Коммунисты завинчивали гайки.
— Сколько мы еще сможем продержаться? — спросил Нанги Аллана Су немедленно после того, как в три часа банк закрылся. Пришлось вызывать полицию, чтобы разогнать огромную очередь у дверей.
— Если пойдет такими темпами, — сказал Су, — не больше сорока восьми часов. Я только что звонил в наши отделения в Вань-Чай, Цим Ша Цуй, Абердин и Стенли. Везде происходит одно и то же. Нам придется ехать в хранилище.
— Не предпринимайте пока ничего, — сказал Нанги, подперев кулаком щеку. — Без моей команды ничего не делайте.
— Да, — раздался в телефонной трубке тихий женский голос.
— Мистера Лю, пожалуйста, — попросил Нанги.
Он ненавидел эту минуту, ненавидел коммунистов как никогда.
— Как о вас доложить?
В четверть восьмого в тот же вечер машина Нанги подъехала к складу компании “Сунь-Ва” на улице Сай Пин Шань в районе Шун Вань. Это было длинное здание, выкрашенное в ярко-красный цвет. Нанги вспомнил, что китайцы не воспринимают приглушенные пастельные оттенки. Они окружают себя примитивными яркими предметами и суеверно относятся к цвету, впрочем, как и ко всему остальному.
Он вышел на переполненную улицу, вдохнул аромат пяти специй — черного перца, аниса, сушеной рыбы, сои и перца чилли. От этих запахов ему до боли захотелось домой. Впрочем, боль он испытывал еще и от сознания того, что ему предстоит сделать.
Выпрямив плечи, он выступал непринужденной походкой, чтобы как можно достойнее выглядеть перед своими врагами.
Он вошел в здание: запах специй продолжал щекотать ноздри. Никого не было, служащие уже давно ушли домой.
Нанги замедлил шаг и незаметно осмотрелся. Он заметил движущуюся тень.
— Я заварил свежий чай специально к вашему приходу.
Это был без сомнения голос Лю.
Нанги пошел на голос, переступая через разбросанные коробки и ящики. Он сел на простой деревянный стул напротив китайца. Между ними стоял обшарпанный стол. На нем лежали два абсолютно идентичных документа. Нанги не надо было читать — он знал, что это.
— Сначала чай, — сказал дружелюбно Лю, — я хочу, чтобы все произошло как можно безболезненнее для вас. — Ему легко было проявлять свою доброту теперь, когда он выиграл.
Они принялись за чай.
— Чай “Черный тигр”, — сказал Лю. — Из Пекина. Ежегодно его производят в очень небольших количествах. Вам нравится?
— Очень, — ответил Нанги, с трудом глотая напиток. Лю чуть склонил голову.
— Я польщен. — Он продолжал потягивать чай. — Кажется, сегодня перед зданием Паназиатского банка были беспорядки.
Нанги решил его проверить:
— Сущие пустяки.
— Но достаточные, чтобы вызвать полицию, да?
— Обычно полиции приходится приезжать, если в колонии ее величества собираются вместе две дюжины китайцев, — ласково заметил Нанги. — Это вызывает озабоченность правительства.
— Даже прожорливая ворона знает, когда улететь с кукурузного поля, мистер Нанги.
К чему он говорит иносказаниями? Какая необходимость вспоминать древний китайский афоризм? Он наверняка знал, что японца этим не проймешь. И вдруг Нанги пришло в голову, что никто не станет говорить загадками, если нет публики.
Подпорки складской крыши были окутаны тенями. На улице совсем стемнело, и даже высокое небо стало непроглядно-черным. Густая пыль на полу, едкий, острый запах специй. Если кто-то и затаился в этой тьме, Нанги ничего бы не заметил. Его не покидало ощущение, что они с Лю не одни здесь.
— Велик ли ущерб, мистер Нанги? — Лю снова разлил чай. Казалось, он старался не показать своего превосходства.
— Я уверен, что вы уже знаете, — осторожно произнес Нанги. — Всякий ущерб плох сам по себе. Это очевидно.
