Она кричала на него, называла безумцем, она даже плакала, умоляя его не уходить.
Видя это, Кроукер мог сделать вывод, что она искренне за него боится. И тем не менее он сомневался. Ведь Аликс — профессиональная актриса, на своей работе она ежедневно занимается любовью перед камерой. Она может изображать любое чувство с такой легкостью, с какой каждое утро подводит глаза.
Но потом он подумал: а зачем ей, собственно, притворяться? Что она выиграла бы, удержав его от поездки в Вашингтон? Разве что уверенность, что он цел и невредим. Она отлично знала, кто пытался его убить, во всяком случае, кто приказал это сделать. Это был тот самый человек, который, в нарушение своей клятвы, нанял теперь убийцу, чтобы прикончить их обоих.
Это был К. Гордон Минк, перед которым Кроукер стоял в эту минуту.
— Что это здесь за чертовщина? — спросил Кроукер, окидывая взглядом зеленый внутренний дворик. — Какого дьявола вам понадобилось устраивать здесь этот африканский натюрморт?
Минк выдавил из себя слабое подобие смешка.
— Я должен прикончить вас на месте голыми руками, — глухо проговорил Кроукер.
Минк все еще не мог прийти в себя от изумления при виде человека, которого он не далее как минуту назад считал погребенным на морском дне. Он машинально приложил руку ко лбу, будто стараясь унять предательски стучавшую там боль.
— Возьмите себя в руки, лейтенант, — произнес он, не найдя других слов. Ему требовалось время, чтобы привести в порядок свои мысли и чувства. Этот день, похоже, будет самым страшным в его жизни, и ему надо предельно собраться, чтобы не ухудшить ситуацию еще больше.
Он жестом пригласил Кроукера присесть.
— Которое из этих кресел заминировано? — спросил тот с мрачной усмешкой.
— Что вы хотите этим сказать?
Эти слова вырвались у Минка помимо его воли: он дал себе слово не состязаться с лейтенантом на его поле. Но боль в висках лишала его сил.
— Вы трижды пытались убить меня, вы дважды покушались на жизнь Аликс Логан! Какие же слова надеялись вы услышать от меня теперь?
Минк тяжело опустился в кресло, еле сдерживая стон. Голова разламывалась, сердце готово было выпрыгнуть из груди.
— Я вас не понимаю...
Голос у него дрожал, лицо побледнело под слоем загара. Только теперь он осознавал ужас положения. И как это он умудрился допустить такой прокол?
Кроукер наблюдал за ним с любопытством. Злость его уже поостыла.
— За мной и Аликс гнались от самого Ки-Уэста. На нее покушались в Роли и в Нью-Йорке. Нас хотели убить, Минк!
Минк отрицательно покачал головой.
— Я ничего не понимаю. Поверьте, я никогда не приказывал убивать Аликс. — Он посмотрел на Кроукера, будто только сейчас увидел его здесь. — Я не мог это сделать, дав ей обещание. Вы должны мне верить.
Кроукер хорошо знал, что слова стоят недорого. Однако в глазах Минка он видел что-то, похожее на мольбу. Он понял, что Минк, которого он, Кроукер, вслед за Аликс считал этаким пауком, плетущим свою прочную паутину, протянувшуюся из столицы — святая святых страны, сам теперь увяз в этой же паутине. Оба они вдруг словно заблудились, не зная, где добро, а где зло. Позиции недавних врагов зашатались. Впервые с того момента, когда Кроукер вошел в шикарную квартиру Анджелы и обнаружил ее холодное обнаженное тело, он начал понимать, что здесь кроется нечто большее, чем убийство фотомодели. Гораздо большее.
— Тогда скажите, кто все это сделал? — резко спросил он.
Это навело Минка на неизбежный вывод. Под чье попечение он отдал Аликс? Кому доверил уберечь ее от всех неприятностей. Тане Владимовой, вот кому! Той самой Тане, которая сорок часов назад сбежала из этого здания неизвестно куда.
Он схватил трубку телефона и запросил сведения о передвижениях Тани за последние трое с половиной суток. Его немедленно подключили к компьютеру ARRTS. Он повторил вопрос и стал с нетерпением ждать ответа. Получив его, он посмотрел Кроукеру прямо в лицо.
— Таня, — негромко произнес он.
— Какая, к чертям, Таня? — удивился Кроукер.
