Акико и Кёки работали, придерживаясь строго формальных пределов, не отступая от них ни на минуту. Это было нечто прямо противоположное двум годам, проведенным ею в Кумамото. Каждый момент ее времени здесь, в Асама, был заполнен делом, а безделье наказуемо. Оправдания любого рода нетерпимы, так же как и болезни, которые Кёки лечил различными натуральными припарками и смесями трав. Он был одаренный ёгэн, то есть химик, — Акико, которая болела редко, в любом случае выздоравливала в течение десяти часов. Тем временем ее занятия, даже наиболее сложные физически, шли без перерыва.
Неделями они жили в условиях дикой природы, далеко от замка. Нередко это происходило в ненастную погоду — в разгар зимы или в конце лета и ранней осенью, когда тайфуны обрушивались на южное побережье острова, посылая один за другим черные шквалы, подобные острым когтям дракона.
Все это делалось продуманно. Он учил ее, как использовать элементы ниндзюцу и даже во многих случаях подчинять их себе. С собой они брали только рокугу, “шесть предметов для странствий” ниндзя. Пять объединялись в шестом, утитакэ, полом стволе бамбука трехметровой длины. Внутри находились медицинские препараты, каменный карандаш, полотенце, шляпа и мусубинава, восьмиметровая свернутая бечева из женских волос, легче, чем обычная веревка, но также и крепче.
Они жили среди деревьев и кустарников, возле бегущих вниз альпийских ручьев; на горных уступах у водопадов Сираито, накрывающих тонкой и прекрасной сетью водяных струй поросшие зеленые утесы. Техника цутигумо перешла к нему через его отца от Дзинная Укифунэ, наемного убийцы на службе у Нобунаги Оды, крупного феодала “даймё”, единственного в своем роде среди всех ниндзя, так как он был карликом.
Это была техника, как назвал ее Кёки, “летучей мыши на стропилах”. Он учил Акико подниматься к потолку с помощью нэкодэ — кошачьих когтей из закаленной стали. Час за часом они висели в ночной темноте, контролируя дыхание таким образом, чтобы замедлить процессы обмена веществ в организме, и благодаря этому оставались неподвижными до самого рассвета.
Они могли бы спрыгнуть на каменный пол гибко и бесшумно, без судорог в мышцах и боли в суставах, готовые — если была бы реальная ситуация — нанести врагу неожиданный смертельный удар.
* * *
Однажды вечером, полтора года спустя, после того как она впервые вошла в замок, Кёки позвал ее в комнату, которую она никогда раньше не видела. Это была большая комната с потолком в виде арки, таким высоким, что его свод был погружен во мрак. Она разделялась необычными на вид дверями, сходными с китайскими “лунными воротами”, представляющими собой полный круг.
Здесь были татами, которые в Ямидако она видела впервые. Кёки опустился на один из них возле арки “лунных ворот”. Перед ним стоял лаковый чайный сервиз, небольшое блюдо рисовых лепешек.
Акико низко поклонилась, сняла обувь и опустилась на колени напротив него. “Лунные ворота” подымались над ними и одновременно между ними, разделяя сэнсэя и ученицу.
Все было тихо в комнате, тихо и безмятежно. Акико, настроив себя так, как он учил ее, чувствовала только гармонию его “ва”. Она наблюдала, как он заваривает зеленый чай; она не знала, что он владеет этим искусством. Его движения завораживали ее. Она ощущала расслабленность и покой.
Кёки отложил в сторону веничек, протянул ей фарфоровую чашку с дымящимся чаем. Он наклонился к ней, и она повторила его движение, склонившись вперед. Ее лоб коснулся татами по другую сторону “лунных ворот”.
Шорох, словно шуршание шелка о плоть... Резкое возбуждение, мощный выброс адреналина. Акико подогнула голову и рванулась вперед, перевернувшись, словно мяч, на татами.
Позади нее металлическое лезвие упало вниз с вершины “лунных ворот”, вонзившись в татами на том самом месте, где секунду назад находилась ее шея. Упало — и ушло в пол.
Акико вскочила на колени и уставилась широко раскрытыми глазами на своего сэнсэя, который спокойно потягивал чай.
