Так вот, я ее получила! Я так волновалась, что приступила к ней прямо в пятницу!
Николас провел рукой по волосам. Близился рассвет. Он все еще жил событиями вчерашнего дня, он все еще не мог забыть тот головокружительный миг, когда Акико медленно опустила веер. Это лицо! Его преследует одно и то же видение, он потерял ощущение времени и обречен снова и снова переживать тот ужасный миг, пока... не найдет ответа.
— Ник, ты хоть что-нибудь уловил из того, что я тебе сказала? — Теперь в ее голосе слышалось раздражение.
— Я считал, что ты хочешь работать сама на себя, Жюстин, — ответил он, хотя мысли его по-прежнему были далеко. — Не понимаю, зачем тебе связывать себя...
— О Боже, Ник! — Ее зазвеневший рассерженный голос наконец дошел до него. Это уж чересчур: его согласие на отвратительную работу, то, что он так далеко сейчас, ее страшное одиночество этими долгими ночами, когда неумирающий дух Сайго возвращался и кружил над ней, а теперь еще его невнимание — точно так же уходил в себя ее отец, когда она больше всего в нем нуждалась. Как же ей нужен сейчас Николас! — “Поздравляю! — Вот что ты должен был сказать: — Я рад за тебя, Жюстин!” Что, это так трудно?
— Конечно, я рад, но мне казалось...
— Боже мой, Ник! — Что-то в ней прорвалось, будто широкий поток хлынул сквозь дамбу. — А не пошел бы ты к черту?
И на другом конце провода воцарилась мертвая тишина. Когда он попробовал набрать ее номер, раздались короткие гудки. “Ну и ладно, — с грустью подумал он. — Сейчас я не в том состоянии, чтобы приносить извинения”.
Голый, он опять улегся в постель, на покрывало, и задумался над тем, как часто воспоминания предавали его.
* * *
Ровно в 9 утра мисс Ёсида негромко постучала в дверь его номера. Точно в назначенное время.
— Доброе утро, Линнер-сан, — сказала она. — Вы готовы?
— Готов, но признаться, я не успел купить... Она вынула из-за спины руку и протянула ему длинный аккуратный сверток.
— Я взяла на себя смелость принести ваши благовонные палочки. Надеюсь, это вас не обидит?
— Напротив, — ответил он, — я вам весьма признателен, Ёсида-сан.
Было воскресенье. Грэйдон находился в Мисаве, навещая сына, а Томкин все еще валялся в постели, пытаясь избавиться от простуды. Самое время для исполнения семейного долга.
В салоне лимузина с затемненными стеклами на выезде из города Ник обратил внимание, что она сменила макияж. Сейчас ей можно было дать лет двадцать, и он осознал, что не имеет четкого представления о ее возрасте.
У нее был спокойный, почти отсутствующий вид. Она сидела на заднем сиденье по другую сторону от него, сознательно оставив пространство между ними, которое могло бы означать и стену.
Несколько раз Николас порывался что-то сказать, но при виде ее сосредоточенного лица умолкал. Наконец мисс Ёсида расправила плечи и повернулась к нему. У нее были огромные глаза. Солнечные лучи скользнули по ее лицу. На ней было обычное кимоно, оби и гэта — традиционный японский наряд, мешавший точно определить ее возраст.
— Линнер-сан, — начала она, запнулась и умолкла. Он увидел, как она глубоко вздохнула, будто набираясь смелости, чтобы продолжить разговор. — Линнер-сан, пожалуйста, простите меня за то, что я хочу сказать, но меня несколько смущает, что при обращении ко мне вы используете слово “аната”. Осмелюсь вас просить применять более подходящее — “омаэ”.
Николас задумался. То, что она говорила, означало, что эмансипация женщин в Японии — пустые слова, дань переменам, происшедшим в современном мире, на самом деле мужчины и женщины при обращении по-прежнему пользовались разными формами речи: мужчины, обращаясь, приказывали, женщины просили.