— Это она приказала убить вас обоих. — Минк импровизировал, используя полуправду. В его мозгу зародилась еще неясная мысль, вернее зародыш мысли, которому требовалось время, чтобы созреть, после чего он сможет начать развернутые спасательные работы. Его спасет чудо, если только чудеса возможны вообще. Минк не верил ни в Бога, ни в черта, во всяком случае, до этого момента.
Уже другим, самым обычным голосом он спросил:
— Так что там с Аликс? У нее все в порядке?
— Она обескуражена, обозлена, выбита из колеи. Возможно, вся ее жизнь разрушена в результате этой подлости. Но в общем у нее все в порядке.
Минк почувствовал большое облегчение при этом известии. Если у него и были какие-то сомнения насчет того, что он сохранил жизнь Аликс Логан только из прихоти, то теперь он их отбросил.
Он открыл было рот, но Кроукер его опередил:
— Даже и не надейтесь, что я вам скажу, где она сейчас. Если вы сделаете что-то со мной, она пойдет прямо к Генеральному прокурору штата и расскажет все, что знает. А вы, насколько я понимаю, этого не хотите.
Минк помолчал, как бы взвешивая его слова.
— Хорошо, — сказал он наконец. — Я предлагаю вам мир... сделку, если угодно.
— Что еще за сделка? — проворчал Кроукер. Хоть он и видел, что Минк искренне озабочен судьбой Аликс, доверять ему было нельзя.
— А вот какую. Я не причиню вам вреда и не стану разыскивать Аликс — естественно, до тех пор, пока она не пожелает увидеться со мной сама. А вы сейчас сядете и выслушаете меня, после чего все хорошенько обдумаете.
— И что же потом? — спросил Кроукер.
“Клюнуло! — подумал Минк. — Этот человек умен и многое может. Он убил двух моих агентов и ушел от третьего, наиболее опасного — моей вероломной Тани. Возможно, он сделает то, что не удалось сделать никому из посланных мною людей.
Возможно, — думал он, начиная рассказывать про Таню Владимову и ее предательство, про ее манипулирование операцией “Рыба-меч” по задержанию и охране Аликс Логан, — этот человек сможет разрушить то, что Проторов и я создали совместно”.
Минк почувствовал внутри себя жар. Как человек, который только что избежал лап смерти, его вдруг охватило странное волнение, заставившее дрожать кончики пальцев.
Уговорить Кроукера будет нетрудно. В распоряжении Минка имелось два могущественных стимула, и он предложит их сидящему напротив человеку, который, Минк в этом был уверен, не сможет отказаться. Будь он на его месте сам, он, без сомнения, завелся бы точно так же, как заведется Кроукер.
Месть и патриотизм. Вот две главные причины, по которым, как полагал Минк, Кроукер согласится на сделку. Таня лично пыталась убить его вместе с подопечной — этого простить нельзя. Кроукер жаждет свести с нею счеты, и Минк, естественно, не может его осуждать. Им обоим нужна она. Просто у Кроукера есть возможность достать ее, а у него, Минка, такой возможности нет.
И еще был “Русский фактор”. Это не нравилось никому, и меньше всех — Минку. Здесь Кроукер с Минком заодно.
— У вас будет дипломатический иммунитет, — заключил Минк, — новые документы для таможни и иммиграционной службы. У вас будет полная поддержка, если она вам потребуется. — Он выждал немного. — И вы свяжетесь со своим старым другом Николасом Линнером.
Он приберег самое заманчивое на конец, зная, что это сработает безотказно.
И Кроукер клюнул.
Но уже через полчаса после тою, как детектив-лейтенант был снабжен новым паспортом, свидетельством о рождении, деловыми бумагами и вдобавок американскими долларами, японскими иенами и кредитными карточками “Америкэн экспресс”; после того, как его доставили в Международный аэропорт имени Даллеса на самолет, вылетающий в Токио, уже после всего этого Минк вдруг сломался и в первый раз со времени своего долгого заключения на Лубянке разразился горькими слезами. Он вспоминал, что сделали с ним, и думал о том, что в отместку пришлось сделать ему.
* * *
А в этот момент предмет любви и ненависти Минка высаживался в аэропорту Нарита за пределами затянутого смогом Токио. Полет доставил ей мало удовольствия. Сразу после взлета из аэропорта Кеннеди она приняла две таблетки снотворного и провалилась в тяжелый сон, в котором ее окружали картины из детства. И во сне ее неотступно преследовал Проторов, на лошади и пешком, вооруженный, в тяжелых сапогах; куда бы она ни шла, он оказывался на ее пути.