— А мне ясно, мистер Нанги, — сказал Лю, отпивая чай, — что с вами этого не произошло бы без нашего участия.
— Я тоже так подумал. Поэтому и позвонил. Возможно, этого больше всего и хотел Лю: признания собственного бессилия, потому что он поклонился, словно услышал комплимент, и указал кивком на контракт.
— Я надеюсь, что каждый пункт, оговоренный вами, составлен подобающим образом.
Он говорил так, словно он, а не Нанги вынужден пойти на все уступки, словно это он, а не Нанги сидит сейчас под прицелом.
С минуту Нанги был неподвижен. Быстрая реакция стоила бы ему “потери лица”, а он уже поступился большим, чем мог себе позволить, согласившись на эту встречу. Выдержав паузу, он взял документ и принялся его читать. Каждая строка леденила душу, каждый пункт, под которым ему придется поставить свою подпись, удручал. В ту секунду, когда он прикоснется пером к бумаге, контроль за его “кэйрэцу” перейдет в руки хозяев Лю из Пекина.
Китаец положил на стол старомодную чернильную ручку. Нанги придется тянуться за ней.
— Мы не планируем немедленную денежную интервенцию или изменение политики, — сказал Лю. — Беспокоиться совершенно не о чем.
— Я подумал о тридцати пяти миллионах долларов, — ответил Нанги. — Они должны быть доставлены завтра утром к восьми часам.
Лю невозмутимо кивнул. Каковы теперь обязательства его “фирмы”?
— Если вы попросите мистера Су или другого служащего банка, по вашему выбору, прибыть в главное хранилище Паназиатского банка, сумма будет немедленно выдана.
Конечно, думал Нанги, не сомневаюсь, что вы хорошо ознакомились с нашими хранилищами, спасибо товарищу Чину. Но вслух он сказал:
— Меня это вполне удовлетворит.
Умышленно не обращая внимания на ручку, положенную Лю, Нанги достал свою и подписал последние страницы обоих экземпляров контракта. Забрав свое перо, Лю сделал то же самое. Один из экземпляров он положил перед Нанги.
— Может быть, еще чаю? — Его глаза бегали в темноте.
Нанги отказался. Сложив “грязный”, жгущий руки документ, он собирался встать, но Лю остановил его.
Китаец извлек из нагрудного кармана ярко-красный конверт и молча вручил его Нанги.
Нанги вопросительно посмотрел на него.
— В Китае есть традиция. Вполне цивилизованная. Сумма внутри конверта — это плата за передачу. Передачу полномочий, власти, называйте, как хотите. С моральной точки зрения в этом нет ничего унизительного. Простой обмен — одно на другое.
Нанги учтиво кивнул, словно двое гуляющих обменялись любезностями, сидя на скамейке в парке. Но гнев кипел в нем, пульс сделался резким. Ничто в его движениях не выдало внутреннего состояния. Для Лю и остальных зрителей, скрывающихся в темноте, он оставался трезвым бизнесменом, потерпевшим поражение.
Нанги осторожно положил конверт в нагрудный карман, рядом с контрактом, который свинцовым грузом давил на сердце. Он отодвинулся от стола, взял свою трость, поднялся и неуклюже заковылял из помещения “Торговой компании Сунь-Ва” на улицу, где ждал автомобиль с шофером.
Ночная жизнь не волновала его ни в одном из своих проявлений, и он отправился сразу в отель. Еда казалась горькой, точно пепел, и застревала в горле, словно то были куски контракта, который его вынудили подписать Лю и его хозяева. Он стоически продолжал есть, пока тарелка не опустела, к тому моменту он уже не помнил, что заказывал. Ему было все равно.
Раздевшись, он лег в постель и уставился на потолок, как в реку прошлого. Как всегда, его охватили воспоминания. Если ты воин — останешься воином. Невозможно повесить свой меч на стену — ни в прямом смысле, ни в переносном, как в его случае.