Аната и омаэ означало одно и то же — вы. Мужчины пользовались словом омаэ, обращаясь к тем, кто был их уровня или ниже. Естественно, женщины подпадали под эту категорию. Разговаривая с мужчинами, они всегда применяли слово “аната” — более вежливую форму. Если им даже и позволялось пользоваться менее вежливой формой, тогда неизменно следовало обращение омаэ-сан. И, что бы ни говорили, Николас понимал, что это порождало в женщинах раболепный характер мышления.
— Я был бы счастлив, Ёсида-сан, — ответил он, — если бы мы пользовались одинаковой формой обращения. Не станете же вы отрицать, что и вы, и я — мы оба заслуживаем одинакового вежливого обращения.
Мисс Ёсида склонила голову, взгляд влажных глаз уперся в колени. Ее волнение выдавали только сгибаемые и разгибаемые пальцы.
— Прошу вас, Линнер-сан, подумать еще раз. Если вы просите об этом, конечно, я не могу вам отказать. Но подумайте о последствиях. Как я смогу объяснить Сато-сан столь вопиющий социальный проступок?
— Но мы ведь живем не в феодальные времена, Ёсида-сан, — сказал как можно мягче Николас. — Наверняка Сато-сан достаточно просвещен, чтобы понять это.
Она вскинула голову, и он увидел в уголках ее глаз зарождающиеся слезы.
— Когда я поступила на работу в “Сато петрокемиклз”, Линнер-сан, я была офис-гёрл. Это была моя должность, функции не имели значения. Одно из требований к офис-гёрл, чтобы она имела ёситанрэй.
— Красивую внешность? И это в наши дни! Просто представить невозможно!
— Как угодно, Линнер-сан, — тихо сказала она, качая головой, и он понял, что это самое наглядное подтверждение сказанного.
— Хорошо, — помолчав, сказал Николас. — Давайте примем компромиссное решение, мы будем употреблять обращение “аната” только между собой, когда будем одни. Нечего другим слушать это богохульство.
Улыбка искривила губы мисс Ёсиды, и она вновь кивнула:
— Хай. Я согласна. — Она отвернулась, взгляд ее устремился на проносившиеся за окном поля. — Вы очень добры, — тихо прошептала она.
* * *
В отдалении виднелась хрупкая фигурка мисс Ёсиды. Николас повернулся к могилам своих родителей. Так много воспоминаний, так много ужасных смертей. Одно быстрое движение плеч, и короткий меч сделал свое дело. Итами, золовка Цзон, послушная долгу, взмахнула катана, который навсегда прекратил мучения его матери. “Дитя чести”, — шептала при этом Итами.
Николас опустился на колени и стал зажигать благовония, но ни одна молитва не приходила ему на ум. А он-то считал, что будет помнить их вечно, даже против своей воли и без всякой надобности. А вместо этого в его голове роились сейчас совсем иные воспоминания.
Вот он, еще совсем молодой, бродит по крутым лесистым холмам Ёсино, которые так любили все дзёнины из “Тэнсин Сёдэн Катори-рю”. Позднее он понял: между людьми тайной профессии и этой землей, которую они сделали своим домом, существовала некая мистическая связь.
Синий туман, как вуаль, соскользнул с кипарисов и криптомерий, окрасил все вокруг в нежные пастельные тона зеленого, синего, розового и белого цвета. Остроглазый дрозд, поблескивая белыми пятнышками на кончиках крыльев, будто быстро открывающийся и закрывающийся веер, следовал за ними, перелетая от дерева к дереву и поддразнивая их.
Николас и Акутагава-сан шли бок о бок, один — в простом черном боевом костюме ученика — “дзи”, другой — в перламутрово-сером хлопковом кимоно с коричневой оторочкой, какое подобает сэнсэю. За ними возвышались каменные стены и зеленые черепичные крыши “Тэнсин Сёдэн Катори-рю”, освещаемые солнцем, поднимающимся из-за горизонта. Яркие лучи, пробиваясь сквозь ветви, выхватывали конические верхушки сосен и коричневые иглы с детальной точностью талантливого живописца.
