Шок был настолько велик и неожидан, что он даже отступил на шаг, на секунду утратив выдержку: его лицо побледнело, ноздри раздулись — животный инстинкт перед нависшей угрозой, — но он был уверен, что никто этого не заметил. Когда негромкие голоса вокруг него затихли, его лицо приняло прежнее выражение.
И вот он опять в Нью-Йорке, его самурайский меч, дай-катана, вынут из ножен, сверкающее лезвие устремлено на Сайго. Он делает шаг вперед, и его кузен говорит:
— Ты думаешь, Юко жива, сидит где-нибудь и вспоминает былые деньки с тобою? Но нет, это не так! — Он засмеялся, хотя они продолжали кружить вокруг друг друга в смертельном танце. Потом он посмотрел в глаза Николасу и сказал: — Она лежит на самом дне пролива Симоносэки, кузен, как раз там, куда я ее бросил. Ты знаешь, она любила тебя. Каждый ее вздох, каждое ее слово говорило об этом. И в конце концов я потерял рассудок. Для меня не существовало других женщин... Только она...
Его воспаленные, бешеные глаза блестели, как угли. Из него вовсю текла кровь.
— Это ты заставил меня убить ее, Николас! — вдруг выпалил он.
Николас месяцами жил с этой болью, черным очагом страдания, который он редко показывал при свете дня. И вот теперь... Это было совсем не то, что Акико Офуда была похожа на Юко — фамильное сходство или даже если бы она была ее сестрой. У нее было лицо Юко. Что касается фигуры, да, конечно, тут были различия, но Николас видел Юко в последний раз зимой 1963 года во время той длинной, ужасной поездки на юг в Кумамото к Сайго. А когда он вернулся наконец в Токио, в одиночестве и смятении, все переменилось. Сацугаи, отец Сайго, был убит. Потом умер полковник, отец Николаса, а вскоре после этого Цзон, его мать, совершила сеппуку — ритуальное самоубийство, вместе с золовкой Итами.
И вот, глядя в упор на Акико Офуду, он лихорадочно гадал, солгал ли Сайго в тот последний раз? Неужели это возможно? Сайго любил приврать, но, рассказывая все это Николасу, он умирал. Так лгал он или сказал правду? Неизвестность — вот что сильнее всего мучило Николаса. Правда это или вымысел? Николас не знал.
А как посмотрела на него Акико в тот момент, когда он оказался недалеко от нее! Хоть там и было больше сотни людей, ее глаза остановились на нем.
Она создавала вокруг себя ореол загадочности, скрывая свое лицо до тех пор, пока он не подошел совсем близко. И очень искусно пользовалась своим веером. Для чего? И если это не Юко, какое ей тогда до него дело? Она вот-вот станет женой Сато... Но их пугающее сходство не ускользнуло от него. Николас, прямо сказать, не верил в совпадения как в природное явление.
Во время брачной церемонии, когда традиционная чашечка сакэ переходила от Сато к Акико, мысли Николаса были заняты этой странной загадкой. Но чем больше он ломал голову, тем больше запутывался в сложной сети вопросов без ответов. Ему было ясно, что он ни до чего не докопается, пока не поговорит с самой Акико.
Он мрачно уставился на нее. Это лицо, это лицо... Как будто он оказался в хорошо знакомом доме и, заплутавшись, забыл дорогу назад. Почва уходила у него из-под ног.
Долго ли длилась свадебная церемония? Он не мог этого сказать. Его терзали сомнения. Надежда, страх, злость и цинизм — все перемешалось в нем. Его собственные мысли и воспоминания стали важнее внешних событий. Тело его двигалось само по себе как автомат. И еще: он постоянно ловил на себе ее взгляд. Он так хорошо знал эти глаза, так любил их в те мрачные дни своей юности, крепко запрятанные в нем. Он попытался найти в них какое-то подобие своих теперешних чувств — он был мастер в подобных вещах, впрочем, и во многих других, но, обескураженный, обнаружил, что вытянул пустышку. Что же это все-таки: насмешка или любовь, страсть или предательство? И так испугался, словно увидел перед собой “ками” — призрак из своего прошлого.
Николас думал только о том, как бы улучить минуту и поговорить с Акико, однако он быстро понял, что это будет нелегко. Толпы гостей собрались вокруг молодоженов, поздравляя их, желая им счастья.
А другие гости уже потянулись по узкой грунтовой дорожке вниз к берегу озера, где прошлой ночью были установлены полосатые палатки.
Там для него места не было. Лучшее, что он мог сделать, — это подойти и поздравить их обоих. Сато широко улыбался — чем не настоящий американец, — пожимая руки, совсем как хитрый сенатор, который хочет, чтобы его переизбрали.