Вот Таня снова в своей школе в Речице — это был ближайший городок к глухой деревушке, в которой жила ее семья. А в доме были распри. Ее старший брат Михаил не одобрял того, что отец работает милиционером и связан с КГБ, чьи агенты в черных дождевиках время от времени появлялись у них дома, чтобы напомнить ему, что он обязан сообщать об антисоветской деятельности на его участке.
Через шесть месяцев Михаил уйдет из дому, а через год, в возрасте восемнадцати лет, станет одним из самых воинственных диссидентов, успешно действующих внутри страны.
Но к тому времени директор речицкой школы приехал на старом полуразвалившемся автомобиле к ней домой, чтобы поговорить с ее родителями. Ей предложили стипендию в спецшколе, располагающей куда большими возможностями, чем та, которой руководил этот директор. Она — исключительно одаренная девочка, говорил он, и заслуживает такого шанса. Но придется пойти на определенные жертвы. Эта новая школа находится на Урале, а это отсюда добрых 750 километров.
Мать Тани ударилась в слезы, услышав об этом. Ведь они уже лишились сына. Но отец Тани был тверд. Он, простой деревенский участковый, хочет, чтобы его дети, по меньшей мере один из них, пользовались теми благами, которых сам он никогда не имел.
Все было улажено, к большому облегчению директора: на него страшно давил сам Проторов, требуя организовать переезд Тани в новую школу. Само собой, родители и Таня не имели представления о содержании новых школьных предметов.
Приехав на место и поняв, где она находится, и что из нее собираются сделать, она исправно писала домой каждую неделю. Ни единым словом не намекала она родителям и никому другому, что это за учебное заведение, хотя, по правде, ей очень хотелось сказать отцу, зная, как он будет этим гордиться и как эта новость сгладит его мучительные переживания из-за предательства Михаила...
Проторов. Она пыталась связаться с ним из аэропорта в ожидании, когда появится ее единственная сумка, а потом еще раз, когда добралась до пульсирующего перенаселенного сердца Токио. Она использовала четырехзначный код, но получала один и тот же ответ: молчание.
Само по себе это ее не тревожило, а вот присутствие в отеле Петра Александровича Русилова — да. Она зарегистрировалась, отослала сумку в свой номер, а затем позволила лейтенанту сопровождать ее в прогулке по улице, где они прохаживались среди тесных толп мужчин в серых костюмах с черными сложенными зонтиками, точно все они — лондонцы. У многих нос и рот были закрыты белыми масками — это становилось все более привычным для Токио.
Таня нашла, что Русилов выглядит неважно. У него был нездоровый цвет лица, и он приобрел нервозную привычку оглядываться, будто опасаясь нападения сзади. Это Тане не понравилось.
Но еще менее ей понравилось то, что он ей рассказал.
* * *
Ее кожа, прозрачная даже на семьдесят девятом году жизни, была подобна самой тонкой рисовой бумаге, смятой в могучем кулаке.
— Завтра мне исполнится восемьдесят, — сказала она ему. В голосе ее не было гордости, а было лишь удивление, что жизнь может длиться так долго.
Даже и теперь она оставалась одним из самых прекрасных созданий, когда-либо им виденных. Еще ребенком он часто сравнивал ее красоту с красотой своей матери. Он находил, что совершенная симметрия черт Итами уступает более экзотической красоте Цзон. Наверное, это было естественным для него — оставаться верным своей матери. Но тогда было и другое: он ненавидел Итами за то, что она была матерью Сайго, и потому был необъективен.
— Что я могу еще сделать для вас? — спросила она. Он стоял со склоненной головой.
— Ничего, хаха-сан.
Мать. Как много должно было произойти между ними, чтобы он смог так ее назвать.
Здесь она жила всегда — еще с тех времен, как он узнал ее; это был пригород Токио, к северо-западу от столицы, недалеко от того места, где была свадьба Сато и Акико. У Николаса была трудная поездка от Хоккайдо на юг: там ночью он вломился в магазин готового платья и, разжившись новой одеждой и энной суммой денег, перебрался в Хакодате. Он мог бы украсть и машину, но не хотел оставлять такие четкие следы ни тем, кто бросится за ним в погоню, ни полиции, которая неизбежно займется расследованием кражи со взломом. Следствием они займутся со свойственным японцам усердием. Чем меньше им оставлять следов, тем лучше.