Стоя в тени, Акутагава-сан сказал:
— Ошибка, которую мы все совершаем, перед тем как прийти сюда, — это неправильное истолкование понятия “цивилизация”. А ведь история, этика, сама концепция законности — все основано на этом важнейшем фундаменте.
Длинное меланхоличное лицо Акутагавы-сан с широкими губами, острым носом и глазами мандарина было серьезнее, чем всегда. Среди учеников — которые, как все ученики в мире, придумывали своим сэнсэям клички, чтобы вернуть себе хотя бы видимость утраченной независимости, — он был известен как человек без улыбки. Вероятно, в них было много общего, они узнали себя друг в друге и поэтому сблизились.
Каждый из них был по-своему отверженным в мире отверженных, ибо, согласно легенде, ниндзя произошли из самого низшего слоя японского общества — хинин. Но, как это иногда бывает, легенда стала историей. Истинное происхождение ниндзя уже не имело значения — эта легенда помогала им усилить свое мистическое влияние на людей, склонных к мистицизму.
Среди мальчиков ходили слухи, что Акутагава-сан был наполовину китаец, и им очень хотелось узнать, почему ему позволили вступить в такое секретное общество. Наконец выяснили, что корни “акаи ниндзюцу” лежат в Китае.
— Дело в том, — говорил Акутагава-сан, выходя на освещенное солнцем место, — что не существует такой вещи, как цивилизация. Это понятие, которое китайцы — или, если ты предпочитаешь западную терминологию, греки — придумали для того, чтобы морально обосновать свои попытки установить господство над другими народами.
Николас покачал головой:
— Я вас не понимаю. А что вы скажете о таких сторонах японской жизни, которые свойственны только нам: сложность чайной церемонии, искусство “укиё-э”, икэбаны, хайку, понятия о чести, сыновний долг, “бусидо”, “гири”... Мы живем во всем этом.
Акутагава-сан взглянул в открытое молодое лицо и вздохнул. У него когда-то был сын, который погиб в Манчжурии от рук русских. И теперь он каждый год совершал паломничество в Китай, чтобы быть поближе — к чему или к кому, он и сам не знал. Но сейчас подумал, что знает.
— То, о чем ты говоришь, Николас... Все эти вещи — наслоение культуры. Они не имеют отношения к слову “цивилизация”, всего-навсего условности сегодняшнего дня.
Они шли вдоль склона холма, дрозд летел вслед за ними, возможно ожидая, что эти могущественные существа пожалуют ему кое-что на завтрак.
— Если бы общество было по-настоящему цивилизовано, — продолжал Акутагава-сан, — оно не нуждалось бы в самураях и в таких воинах, как мы. Понимаешь, в этом просто не было бы необходимости. Но понятие “цивилизация” подобно понятию “коммунизм”. Чистое в замыслах, оно не существует в реальности. Просто некое абсолютное понятие. Что-то вроде теории относительности. Мир, в котором существуют только высокие помыслы, где не шпионят друг за другом, не прелюбодействуют, не злословят, не разрушают...
Акутагава-сан положил свою руку на руку Николаса. Они остановились и залюбовались все еще скрытой в утренней дымке долиной, где верхушки деревьев пронзали колышущийся туман.
— Для большинства людей, Николас, — продолжал Акутагава-сан, — из этого состоит жизнь: явное или тайное, известное или секретное. Но для нас все обстоит иначе. Если мы отбросим понятие “цивилизация”, мы себя освободим. Погружаясь в туман, мы учимся тому, как оседлать ветер, ходить по воде, прятаться там, где нет укрытий, видеть с закрытыми глазами и слышать с закрытыми ушами. Ты узнаешь, что одного вдоха может хватить на несколько часов, и научишься, как расправляться со своими врагами. Освоить эту науку нелегко. Я знаю, ты это понимаешь. И все же я должен повторить это еще раз. Ибо, выбирая себе ту или иную жизнь, ты принимаешь на себя ответственность за нее перед Богом. Самое главное — дисциплина. Без нее воцарится хаос, и при первой возможности зловредная анархия жадно проглотит нашу культуру... всю культуру.