В облаках памяти проплыло лицо Макиты, его друга и наставника. Он не пожелал, чтобы ему удалили больной желудок и совершил сеппуку. Он попросил Нанги помочь ему, и, неохотно согласившись, Нанги взял длинный меч своего наставника и одним взмахом прекратил невыносимую боль от двух разрезов, вертикального и горизонтального, которые сделал себе Макита.
И хотя это считалось делом чести, хотя у Нанги не было иного выхода, кроме как исполнить последнюю волю Макиты, он весь побелел при виде отсеченной головы человека, заменившего ему отца. Его трясло, во рту пересохло.
Иисус не может одобрить такой поступок, подумал Нанги. Он побежал в церковь и на исповеди покаялся в том, что сотворил. Но этого ему показалось мало, и он шесть часов простоял на коленях перед распятием, моля о прощении.
За ним тогда пришел Сато, убедил его покинуть храм, куда не должна вторгаться реальная действительность.
— Друг мой, — сказал он мягко. — Зачем ты винишь себя? Ты поступил так, как должно, как поступил бы любой самурай. Ты был необходим другу, и ты был рядом с ним. Что ты теперь казнишь себя?
Глаза Нанги были полны боли и отвращения к себе.
— Я поступил не по-христиански, Сэйити-сан.
Сато, ничего не ответив, вывел его из церкви. Размышляя о Маките, Нанги вспомнил, как помог ему делать чистку в министерстве. Скольких он раздавил на своем пути, чтобы не дать им шансов продвинуться по служебной лестнице японской бюрократии? Он не раз задавался этим вопросом, потому что испытывал стыд за содеянное.
Первым был Симада. Он заплатил за свою жадность и недальновидность. Симада не замечал приближающихся перемен, и поэтому Нанги приговорил его к позору или смерти. Симада избрал благородное решение и совершил сеппуку, открыв путь Маките на пост заместителя министра.
С Симадой было сложнее всего. После него все давалось Нанги куда проще.
Теперь, лежа весь потный в отеле иностранной колонии, забравшейся, как вьюнок, на самую крайнюю точку азиатского континента, распростившись с великой заветной мечтой, Нанги с горечью спрашивал себя: разве он убивал во имя Господа?
Нанги так и не понял, разбудил ли его телефонный звонок или вывел из глубокой задумчивости. Он повернулся на кровати и схватил трубку. Светящиеся цифры на его часах показывали без тринадцати четыре утра. Китаец счел бы эту комбинацию цифр зловещей, Нанги было все равно.
— Да.
— Это Везунчик Чу, — раздался противный голос в трубке, говоривший явно запыхался. — Я на По Шан-роуд, недалеко от квартиры Сочной Пен.
Нанги сел.
— Ты еще не нашел вход?
— Я уже был там и вернулся, — возбужденно продолжал Везунчик Чу. — Вам лучше приехать сюда побыстрее.
— Зачем?
— Простите за грубость, сэр, но я боюсь, что вы мне не поверите, если я скажу. Будет лучше, если вы сами все увидите.
— Еду, — сказал Нанги, сердце его сильно забилось. Испарины как не бывало. Он свесил ноги с кровати и взял трость.
* * *
В подвале почти не было воздуха и почти не было света. Николас слышал, как круглая дверь за его спиной медленно закрывалась. Раздался щелчок автоматического замка, что отнюдь его не ободрило. Один в кромешной тьме, он продвигался к месту, которое, как ему сказали, было центром подвала. Он стоял неподвижно, все его органы чувств напряглись. Стол, несколько стульев, выключенная лампа, какой-то непонятный прибор... Что-то вроде деревянных подмостков — их назначение оставалось загадкой.
Николас задумался. Он был на Хоккайдо, но не знал точно где с того самого момента, как Котэн завязал ему глаза, предварительно связав ему руки и ноги. Его отнесли, как он догадывался, в багажник машины, принадлежавшей русским, и там заперли. Везли его чуть меньше часа. Значит, проехали миль тридцать пять или сорок от ротэнбуро. Недобрый знак.