— Как? — недоуменно произнесла она. — Я не почувствовала ни малейшего всплеска вашего “ва”. Там не было ничего... ничего.
— За этим вы здесь, — просто ответил Кёки, — “дзяхо” прячет мое “ва”.
— “Дзяхо”, — отозвалась Акико. — Магия?
Сэнсэй пожал плечами.
— Называйте это как хотите. У него много имен. Какое из них вы используете, неважно.
— Оно существует?
— Вы знали о моих намерениях?
— Я могла умереть. Вы допустили бы это?
— Лезвие высвободилось так, что я не мог больше контролировать его, — сказал он. — Вы, как всегда, оказались хозяйкой своей судьбы. И мне приятно видеть вас здесь, рядом со мной. Вы не первая женщина, которая пришла сюда, чтобы найти то, что предназначается для мужчин. Женщина извечно обладает контролем над энергией, таким путем овладевая ею. Это косвенная стратегия; женственная стратегия. Таким образом в нашем обществе мать контролирует сына, а жена — мужа. Гораздо реже женщина ищет более прямые способы, желает получить абсолютное превосходство над мужчинами через собственную силу. Как я уже говорил, некоторые пытались. И ни одна не преуспела. Быть может, ты станешь первой жрицей. — Он встал и поднял руку ладонью вверх. — Идем. Пора начать твое истинное обучение.
Он был как лицо под дождем. Она смотрела на него — и не видела. Он был рядом с ней и в то же время нет. Быстро, словно “ками”, он мерцал, светился, а затем исчезал.
* * *
Она провела с ним годы, он держал ключ к ее миру, проникал к ней с его помощью, но пришло время, когда она начала сомневаться; была ли она вообще в Ямидако.
Швейцарские Альпы вздымались вокруг большого шале, в котором она лежала, обвязанная чистыми белыми бинтами. Она не могла видеть и большую часть времени не слышала ничего, что могло бы привлечь ее слух. Она жила воспоминаниями.
Кёки сделался мечтой, невещественной почти как пар, поднимающийся от земли в лесу. Но это не относилось к тому, что она приняла от него.
Каждый день сиделки в белых одеждах выкатывали ее наружу, на солнце, ровно на сорок минут. Швейцарцы в некоторых вещах были столь же точны, как и японцы. Например, в соблюдении расписания.
Она вспоминала мгновение, когда разъяренный кабан вырвался из подлеска и бросился на них. Она стояла на ногах, когда яростно хрюкающий зверь налетел на нее. Она видела перед собой его клыки, острые, блестящие, кривые. Они торчали из пасти, готовые вонзиться в нее.
Она не сделала ни одного движения. Ее душа была подобна гладкой поверхности озера. Она открыла рот. Из него само собой вылетело “киаи”, известное как “тоатэ-ноатэ”, отзвук удара.
Зверь развернулся в воздухе, испустил резкий визг и отключился, как если бы что-то мощно сдавило ему глотку. Он грузно повалился на бок и лежал до тех пор, пока, как учил ее Кёки, она не решила прекратить свой крик.
Она вспоминала прикосновение кимоно Кёки к тыльной стороне ее руки. Ощущение его присутствия в течение долгого послеполуденного сна, когда он, казалось, являлся в ее грезы, словно сон в Ямидако был частью ее подготовки. Ее тянуло к его урокам, как молодого мужчину тянет к сексу; она мечтала о них, это было почти наваждением.
В их отношениях была целомудренность, которую она не помнила в отношениях с другими мужчинами. Он не был святым, но она не желала его. Потому что искала в нем иное — нечто большее, чем обладал только он. Он имел “дзяхо”, и она стремилась к этому до тех пор, пока оно не стало ее любовником.
Она вспоминала их развлечения. Она провела с ним семь лет, значительный срок для обоих; магическое число. Настал срок вернуться в мир и заявить о своей мести.
Лицо под дождем, мерцание.
Она была наполовину уверена, что после ее ухода замок обратится в руины, укрытые зеленью молодой поросли. Дождь падал ей на плечи в одном ритме с мелодией комусо. Перед ней легко и быстро проносились кролики, и одинокий ястреб парил в изменяющихся токах воздуха над верхушками деревьев.