Время от времени он менял автобусы, а при случае пользовался автостопом. Однако он, хорошо зная, что именно там легче всего наследить, старался избегать оживленных автотрасс и железных дорог.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95
Видя это, Кроукер мог сделать вывод, что она искренне за него боится. И тем не менее он сомневался. Ведь Аликс — профессиональная актриса, на своей работе она ежедневно занимается любовью перед камерой. Она может изображать любое чувство с такой легкостью, с какой каждое утро подводит глаза.
Но потом он подумал: а зачем ей, собственно, притворяться? Что она выиграла бы, удержав его от поездки в Вашингтон? Разве что уверенность, что он цел и невредим. Она отлично знала, кто пытался его убить, во всяком случае, кто приказал это сделать. Это был тот самый человек, который, в нарушение своей клятвы, нанял теперь убийцу, чтобы прикончить их обоих.
Это был К. Гордон Минк, перед которым Кроукер стоял в эту минуту.
— Что это здесь за чертовщина? — спросил Кроукер, окидывая взглядом зеленый внутренний дворик. — Какого дьявола вам понадобилось устраивать здесь этот африканский натюрморт?
Минк выдавил из себя слабое подобие смешка.
— Я должен прикончить вас на месте голыми руками, — глухо проговорил Кроукер.
Минк все еще не мог прийти в себя от изумления при виде человека, которого он не далее как минуту назад считал погребенным на морском дне. Он машинально приложил руку ко лбу, будто стараясь унять предательски стучавшую там боль.
— Возьмите себя в руки, лейтенант, — произнес он, не найдя других слов. Ему требовалось время, чтобы привести в порядок свои мысли и чувства. Этот день, похоже, будет самым страшным в его жизни, и ему надо предельно собраться, чтобы не ухудшить ситуацию еще больше.
Он жестом пригласил Кроукера присесть.
— Которое из этих кресел заминировано? — спросил тот с мрачной усмешкой.
— Что вы хотите этим сказать?
Эти слова вырвались у Минка помимо его воли: он дал себе слово не состязаться с лейтенантом на его поле. Но боль в висках лишала его сил.
— Вы трижды пытались убить меня, вы дважды покушались на жизнь Аликс Логан! Какие же слова надеялись вы услышать от меня теперь?
Минк тяжело опустился в кресло, еле сдерживая стон. Голова разламывалась, сердце готово было выпрыгнуть из груди.
— Я вас не понимаю...
Голос у него дрожал, лицо побледнело под слоем загара. Только теперь он осознавал ужас положения. И как это он умудрился допустить такой прокол?
Кроукер наблюдал за ним с любопытством. Злость его уже поостыла.
— За мной и Аликс гнались от самого Ки-Уэста. На нее покушались в Роли и в Нью-Йорке. Нас хотели убить, Минк!
Минк отрицательно покачал головой.
— Я ничего не понимаю. Поверьте, я никогда не приказывал убивать Аликс. — Он посмотрел на Кроукера, будто только сейчас увидел его здесь. — Я не мог это сделать, дав ей обещание. Вы должны мне верить.
Кроукер хорошо знал, что слова стоят недорого. Однако в глазах Минка он видел что-то, похожее на мольбу. Он понял, что Минк, которого он, Кроукер, вслед за Аликс считал этаким пауком, плетущим свою прочную паутину, протянувшуюся из столицы — святая святых страны, сам теперь увяз в этой же паутине. Оба они вдруг словно заблудились, не зная, где добро, а где зло. Позиции недавних врагов зашатались. Впервые с того момента, когда Кроукер вошел в шикарную квартиру Анджелы и обнаружил ее холодное обнаженное тело, он начал понимать, что здесь кроется нечто большее, чем убийство фотомодели. Гораздо большее.
— Тогда скажите, кто все это сделал? — резко спросил он.
Это навело Минка на неизбежный вывод. Под чье попечение он отдал Аликс? Кому доверил уберечь ее от всех неприятностей. Тане Владимовой, вот кому! Той самой Тане, которая сорок часов назад сбежала из этого здания неизвестно куда.
Он схватил трубку телефона и запросил сведения о передвижениях Тани за последние трое с половиной суток. Его немедленно подключили к компьютеру ARRTS. Он повторил вопрос и стал с нетерпением ждать ответа. Получив его, он посмотрел Кроукеру прямо в лицо.
— Таня, — негромко произнес он.
— Какая, к чертям, Таня? — удивился Кроукер.