Его размышления прервало раздавшееся в темноте гудение. Звук был едва слышным и не мог исходить от человека.
Николас сразу пошел на этот звук, принюхиваясь, как зверь. Он различил запах в пятнадцати футах от вентиляционного отверстия, находившегося под потолком, развернулся и отбежал в противоположный конец комнаты. Только так Николас мог продлить время, оставшееся ему, прежде чем хлороформ на него подействует. Ему важна была каждая минута, которую он мог выиграть.
— Не понимаю, почему мы так долго ждем, — язвительно сказал врач. — Газ проникает во все углы подвала всего за три с половиной минуты.
Он слегка помахал рукой, на которой был закреплен хронометр, чтобы всем стало видно, что прошло уже почти пятнадцать минут с того момента, как газ — необычная смесь хлороформа и концентрата мескалина, эффективного только при вдыхании, — был пущен в подвал.
— Терпение, доктор, — спокойно сказал Виктор Проторов. — Я понимаю ваше желание поскорее воткнуть ваши иголки в нового клиента, но в данном случае вам лучше послушаться меня.
Врач пожал плечами и начал насвистывать старую революционную песню. Он хотел показать всем прочим, что он не проторовская марионетка вроде них.
Кроме врача и Проторова, здесь были Петр Александрович Русилов, Котэн и два лейтенанта, подчинявшихся непосредственно Русилову. Судя по последним шифровкам, Евгений Мироненко, полковник ГРУ, получил достаточно рекомендаций Проторова и вскоре проведет особое заседание Генштаба. Присутствовать будет весь генералитет. В последнем послании Мироненко говорилось, что от Проторова требуется теперь только одно — представить доказательства его власти.
Я их представлю, думал Проторов. И тогда впервые в истории ГРУ и КГБ объединят свои силы для одного дела. Кремль задрожит от звука наших шагов, все эти старикашки наверху падут перед нами как колосья пшеницы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95
— Сколько мы еще сможем продержаться? — спросил Нанги Аллана Су немедленно после того, как в три часа банк закрылся. Пришлось вызывать полицию, чтобы разогнать огромную очередь у дверей.
— Если пойдет такими темпами, — сказал Су, — не больше сорока восьми часов. Я только что звонил в наши отделения в Вань-Чай, Цим Ша Цуй, Абердин и Стенли. Везде происходит одно и то же. Нам придется ехать в хранилище.
— Не предпринимайте пока ничего, — сказал Нанги, подперев кулаком щеку. — Без моей команды ничего не делайте.
— Да, — раздался в телефонной трубке тихий женский голос.
— Мистера Лю, пожалуйста, — попросил Нанги.
Он ненавидел эту минуту, ненавидел коммунистов как никогда.
— Как о вас доложить?
В четверть восьмого в тот же вечер машина Нанги подъехала к складу компании “Сунь-Ва” на улице Сай Пин Шань в районе Шун Вань. Это было длинное здание, выкрашенное в ярко-красный цвет. Нанги вспомнил, что китайцы не воспринимают приглушенные пастельные оттенки. Они окружают себя примитивными яркими предметами и суеверно относятся к цвету, впрочем, как и ко всему остальному.
Он вышел на переполненную улицу, вдохнул аромат пяти специй — черного перца, аниса, сушеной рыбы, сои и перца чилли. От этих запахов ему до боли захотелось домой. Впрочем, боль он испытывал еще и от сознания того, что ему предстоит сделать.
Выпрямив плечи, он выступал непринужденной походкой, чтобы как можно достойнее выглядеть перед своими врагами.
Он вошел в здание: запах специй продолжал щекотать ноздри. Никого не было, служащие уже давно ушли домой.
Нанги замедлил шаг и незаметно осмотрелся. Он заметил движущуюся тень.
— Я заварил свежий чай специально к вашему приходу.
Это был без сомнения голос Лю.