Николас молчал, он застыл, стараясь запомнить все, что говорил Акутагава-сан. Многое из сказанного было ему сейчас непонятно, то, что таили его слова, было огромно и глубоко, как сама жизнь. И он старался сберечь их в своей памяти, понимая, что если проявит терпение, ему все станет ясно.
Акутагава-сан вглядывался в древний пейзаж, вдыхая чистые острые запахи долины, будто тончайшие духи самых изысканных куртизанок страны.
— Сейчас, пока еще не поздно, пока у тебя еще есть время принять решение, ты должен понять одно: “акаи ниндзюцу” — это всего лишь один курс целой науки. И как во всех науках, в ней есть и негативные стороны. — Акутагава-сан повернул голову, и его черные непроницаемые глаза встретились с глазами Николаса. — Надевая наш костюм, ты рискуешь стать мишенью... темных сил. Я сэннин среди них, это одна из причин, почему я здесь. Ты слышал когда-нибудь о “кудзи-кири”, технике ударов девятью руками?
У Николаса перехватило дыхание. “Кудзи-кири” — это была та техника, с помощью которой Сайго победил его в Кумамото год назад, опозорил его и увел Юко, и потом исчез вместе с ней, будто их обоих никогда и не бывало.
Губы его пересохли, он дважды пытался заговорить, прежде чем ему удалось выдавить из себя:
— Да, я... слышал об этом.
Акутагава-сан кивнул. Он старался не смотреть на Николаса, чтобы дать ему возможность справиться с эмоциями, заставившими его потерять лицо.
— Фукасиги-сан догадывается о многом. Он считает, для того чтобы выжить, ты нуждаешься в э-э-э.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95
Николас провел рукой по волосам. Близился рассвет. Он все еще жил событиями вчерашнего дня, он все еще не мог забыть тот головокружительный миг, когда Акико медленно опустила веер. Это лицо! Его преследует одно и то же видение, он потерял ощущение времени и обречен снова и снова переживать тот ужасный миг, пока... не найдет ответа.
— Ник, ты хоть что-нибудь уловил из того, что я тебе сказала? — Теперь в ее голосе слышалось раздражение.
— Я считал, что ты хочешь работать сама на себя, Жюстин, — ответил он, хотя мысли его по-прежнему были далеко. — Не понимаю, зачем тебе связывать себя...
— О Боже, Ник! — Ее зазвеневший рассерженный голос наконец дошел до него. Это уж чересчур: его согласие на отвратительную работу, то, что он так далеко сейчас, ее страшное одиночество этими долгими ночами, когда неумирающий дух Сайго возвращался и кружил над ней, а теперь еще его невнимание — точно так же уходил в себя ее отец, когда она больше всего в нем нуждалась. Как же ей нужен сейчас Николас! — “Поздравляю! — Вот что ты должен был сказать: — Я рад за тебя, Жюстин!” Что, это так трудно?
— Конечно, я рад, но мне казалось...
— Боже мой, Ник! — Что-то в ней прорвалось, будто широкий поток хлынул сквозь дамбу. — А не пошел бы ты к черту?
И на другом конце провода воцарилась мертвая тишина. Когда он попробовал набрать ее номер, раздались короткие гудки. “Ну и ладно, — с грустью подумал он. — Сейчас я не в том состоянии, чтобы приносить извинения”.
Голый, он опять улегся в постель, на покрывало, и задумался над тем, как часто воспоминания предавали его.
* * *
Ровно в 9 утра мисс Ёсида негромко постучала в дверь его номера. Точно в назначенное время.
— Доброе утро, Линнер-сан, — сказала она. — Вы готовы?
