, страха и удивления на лице. В следующий миг он обхватил лошадь за шею, залившись слезами. Он гладил ее, сквозь слезы глядя на Мири, отчаянно стараясь сдержать эмоции.
– Спасибо, – произнес он хрипло.
Мири задержалась в конюшне, отдавая последние указания Жаку, как следить за Элли ночью. Казалось, что лошади становится все лучше с каждой минутой, и теперь Мири на всякий случай говорила Жаку, чтобы он немедленно отыскал ее, если у Элли возникнут какие-то осложнения. Потом она отправилась искать Симона. Как только он понял, что с Элли все в порядке, то сразу исчез. Теперь, когда кризис миновал, она испугалась, что он вернулся к Кэрол, чтобы допросить ее. Мири верила, что его гнев прошел, но решила заступиться за напуганную девушку, если понадобится.
Выйдя из конюшни, она с удивлением увидела, что Симон сидит на деревянной скамейке у пруда, следя за последними лучами солнца, скользившими по водной ряби.
Она осторожно подошла к нему, чувствуя, что он здесь по той же причине, что и она прошлой ночью, что Симон тоже ищет здесь гармонии с самим собой. Он мог и не верить, но у них много общего.
Когда она подошла, он совсем не был похож на человека, ищущего покоя, и пристально глядел на инструмент, который едва не убил Элли и спас ее.
Увидев Мири, он осторожно положил шприц с краю и пристально взглянул на нее.
– Элли поправляется?
– Она в полном порядке. Кстати, от всего этого она проголодалась. Кажется, она пытается очаровать Жака, чтобы получить добавку овса.
Симон улыбнулся:
– Это она умеет.
Мири села рядом с ним на скамейку и протянула руку, чтобы убрать с его лица прядь волос.
– Теперь мне гораздо важнее знать, как себя чувствует хозяин Элли.
Он состроил гримасу.
– Не очень. Пытался кое в чем разобраться, понять… ну, в общем, всю свою жизнь. Давным-давно, когда ле Виз приехал в нашу деревню и спас меня, я на самом деле не был ему благодарен. Я действительно хотел умереть. Очень хотел умереть. Не мог понять, почему из всей семьи и деревни выжил только я. Ле Виз сказал, что я выжил для того, чтобы бороться со злом, с теми, кто уничтожил мою семью, чтобы другие не страдали от такой же судьбы. Многие годы эта вера управляла моей жизнью. Но теперь я не уверен, Мири. Теперь я ни в чем не уверен – что делал, что думал, что понимал. Мне даже кажется, что вся моя жизнь – одна большая ошибка.
– О Симон.
Мири вложила свою руку в его ладонь.
– Как никто другой, я понимаю, кем был ле Виз. Но всегда я был уверен, что никогда не поддамся его сумасшествию. Не стану таким, как он. А когда вспоминаю о том, как вел себя, когда набросился на бедную девушку, и оглядываюсь на себя, на свое отражение… – Симон посмотрел на свое отражение в воде. – Там я вижу отражение ле Виза.
Мири сильнее сжала его руку:
– А я вижу другое, Симон. Взглянув на тебя, я увидела хорошего человека, не обращая внимания на твои раны и обиды. Хорошего человека, пытающегося выжить, найти свой путь обратно к свету.
Несмотря на то что он ответил на ее рукопожатие, взгляд его так и остался прикованным к воде.
– Столько лет я был ослеплен ненавистью к графу Ренару, верил, что он колдун, но теперь знаю, что обязан ему жизнью Элли. – Симон вздохнул. – Думаю, что ненависть, которую я хранил к нему с самого начала, была результатом моей собственной вины. Не забуду, как он поднял меч против братьев нашего ордена, охотников на ведьм. В тот день ле Виз решил подвергнуть тебя испытанию водой. Я должен благодарить Ренара за твое спасение. Возможно, я так сильно разозлился потому, что тебя спас он, а не я.