— Это она приказала убить вас обоих. — Минк импровизировал, используя полуправду. В его мозгу зародилась еще неясная мысль, вернее зародыш мысли, которому требовалось время, чтобы созреть, после чего он сможет начать развернутые спасательные работы. Его спасет чудо, если только чудеса возможны вообще. Минк не верил ни в Бога, ни в черта, во всяком случае, до этого момента.
Уже другим, самым обычным голосом он спросил:
— Так что там с Аликс? У нее все в порядке?
— Она обескуражена, обозлена, выбита из колеи. Возможно, вся ее жизнь разрушена в результате этой подлости. Но в общем у нее все в порядке.
Минк почувствовал большое облегчение при этом известии. Если у него и были какие-то сомнения насчет того, что он сохранил жизнь Аликс Логан только из прихоти, то теперь он их отбросил.
Он открыл было рот, но Кроукер его опередил:
— Даже и не надейтесь, что я вам скажу, где она сейчас. Если вы сделаете что-то со мной, она пойдет прямо к Генеральному прокурору штата и расскажет все, что знает. А вы, насколько я понимаю, этого не хотите.
Минк помолчал, как бы взвешивая его слова.
— Хорошо, — сказал он наконец. — Я предлагаю вам мир... сделку, если угодно.
— Что еще за сделка? — проворчал Кроукер. Хоть он и видел, что Минк искренне озабочен судьбой Аликс, доверять ему было нельзя.
— А вот какую. Я не причиню вам вреда и не стану разыскивать Аликс — естественно, до тех пор, пока она не пожелает увидеться со мной сама. А вы сейчас сядете и выслушаете меня, после чего все хорошенько обдумаете.
— И что же потом? — спросил Кроукер.
“Клюнуло! — подумал Минк. — Этот человек умен и многое может. Он убил двух моих агентов и ушел от третьего, наиболее опасного — моей вероломной Тани. Возможно, он сделает то, что не удалось сделать никому из посланных мною людей.
Возможно, — думал он, начиная рассказывать про Таню Владимову и ее предательство, про ее манипулирование операцией “Рыба-меч” по задержанию и охране Аликс Логан, — этот человек сможет разрушить то, что Проторов и я создали совместно”.
Минк почувствовал внутри себя жар. Как человек, который только что избежал лап смерти, его вдруг охватило странное волнение, заставившее дрожать кончики пальцев.
Уговорить Кроукера будет нетрудно. В распоряжении Минка имелось два могущественных стимула, и он предложит их сидящему напротив человеку, который, Минк в этом был уверен, не сможет отказаться. Будь он на его месте сам, он, без сомнения, завелся бы точно так же, как заведется Кроукер.
Месть и патриотизм. Вот две главные причины, по которым, как полагал Минк, Кроукер согласится на сделку. Таня лично пыталась убить его вместе с подопечной — этого простить нельзя. Кроукер жаждет свести с нею счеты, и Минк, естественно, не может его осуждать. Им обоим нужна она. Просто у Кроукера есть возможность достать ее, а у него, Минка, такой возможности нет.
И еще был “Русский фактор”. Это не нравилось никому, и меньше всех — Минку. Здесь Кроукер с Минком заодно.
— У вас будет дипломатический иммунитет, — заключил Минк, — новые документы для таможни и иммиграционной службы. У вас будет полная поддержка, если она вам потребуется. — Он выждал немного. — И вы свяжетесь со своим старым другом Николасом Линнером.
Он приберег самое заманчивое на конец, зная, что это сработает безотказно.
И Кроукер клюнул.
Но уже через полчаса после тою, как детектив-лейтенант был снабжен новым паспортом, свидетельством о рождении, деловыми бумагами и вдобавок американскими долларами, японскими иенами и кредитными карточками “Америкэн экспресс”; после того, как его доставили в Международный аэропорт имени Даллеса на самолет, вылетающий в Токио, уже после всего этого Минк вдруг сломался и в первый раз со времени своего долгого заключения на Лубянке разразился горькими слезами. Он вспоминал, что сделали с ним, и думал о том, что в отместку пришлось сделать ему.
* * *
А в этот момент предмет любви и ненависти Минка высаживался в аэропорту Нарита за пределами затянутого смогом Токио. Полет доставил ей мало удовольствия. Сразу после взлета из аэропорта Кеннеди она приняла две таблетки снотворного и провалилась в тяжелый сон, в котором ее окружали картины из детства. И во сне ее неотступно преследовал Проторов, на лошади и пешком, вооруженный, в тяжелых сапогах; куда бы она ни шла, он оказывался на ее пути.