— Готов, но признаться, я не успел купить... Она вынула из-за спины руку и протянула ему длинный аккуратный сверток.
— Я взяла на себя смелость принести ваши благовонные палочки. Надеюсь, это вас не обидит?
— Напротив, — ответил он, — я вам весьма признателен, Ёсида-сан.
Было воскресенье. Грэйдон находился в Мисаве, навещая сына, а Томкин все еще валялся в постели, пытаясь избавиться от простуды. Самое время для исполнения семейного долга.
В салоне лимузина с затемненными стеклами на выезде из города Ник обратил внимание, что она сменила макияж. Сейчас ей можно было дать лет двадцать, и он осознал, что не имеет четкого представления о ее возрасте.
У нее был спокойный, почти отсутствующий вид. Она сидела на заднем сиденье по другую сторону от него, сознательно оставив пространство между ними, которое могло бы означать и стену.
Несколько раз Николас порывался что-то сказать, но при виде ее сосредоточенного лица умолкал. Наконец мисс Ёсида расправила плечи и повернулась к нему. У нее были огромные глаза. Солнечные лучи скользнули по ее лицу. На ней было обычное кимоно, оби и гэта — традиционный японский наряд, мешавший точно определить ее возраст.
— Линнер-сан, — начала она, запнулась и умолкла. Он увидел, как она глубоко вздохнула, будто набираясь смелости, чтобы продолжить разговор. — Линнер-сан, пожалуйста, простите меня за то, что я хочу сказать, но меня несколько смущает, что при обращении ко мне вы используете слово “аната”. Осмелюсь вас просить применять более подходящее — “омаэ”.
Николас задумался. То, что она говорила, означало, что эмансипация женщин в Японии — пустые слова, дань переменам, происшедшим в современном мире, на самом деле мужчины и женщины при обращении по-прежнему пользовались разными формами речи: мужчины, обращаясь, приказывали, женщины просили.
Аната и омаэ означало одно и то же — вы. Мужчины пользовались словом омаэ, обращаясь к тем, кто был их уровня или ниже. Естественно, женщины подпадали под эту категорию. Разговаривая с мужчинами, они всегда применяли слово “аната” — более вежливую форму. Если им даже и позволялось пользоваться менее вежливой формой, тогда неизменно следовало обращение омаэ-сан. И, что бы ни говорили, Николас понимал, что это порождало в женщинах раболепный характер мышления.
— Я был бы счастлив, Ёсида-сан, — ответил он, — если бы мы пользовались одинаковой формой обращения. Не станете же вы отрицать, что и вы, и я — мы оба заслуживаем одинакового вежливого обращения.
Мисс Ёсида склонила голову, взгляд влажных глаз уперся в колени. Ее волнение выдавали только сгибаемые и разгибаемые пальцы.
— Прошу вас, Линнер-сан, подумать еще раз. Если вы просите об этом, конечно, я не могу вам отказать. Но подумайте о последствиях. Как я смогу объяснить Сато-сан столь вопиющий социальный проступок?
— Но мы ведь живем не в феодальные времена, Ёсида-сан, — сказал как можно мягче Николас. — Наверняка Сато-сан достаточно просвещен, чтобы понять это.
Она вскинула голову, и он увидел в уголках ее глаз зарождающиеся слезы.
— Когда я поступила на работу в “Сато петрокемиклз”, Линнер-сан, я была офис-гёрл. Это была моя должность, функции не имели значения. Одно из требований к офис-гёрл, чтобы она имела ёситанрэй.
— Красивую внешность? И это в наши дни! Просто представить невозможно!
— Как угодно, Линнер-сан, — тихо сказала она, качая головой, и он понял, что это самое наглядное подтверждение сказанного.
— Хорошо, — помолчав, сказал Николас. — Давайте примем компромиссное решение, мы будем употреблять обращение “аната” только между собой, когда будем одни. Нечего другим слушать это богохульство.