Нанги пошел на голос, переступая через разбросанные коробки и ящики. Он сел на простой деревянный стул напротив китайца. Между ними стоял обшарпанный стол. На нем лежали два абсолютно идентичных документа. Нанги не надо было читать — он знал, что это.
— Сначала чай, — сказал дружелюбно Лю, — я хочу, чтобы все произошло как можно безболезненнее для вас. — Ему легко было проявлять свою доброту теперь, когда он выиграл.
Они принялись за чай.
— Чай “Черный тигр”, — сказал Лю. — Из Пекина. Ежегодно его производят в очень небольших количествах. Вам нравится?
— Очень, — ответил Нанги, с трудом глотая напиток. Лю чуть склонил голову.
— Я польщен. — Он продолжал потягивать чай. — Кажется, сегодня перед зданием Паназиатского банка были беспорядки.
Нанги решил его проверить:
— Сущие пустяки.
— Но достаточные, чтобы вызвать полицию, да?
— Обычно полиции приходится приезжать, если в колонии ее величества собираются вместе две дюжины китайцев, — ласково заметил Нанги. — Это вызывает озабоченность правительства.
— Даже прожорливая ворона знает, когда улететь с кукурузного поля, мистер Нанги.
К чему он говорит иносказаниями? Какая необходимость вспоминать древний китайский афоризм? Он наверняка знал, что японца этим не проймешь. И вдруг Нанги пришло в голову, что никто не станет говорить загадками, если нет публики.
Подпорки складской крыши были окутаны тенями. На улице совсем стемнело, и даже высокое небо стало непроглядно-черным. Густая пыль на полу, едкий, острый запах специй. Если кто-то и затаился в этой тьме, Нанги ничего бы не заметил. Его не покидало ощущение, что они с Лю не одни здесь.
— Велик ли ущерб, мистер Нанги? — Лю снова разлил чай. Казалось, он старался не показать своего превосходства.
— Я уверен, что вы уже знаете, — осторожно произнес Нанги. — Всякий ущерб плох сам по себе. Это очевидно.
— А мне ясно, мистер Нанги, — сказал Лю, отпивая чай, — что с вами этого не произошло бы без нашего участия.
— Я тоже так подумал. Поэтому и позвонил. Возможно, этого больше всего и хотел Лю: признания собственного бессилия, потому что он поклонился, словно услышал комплимент, и указал кивком на контракт.
— Я надеюсь, что каждый пункт, оговоренный вами, составлен подобающим образом.
Он говорил так, словно он, а не Нанги вынужден пойти на все уступки, словно это он, а не Нанги сидит сейчас под прицелом.
С минуту Нанги был неподвижен. Быстрая реакция стоила бы ему “потери лица”, а он уже поступился большим, чем мог себе позволить, согласившись на эту встречу. Выдержав паузу, он взял документ и принялся его читать. Каждая строка леденила душу, каждый пункт, под которым ему придется поставить свою подпись, удручал. В ту секунду, когда он прикоснется пером к бумаге, контроль за его “кэйрэцу” перейдет в руки хозяев Лю из Пекина.
Китаец положил на стол старомодную чернильную ручку. Нанги придется тянуться за ней.
— Мы не планируем немедленную денежную интервенцию или изменение политики, — сказал Лю. — Беспокоиться совершенно не о чем.
— Я подумал о тридцати пяти миллионах долларов, — ответил Нанги. — Они должны быть доставлены завтра утром к восьми часам.
Лю невозмутимо кивнул. Каковы теперь обязательства его “фирмы”?
— Если вы попросите мистера Су или другого служащего банка, по вашему выбору, прибыть в главное хранилище Паназиатского банка, сумма будет немедленно выдана.
Конечно, думал Нанги, не сомневаюсь, что вы хорошо ознакомились с нашими хранилищами, спасибо товарищу Чину. Но вслух он сказал:
— Меня это вполне удовлетворит.