Вот Таня снова в своей школе в Речице — это был ближайший городок к глухой деревушке, в которой жила ее семья. А в доме были распри. Ее старший брат Михаил не одобрял того, что отец работает милиционером и связан с КГБ, чьи агенты в черных дождевиках время от времени появлялись у них дома, чтобы напомнить ему, что он обязан сообщать об антисоветской деятельности на его участке.
Через шесть месяцев Михаил уйдет из дому, а через год, в возрасте восемнадцати лет, станет одним из самых воинственных диссидентов, успешно действующих внутри страны.
Но к тому времени директор речицкой школы приехал на старом полуразвалившемся автомобиле к ней домой, чтобы поговорить с ее родителями. Ей предложили стипендию в спецшколе, располагающей куда большими возможностями, чем та, которой руководил этот директор. Она — исключительно одаренная девочка, говорил он, и заслуживает такого шанса. Но придется пойти на определенные жертвы. Эта новая школа находится на Урале, а это отсюда добрых 750 километров.
Мать Тани ударилась в слезы, услышав об этом. Ведь они уже лишились сына. Но отец Тани был тверд. Он, простой деревенский участковый, хочет, чтобы его дети, по меньшей мере один из них, пользовались теми благами, которых сам он никогда не имел.
Все было улажено, к большому облегчению директора: на него страшно давил сам Проторов, требуя организовать переезд Тани в новую школу. Само собой, родители и Таня не имели представления о содержании новых школьных предметов.
Приехав на место и поняв, где она находится, и что из нее собираются сделать, она исправно писала домой каждую неделю. Ни единым словом не намекала она родителям и никому другому, что это за учебное заведение, хотя, по правде, ей очень хотелось сказать отцу, зная, как он будет этим гордиться и как эта новость сгладит его мучительные переживания из-за предательства Михаила...
Проторов. Она пыталась связаться с ним из аэропорта в ожидании, когда появится ее единственная сумка, а потом еще раз, когда добралась до пульсирующего перенаселенного сердца Токио. Она использовала четырехзначный код, но получала один и тот же ответ: молчание.
Само по себе это ее не тревожило, а вот присутствие в отеле Петра Александровича Русилова — да. Она зарегистрировалась, отослала сумку в свой номер, а затем позволила лейтенанту сопровождать ее в прогулке по улице, где они прохаживались среди тесных толп мужчин в серых костюмах с черными сложенными зонтиками, точно все они — лондонцы. У многих нос и рот были закрыты белыми масками — это становилось все более привычным для Токио.
Таня нашла, что Русилов выглядит неважно. У него был нездоровый цвет лица, и он приобрел нервозную привычку оглядываться, будто опасаясь нападения сзади. Это Тане не понравилось.
Но еще менее ей понравилось то, что он ей рассказал.
* * *
Ее кожа, прозрачная даже на семьдесят девятом году жизни, была подобна самой тонкой рисовой бумаге, смятой в могучем кулаке.
— Завтра мне исполнится восемьдесят, — сказала она ему. В голосе ее не было гордости, а было лишь удивление, что жизнь может длиться так долго.
Даже и теперь она оставалась одним из самых прекрасных созданий, когда-либо им виденных. Еще ребенком он часто сравнивал ее красоту с красотой своей матери. Он находил, что совершенная симметрия черт Итами уступает более экзотической красоте Цзон. Наверное, это было естественным для него — оставаться верным своей матери. Но тогда было и другое: он ненавидел Итами за то, что она была матерью Сайго, и потому был необъективен.
— Что я могу еще сделать для вас? — спросила она. Он стоял со склоненной головой.
— Ничего, хаха-сан.
Мать. Как много должно было произойти между ними, чтобы он смог так ее назвать.
Здесь она жила всегда — еще с тех времен, как он узнал ее; это был пригород Токио, к северо-западу от столицы, недалеко от того места, где была свадьба Сато и Акико. У Николаса была трудная поездка от Хоккайдо на юг: там ночью он вломился в магазин готового платья и, разжившись новой одеждой и энной суммой денег, перебрался в Хакодате. Он мог бы украсть и машину, но не хотел оставлять такие четкие следы ни тем, кто бросится за ним в погоню, ни полиции, которая неизбежно займется расследованием кражи со взломом. Следствием они займутся со свойственным японцам усердием. Чем меньше им оставлять следов, тем лучше.
Время от времени он менял автобусы, а при случае пользовался автостопом. Однако он, хорошо зная, что именно там легче всего наследить, старался избегать оживленных автотрасс и железных дорог.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95