Улыбка искривила губы мисс Ёсиды, и она вновь кивнула:
— Хай. Я согласна. — Она отвернулась, взгляд ее устремился на проносившиеся за окном поля. — Вы очень добры, — тихо прошептала она.
* * *
В отдалении виднелась хрупкая фигурка мисс Ёсиды. Николас повернулся к могилам своих родителей. Так много воспоминаний, так много ужасных смертей. Одно быстрое движение плеч, и короткий меч сделал свое дело. Итами, золовка Цзон, послушная долгу, взмахнула катана, который навсегда прекратил мучения его матери. “Дитя чести”, — шептала при этом Итами.
Николас опустился на колени и стал зажигать благовония, но ни одна молитва не приходила ему на ум. А он-то считал, что будет помнить их вечно, даже против своей воли и без всякой надобности. А вместо этого в его голове роились сейчас совсем иные воспоминания.
Вот он, еще совсем молодой, бродит по крутым лесистым холмам Ёсино, которые так любили все дзёнины из “Тэнсин Сёдэн Катори-рю”. Позднее он понял: между людьми тайной профессии и этой землей, которую они сделали своим домом, существовала некая мистическая связь.
Синий туман, как вуаль, соскользнул с кипарисов и криптомерий, окрасил все вокруг в нежные пастельные тона зеленого, синего, розового и белого цвета. Остроглазый дрозд, поблескивая белыми пятнышками на кончиках крыльев, будто быстро открывающийся и закрывающийся веер, следовал за ними, перелетая от дерева к дереву и поддразнивая их.
Николас и Акутагава-сан шли бок о бок, один — в простом черном боевом костюме ученика — “дзи”, другой — в перламутрово-сером хлопковом кимоно с коричневой оторочкой, какое подобает сэнсэю. За ними возвышались каменные стены и зеленые черепичные крыши “Тэнсин Сёдэн Катори-рю”, освещаемые солнцем, поднимающимся из-за горизонта. Яркие лучи, пробиваясь сквозь ветви, выхватывали конические верхушки сосен и коричневые иглы с детальной точностью талантливого живописца.
Стоя в тени, Акутагава-сан сказал:
— Ошибка, которую мы все совершаем, перед тем как прийти сюда, — это неправильное истолкование понятия “цивилизация”. А ведь история, этика, сама концепция законности — все основано на этом важнейшем фундаменте.
Длинное меланхоличное лицо Акутагавы-сан с широкими губами, острым носом и глазами мандарина было серьезнее, чем всегда. Среди учеников — которые, как все ученики в мире, придумывали своим сэнсэям клички, чтобы вернуть себе хотя бы видимость утраченной независимости, — он был известен как человек без улыбки. Вероятно, в них было много общего, они узнали себя друг в друге и поэтому сблизились.
Каждый из них был по-своему отверженным в мире отверженных, ибо, согласно легенде, ниндзя произошли из самого низшего слоя японского общества — хинин. Но, как это иногда бывает, легенда стала историей. Истинное происхождение ниндзя уже не имело значения — эта легенда помогала им усилить свое мистическое влияние на людей, склонных к мистицизму.
Среди мальчиков ходили слухи, что Акутагава-сан был наполовину китаец, и им очень хотелось узнать, почему ему позволили вступить в такое секретное общество. Наконец выяснили, что корни “акаи ниндзюцу” лежат в Китае.
— Дело в том, — говорил Акутагава-сан, выходя на освещенное солнцем место, — что не существует такой вещи, как цивилизация. Это понятие, которое китайцы — или, если ты предпочитаешь западную терминологию, греки — придумали для того, чтобы морально обосновать свои попытки установить господство над другими народами.
Николас покачал головой:
— Я вас не понимаю. А что вы скажете о таких сторонах японской жизни, которые свойственны только нам: сложность чайной церемонии, искусство “укиё-э”, икэбаны, хайку, понятия о чести, сыновний долг, “бусидо”, “гири”... Мы живем во всем этом.