– О Симон, ты тогда был почти мальчиком, таким же напуганным и растерянным, как я.
Симон только грустно покачал головой:
– Даже тогда, в Париже, когда я напал на Ренара, желая отомстить за смерть ле Виза…
– Это не он. Я давно пытаюсь сказать тебе это. Это дело рук Темной Королевы. Когда погиб твой хозяин, Ренар был заключен в Бастилии.
Симон грустно кивнул:
– Надо было верить тебе. Но, оказалось так просто обвинить его в том, что я сам хотел сделать. – Он тяжело вздохнул. – Никогда не рассказывал тебе, чем закончилась Варфоломеевская ночь. Я почти сошел с ума, сжимая в руке кинжал. Но… но расправиться я жаждал не с гугенотами. Я хотел убить ле Виза… человека, который спас меня. Готов был наброситься на него и… – Симон взмахнул в воздухе рукой, и взгляд его блеснул яростным огнем. – Мири, я был в таком смятении, так мучительно страдал в душе. Именно поэтому я снова пытался прогнать тебя.
– Но ты постепенно исправлялся. Мейтланов и мадам Паскаль с Ивом, рискуя жизнью, спас не ле Виз, а ты. И меня снова и снова спасал. Твой дух сопротивлялся мраку, и ты так устал, Симон. – Мири осторожно погладила его по голове, убрав волосы с измученного лица. – Позволь мне любить тебя. Позволь мне помочь тебе.
Несмотря на то, что он горячо поцеловал ее ладонь, он сказал:
– Не могу, Мири. Я так боюсь. Ты всегда была тем единственным хорошим и постоянным, что было в моей жизни. Если мне суждено заразить тебя своим мраком…
– Ты не сможешь, – крикнула она. – Я могу быть достаточно сильной для нас обоих, гораздо сильнее, чем прежде. Тебе надо всего лишь открыть для меня свои объятия.
Симон долго смотрел на нее, в его темном глазу отражались сомнение и страсть. Страсть победила, и он медленно развел руки. Как только Мири упала в его объятия, он крепко обнял ее. Мири зарылась пальцами в его волосах, жадно припав к его губам.
Утонув в сладостном объятии, никто из них не заметил одинокий силуэт на пороге конюшни. Мартин Ле Луп наблюдал, как его мечты рассыпались в прах, когда Мири и Симон слились воедино.
С разбитым сердцем он вернулся в конюшню за своей лошадью.
ГЛАВА 19
От дождя улицы города стали скользкими и грязными, но воздух и настроение значительно охладились. Избавление от жары вызвало радость. Даже в такой поздний час из некоторых таверн доносились смех и шум попоек. Но на улице Морт, по которой пробирался Мартин Ле Луп, было темно и тихо. При других обстоятельствах он вполне мог бы присоединиться к общему веселью. За свою тяжелую жизнь, полную борьбы за выживание, он всегда любил Париж с его шумом, суетой, перенаселенностью, возвышающимися домами, биением жизни, от которого учащался его собственный пульс. Но в темноте он почувствовал страх от зловещего силуэта дома, возникшего перед ним. Замок духов.
В детстве, как и многие, он всегда крестился, проходя мимо этого дома. Даже тогда у дома была репутация места, где некогда жили ведьмы, и на каждого, кто осмелится войти в него, падет проклятие. В те времена Мартин сторонился всего, что было связано со сверхъестественным.
Он заметил, что дом сейчас в гораздо лучшем состоянии, чем прежде, окна вставлены, провалы в стене заложены, но дом все равно показался ему зловещим и мрачным, напоминая ту давнюю ночь, когда он впервые стоял перед ним с капитаном Реми, предупреждавшим его, что лучше держаться подальше от этого места. И теперь ему хотелось, чтобы все сторонились этого дома. Особенно Габриэль Шене. Тогда бы они ничего не знали о Кассандре Лассель, и она бы не появилась в их жизни.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53