Томкин прохрипел у локтя Николаса:
— Такое впечатление, что он сейчас достанет сигары! — Он отвернулся. — Ты иди на прием. А у меня все еще побаливает желудок; я вернусь в отель. Машину за тобой я пришлю.
Оставшись один, Николас отправился по тропинке, огибающей скалы. Впереди себя он заметил Сато и Акико, все еще окруженных поздравляющими. Поскольку строгие формальности церемонии были уже позади, там теперь царили смех и веселье.
Он видел, как она спускалась сквозь тьму и свет, сквозь колышущиеся тени сосен, рисующие символы на хрупком изгибе ее спины. Слегка покачивая бедрами и плечами, она то появлялась, то исчезала. Он спускался за ней.
Свадьба, толпы гостей, праздная болтовня — все затихло, он остался наедине с ней и окружающей природой. Он остро ощущал солнечный свет, тени, запахи осени, кедра и дикого лимона — всего, что было связано с ней.
Ее появление было подобно возвращению чибисов после суровой зимы, когда земля еще скована морозами и лишь отдельные проталинки излучают тепло.
Когда-то Николас сравнил Юко с нежными бледными лепестками, которые опадают в последний, третий, день ханами. Многие считают, что пик ханами — второй день, тогда сакура цветет особенно красиво, но все-таки почти для каждого японца лепестки третьего дня — самое волнующее зрелище. Ибо только в самый последний день начинаешь по-настоящему понимать непередаваемую мимолетную природу красоты.
А что теперь? Вся его жизнь полетела вверх тормашками. Была ли Акико Юко? Могла ли она быть еще в живых? Не сыграл ли с ним Сайго последнюю дьявольскую шутку по ту сторону могилы? Что, если он удерживал Николаса вдали от нее, когда она еще жива и...
Эта мысль навеяла на него такую невыразимую тоску, поселила в нем такое горькое разочарование, что он отбросил ее и постарался взять себя в руки. Теперь он знал, что следует предпринять, чтобы отыскать ответы на эти вопросы. Он должен полностью отдаться во власть восточной стороны своей натуры. Время и... терпение. Для того чтобы разгадать эту сводящую с ума загадку, ему потребуется и то и другое. А пока лучше унять свое разрывающееся сердце.
* * *
Вот уже более пяти месяцев он следил за Аликс Логан. Будь это залитые солнцем улицы Ки-Уэста, узкие ровные полоски пляжей или маленькие магазины одежды и ювелирные лавки — он не отставал от нее ни на шаг. Он следовал за ней, даже когда она прогуливала свою собаку, огромного пестрого добермана. У него напрягались мускулы, когда он видел свисающий с мачты на лужайке четкий черно-белый знак: Школа Послушания Золотого Берега, а пониже более мелкими буквами: “Наша специальность — полицейская и наступательная подготовка”. И еще одну вещь он узнал за все то время, что находился на этой работе, — к ней подобраться невозможно.
Аликс Логан притягивала взгляды. У нее была стройная фигура фотомодели, длинные густые волосы цвета меда, высвеченные сейчас под солнцем Флориды красивыми полосами. Ее темно-зеленые глаза он разглядел сквозь компактный бинокль “Никон 7х20”. Мощная оптика придала им яйцевидную форму и размеры величиной с солнце.
Вот уже более пяти месяцев она была центром вселенной для этого могучего мужчины с широкими плечами и лицом ковбоя. Он следил за ней так долго и так настойчиво, что, казалось, жил вместе с ней. Он знал, что она ест, как одевается, какие ей нравятся мужчины. Что она любит и что не любит.
Больше всего она любила мягкое мороженое с орехами, кофейным кремом и двумя вишнями. А больше всего не любила пару монстров, которые постоянно следовали за ней. Так она, во всяком случае, о них думала. Он сам слышал, как она однажды назвала “монстром” одного из них, заговорив с ним в безоблачный полдень на причале и спеша в тень, чтобы высказать ему свое страстное негодование, для вящей убедительности барабаня своими маленькими кулачками по его мускулистой груди.
Монстр бесстрастно глядел на нее своими близко посаженными карими глазами.
— С меня хватит! — кричала она ему. — Я этого больше не вынесу! Я думала, здесь будет хорошо. Но все вышло не так. Я не могу работать, я не могу спать, я даже не могу заняться любовью, чувствуя на своем затылке ваше огненное дыхание. — Ее пшеничные волосы трепал солнечный ветер. — Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, оставьте меня в покое!
Монстр отвернулся от нее и, скрестив руки на груди, начал насвистывать что-то из мультфильма Уолта Диснея.