Умышленно не обращая внимания на ручку, положенную Лю, Нанги достал свою и подписал последние страницы обоих экземпляров контракта. Забрав свое перо, Лю сделал то же самое. Один из экземпляров он положил перед Нанги.
— Может быть, еще чаю? — Его глаза бегали в темноте.
Нанги отказался. Сложив “грязный”, жгущий руки документ, он собирался встать, но Лю остановил его.
Китаец извлек из нагрудного кармана ярко-красный конверт и молча вручил его Нанги.
Нанги вопросительно посмотрел на него.
— В Китае есть традиция. Вполне цивилизованная. Сумма внутри конверта — это плата за передачу. Передачу полномочий, власти, называйте, как хотите. С моральной точки зрения в этом нет ничего унизительного. Простой обмен — одно на другое.
Нанги учтиво кивнул, словно двое гуляющих обменялись любезностями, сидя на скамейке в парке. Но гнев кипел в нем, пульс сделался резким. Ничто в его движениях не выдало внутреннего состояния. Для Лю и остальных зрителей, скрывающихся в темноте, он оставался трезвым бизнесменом, потерпевшим поражение.
Нанги осторожно положил конверт в нагрудный карман, рядом с контрактом, который свинцовым грузом давил на сердце. Он отодвинулся от стола, взял свою трость, поднялся и неуклюже заковылял из помещения “Торговой компании Сунь-Ва” на улицу, где ждал автомобиль с шофером.
Ночная жизнь не волновала его ни в одном из своих проявлений, и он отправился сразу в отель. Еда казалась горькой, точно пепел, и застревала в горле, словно то были куски контракта, который его вынудили подписать Лю и его хозяева. Он стоически продолжал есть, пока тарелка не опустела, к тому моменту он уже не помнил, что заказывал. Ему было все равно.
Раздевшись, он лег в постель и уставился на потолок, как в реку прошлого. Как всегда, его охватили воспоминания. Если ты воин — останешься воином. Невозможно повесить свой меч на стену — ни в прямом смысле, ни в переносном, как в его случае.
В облаках памяти проплыло лицо Макиты, его друга и наставника. Он не пожелал, чтобы ему удалили больной желудок и совершил сеппуку. Он попросил Нанги помочь ему, и, неохотно согласившись, Нанги взял длинный меч своего наставника и одним взмахом прекратил невыносимую боль от двух разрезов, вертикального и горизонтального, которые сделал себе Макита.
И хотя это считалось делом чести, хотя у Нанги не было иного выхода, кроме как исполнить последнюю волю Макиты, он весь побелел при виде отсеченной головы человека, заменившего ему отца. Его трясло, во рту пересохло.
Иисус не может одобрить такой поступок, подумал Нанги. Он побежал в церковь и на исповеди покаялся в том, что сотворил. Но этого ему показалось мало, и он шесть часов простоял на коленях перед распятием, моля о прощении.
За ним тогда пришел Сато, убедил его покинуть храм, куда не должна вторгаться реальная действительность.
— Друг мой, — сказал он мягко. — Зачем ты винишь себя? Ты поступил так, как должно, как поступил бы любой самурай. Ты был необходим другу, и ты был рядом с ним. Что ты теперь казнишь себя?
Глаза Нанги были полны боли и отвращения к себе.
— Я поступил не по-христиански, Сэйити-сан.
Сато, ничего не ответив, вывел его из церкви. Размышляя о Маките, Нанги вспомнил, как помог ему делать чистку в министерстве. Скольких он раздавил на своем пути, чтобы не дать им шансов продвинуться по служебной лестнице японской бюрократии? Он не раз задавался этим вопросом, потому что испытывал стыд за содеянное.
Первым был Симада. Он заплатил за свою жадность и недальновидность. Симада не замечал приближающихся перемен, и поэтому Нанги приговорил его к позору или смерти. Симада избрал благородное решение и совершил сеппуку, открыв путь Маките на пост заместителя министра.
С Симадой было сложнее всего. После него все давалось Нанги куда проще.