Акутагава-сан взглянул в открытое молодое лицо и вздохнул. У него когда-то был сын, который погиб в Манчжурии от рук русских. И теперь он каждый год совершал паломничество в Китай, чтобы быть поближе — к чему или к кому, он и сам не знал. Но сейчас подумал, что знает.
— То, о чем ты говоришь, Николас... Все эти вещи — наслоение культуры. Они не имеют отношения к слову “цивилизация”, всего-навсего условности сегодняшнего дня.
Они шли вдоль склона холма, дрозд летел вслед за ними, возможно ожидая, что эти могущественные существа пожалуют ему кое-что на завтрак.
— Если бы общество было по-настоящему цивилизовано, — продолжал Акутагава-сан, — оно не нуждалось бы в самураях и в таких воинах, как мы. Понимаешь, в этом просто не было бы необходимости. Но понятие “цивилизация” подобно понятию “коммунизм”. Чистое в замыслах, оно не существует в реальности. Просто некое абсолютное понятие. Что-то вроде теории относительности. Мир, в котором существуют только высокие помыслы, где не шпионят друг за другом, не прелюбодействуют, не злословят, не разрушают...
Акутагава-сан положил свою руку на руку Николаса. Они остановились и залюбовались все еще скрытой в утренней дымке долиной, где верхушки деревьев пронзали колышущийся туман.
— Для большинства людей, Николас, — продолжал Акутагава-сан, — из этого состоит жизнь: явное или тайное, известное или секретное. Но для нас все обстоит иначе. Если мы отбросим понятие “цивилизация”, мы себя освободим. Погружаясь в туман, мы учимся тому, как оседлать ветер, ходить по воде, прятаться там, где нет укрытий, видеть с закрытыми глазами и слышать с закрытыми ушами. Ты узнаешь, что одного вдоха может хватить на несколько часов, и научишься, как расправляться со своими врагами. Освоить эту науку нелегко. Я знаю, ты это понимаешь. И все же я должен повторить это еще раз. Ибо, выбирая себе ту или иную жизнь, ты принимаешь на себя ответственность за нее перед Богом. Самое главное — дисциплина. Без нее воцарится хаос, и при первой возможности зловредная анархия жадно проглотит нашу культуру... всю культуру.
Николас молчал, он застыл, стараясь запомнить все, что говорил Акутагава-сан. Многое из сказанного было ему сейчас непонятно, то, что таили его слова, было огромно и глубоко, как сама жизнь. И он старался сберечь их в своей памяти, понимая, что если проявит терпение, ему все станет ясно.
Акутагава-сан вглядывался в древний пейзаж, вдыхая чистые острые запахи долины, будто тончайшие духи самых изысканных куртизанок страны.
— Сейчас, пока еще не поздно, пока у тебя еще есть время принять решение, ты должен понять одно: “акаи ниндзюцу” — это всего лишь один курс целой науки. И как во всех науках, в ней есть и негативные стороны. — Акутагава-сан повернул голову, и его черные непроницаемые глаза встретились с глазами Николаса. — Надевая наш костюм, ты рискуешь стать мишенью... темных сил. Я сэннин среди них, это одна из причин, почему я здесь. Ты слышал когда-нибудь о “кудзи-кири”, технике ударов девятью руками?
У Николаса перехватило дыхание. “Кудзи-кири” — это была та техника, с помощью которой Сайго победил его в Кумамото год назад, опозорил его и увел Юко, и потом исчез вместе с ней, будто их обоих никогда и не бывало.
Губы его пересохли, он дважды пытался заговорить, прежде чем ему удалось выдавить из себя:
— Да, я... слышал об этом.
Акутагава-сан кивнул. Он старался не смотреть на Николаса, чтобы дать ему возможность справиться с эмоциями, заставившими его потерять лицо.
— Фукасиги-сан догадывается о многом. Он считает, для того чтобы выжить, ты нуждаешься в э-э-э.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95