Человек с лицом ковбоя видел все это из своей маленькой лодки, в которой он мягко покачивался у пирса, возясь с рыболовной снастью; брезентовая шляпа, низко надвинутая на лоб, бросала на его лицо густую тень. Его знали здесь как Бристоля, и это ему нравилось. Он отзывался также на Текс, довольно невыразительное прозвище, которое дал ему Тони, начальник дока.
Текс Бристоль. Если вдуматься, звучит по-идиотски. Впрочем, подумал он, и вся эта сцена тоже годилась бы разве что для какого-нибудь идиотского романа.
Он кончил возиться с удочкой и приготовился отчалить от берега. На причале Аликс Логан, со слезами, будто алмазы, дрожащими в уголках глаз, отвернувшись от монстра, решительно зашагала к сходням прогулочной яхты.
Он отвалил от берега и, услышав, как на корме заработал мотор, набрал скорость, думая только о том, как бы поймать меч-рыбу.
Уже вдали от берега он позволил себе посмеяться. Для умершего и погребенного он ведет невероятно активную жизнь.
* * *
В лимузине по дороге домой после приема Акико Офуда Сато ощутила пожатие руки своего мужа, тепло, излучаемое его телом, почувствовала исходившее от него похотливое желание. Он не делал никаких движений, но сквозь него будто проскакивали электрические разряды, и чем ближе к дому, тем чаще.
Множество образов роилось в ее воображении, накладываясь Друг на друга, переплетаясь, они принимали самые причудливые формы — бесстыдные картины тех “подарков”, которые во множестве принимал Сато. Это вызывало в ней тайное возбуждение. Она сжала его руку и кончиками лакированных ногтей тихонько царапнула теплую плоть его ладони.
Войдя в дом, она тут же направилась в ванную и, сбросив кимоно, сняла все нижнее белье. Затем тщательно завернулась в кимоно, завязала оби и проверила макияж. Немного подвела глаза и подкрасила губы.
Хозяйская спальня находилась в главной части дома, вдали от комнаты в шесть татами, где он принимал свои “подарки”. Тем женщинам вход в эту часть дома был запрещен. Они — посторонние, не семья.
На ночном столике, недалеко от футона, стояла скульптура Анкоку Додзи, мрачно нахмурившегося, сидящего в своей классической позе, подогнув одну ногу. Он был помощником царей ада и, положив кисточку на лист бумаги, объявлял прегрешения каждого, кто представал перед этим дьявольским судом за свои нечестивые деяния на земле.
Этот Анкоку Додзи был вырезан из камфарного дерева в тринадцатом веке.
Акико его ненавидела. Казалось, его глаза следили за ней с таким выражением, будто знали, что она собирается сделать с их обладателем. А она решила, как только обоснуется здесь, переставить его куда-нибудь подальше, туда, куда будет редко заглядывать.
Сато пригласил ее на свой футон. Они выпили подогретое сакэ, и он рассказал ей несколько забавных историй. Она сделала вид, что смеется, хотя едва ли слышала, о чем он говорит.
Пугало ли ее то, что заклятый враг должен проникнуть в нее? Она применила все свое огромное искусство, чтобы подавить черный прилив, готовый затопить ее мозг. Она не хотела думать о том, что сказал ей Сунь Сюнь, но его слова не выходили у нее из головы.
Сато коснулся ее, и она вскочила. Ее глаза широко раскрылись, и только тут она поняла, что веки ее были сжаты, будто этот физический акт был способен стереть мысли, что роились в ее мозгу.
— Ты пустой сосуд, который отныне я буду заполнять, — сказал ей тогда Сунь Сюнь. — Ты пришла ко мне по своей собственной воле. И ты обязана помнить это во все грядущие дни, недели и месяцы. Время твое здесь будет долгим. Нетрудно представить, что когда-нибудь ты захочешь уйти. Говорю сразу: это невозможно. Поэтому, если в тебе есть хоть тень сомнения, что тяготы, боль, напряженный труд — это не твоя стезя, уйди немедля. Сейчас или никогда. Я понятно объясняю?
И с ужасом, затопившим ее сердце, она согласно кивнула, сказав:
— Да, — как будто давала брачную клятву.
Сейчас она думала, что это и была брачная клятва. Да, именно она.
Под искусной рукой Сато шелковое кимоно с тихим шорохом сползло с ее бледного плеча. Стоя рядом с ним, окруженная молчанием пустынного дома — всех слуг отпустили на одну ночь, предоставив бесплатно номера в лучшем отеле города в качестве свадебного подарка, — Акико ощущала его мужское присутствие так же, как лисица ощущает присутствие своего партнера.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95