Теперь, лежа весь потный в отеле иностранной колонии, забравшейся, как вьюнок, на самую крайнюю точку азиатского континента, распростившись с великой заветной мечтой, Нанги с горечью спрашивал себя: разве он убивал во имя Господа?
Нанги так и не понял, разбудил ли его телефонный звонок или вывел из глубокой задумчивости. Он повернулся на кровати и схватил трубку. Светящиеся цифры на его часах показывали без тринадцати четыре утра. Китаец счел бы эту комбинацию цифр зловещей, Нанги было все равно.
— Да.
— Это Везунчик Чу, — раздался противный голос в трубке, говоривший явно запыхался. — Я на По Шан-роуд, недалеко от квартиры Сочной Пен.
Нанги сел.
— Ты еще не нашел вход?
— Я уже был там и вернулся, — возбужденно продолжал Везунчик Чу. — Вам лучше приехать сюда побыстрее.
— Зачем?
— Простите за грубость, сэр, но я боюсь, что вы мне не поверите, если я скажу. Будет лучше, если вы сами все увидите.
— Еду, — сказал Нанги, сердце его сильно забилось. Испарины как не бывало. Он свесил ноги с кровати и взял трость.
* * *
В подвале почти не было воздуха и почти не было света. Николас слышал, как круглая дверь за его спиной медленно закрывалась. Раздался щелчок автоматического замка, что отнюдь его не ободрило. Один в кромешной тьме, он продвигался к месту, которое, как ему сказали, было центром подвала. Он стоял неподвижно, все его органы чувств напряглись. Стол, несколько стульев, выключенная лампа, какой-то непонятный прибор... Что-то вроде деревянных подмостков — их назначение оставалось загадкой.
Николас задумался. Он был на Хоккайдо, но не знал точно где с того самого момента, как Котэн завязал ему глаза, предварительно связав ему руки и ноги. Его отнесли, как он догадывался, в багажник машины, принадлежавшей русским, и там заперли. Везли его чуть меньше часа. Значит, проехали миль тридцать пять или сорок от ротэнбуро. Недобрый знак.
Его размышления прервало раздавшееся в темноте гудение. Звук был едва слышным и не мог исходить от человека.
Николас сразу пошел на этот звук, принюхиваясь, как зверь. Он различил запах в пятнадцати футах от вентиляционного отверстия, находившегося под потолком, развернулся и отбежал в противоположный конец комнаты. Только так Николас мог продлить время, оставшееся ему, прежде чем хлороформ на него подействует. Ему важна была каждая минута, которую он мог выиграть.
— Не понимаю, почему мы так долго ждем, — язвительно сказал врач. — Газ проникает во все углы подвала всего за три с половиной минуты.
Он слегка помахал рукой, на которой был закреплен хронометр, чтобы всем стало видно, что прошло уже почти пятнадцать минут с того момента, как газ — необычная смесь хлороформа и концентрата мескалина, эффективного только при вдыхании, — был пущен в подвал.
— Терпение, доктор, — спокойно сказал Виктор Проторов. — Я понимаю ваше желание поскорее воткнуть ваши иголки в нового клиента, но в данном случае вам лучше послушаться меня.
Врач пожал плечами и начал насвистывать старую революционную песню. Он хотел показать всем прочим, что он не проторовская марионетка вроде них.
Кроме врача и Проторова, здесь были Петр Александрович Русилов, Котэн и два лейтенанта, подчинявшихся непосредственно Русилову. Судя по последним шифровкам, Евгений Мироненко, полковник ГРУ, получил достаточно рекомендаций Проторова и вскоре проведет особое заседание Генштаба. Присутствовать будет весь генералитет. В последнем послании Мироненко говорилось, что от Проторова требуется теперь только одно — представить доказательства его власти.
Я их представлю, думал Проторов. И тогда впервые в истории ГРУ и КГБ объединят свои силы для одного дела. Кремль задрожит от звука наших шагов, все эти старикашки наверху падут перед нами как колосья пшеницы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95