Спускаясь с морозных высот Асама когэн и смешиваясь с толпой туристов и постоянных жителей Токио, она думала о том, что человек, которого ей больше всего не хватает, — это Сайго и что уроки Кёки на семь лет стали как бы ее возлюбленным, потому что Сайго не может им быть. Она отодвигала мысль о нем в сторону, чтобы не мучить себя.
Его больше не было в Кумамото, как ей сказали по телефону, и она направилась в пригород Токио, где, как он говорил, жила его семья.
Она не встречалась с ним семь лет, но, когда рельсы железной дороги повели ее к месту назначения, ей показалось, что с тех пор прошло не больше семи минут. Один вздох времени. Между ними не было преграды, не было чувства отчужденности или перемен.
Иногда Сайго рассказывал о своих родителях, и, конечно, она замечала выражение опустошенности на его лице, когда он говорил о смерти отца, но он не сказал такого, что подготовило бы ее к великолепию этого дома.
Прежде всего, он был большой — редкое качество для японских домов; второе — его окружали прекрасные цветники и фруктовые сады. Это свойство ценилось высоко, и Акико была поражена тем, что столько всего принадлежит одной семье.
Она была еще больше поражена, узнав, что “семья” сейчас состоит из матери Сайго и дюжины слуг. Ни братьев, ни сестер, ни каких-либо других членов семьи.
Мать оказалась миниатюрной женщиной с удивительно властным лицом истинной жены самурая. Традиции для нее означали очень многое.
Как желанный гость Акико была встречена у входа служанкой и препровождена в комнату, где другая служанка распаковывала ее сумки, в то время как третья проводила ее в ванную. Потом ее накормили жареным акульим плавником в соевом соусе, восхитительным холодным салатом из морских водорослей, якитогри из цыпленка, рисом и напоили светло-золотым чаем, вкус которого был ей незнаком.
Между тем дело шло к вечеру. Четвертая служанка появилась, когда она закончила трапезу, и проводила ее обратно в комнату, где постель была уже готова. Таким образом, она провела первые шестнадцать часов в этом доме, не встречаясь с хозяйкой.
На следующее утро Акико проснулась и оделась в свое лучшее кимоно, которое, поглядевшись в зеркало, нашла не слишком хорошим. Ее жизнь до сих пор оставляла слишком мало места для того, чтобы задумываться о приятной стороне того, что она женщина.
Концы рукавов кимоно были обтрепаны, а шелк не лучшего качества. Итами же была прекрасно одета. Акико подумала, что она выглядит достойно общества самых знатных дам Японии.
Они встретились в одной из комнат в шестнадцать татами, куда Акико проводили вскоре после того, как она оделась и тщательно причесалась. Молодая женщина, которая впервые ввела Акико в комнату, теперь очень вежливо и тихо постучала в сёдзи, вошла только после ее разрешения и, опустившись позади Акико на колени, почти час причесывала и укладывала ей волосы, пользуясь принадлежностями, которые Акико передала ей: “куси” из дерева цугэ, в прошлом он принадлежал Икан, и набор кандзаси — подарок Симады.
Взяв у служанки зеркало, Акико была поражена, как она была похожа на свою мать. Сколько лет прошло с тех пор, когда у нее была такая прическа? Она не могла вспомнить, она не могла даже сказать, нравилась ли она себе сейчас.
Между ними стоял чайный прибор прекрасной работы из тончайшего полупрозрачного фарфора. Сложность чайной церемонии преследовала двойную цель. Она снимала напряжение и неловкость, неизбежно испытываемые незнакомыми людьми при первой встрече, а к тому же помогала сконцентрировать внимание на дзэн — сути гармонии.
К концу традиционного ритуала если они и не стали друзьями, то по крайней мере не чувствовали себя совершенно чужими друг другу.
— Я рада, что вы приехали, — сказала Итами.
У нее был приятный, хорошо поставленный голос, а манеры, хотя и традиционно сдержанные, несли в себе ту искреннюю теплоту, которая помогла Акико чувствовать себя непринужденно и спокойно.
— Мой сын несколько раз говорил о вас.
Акико понимала, что за этими словами скрыто больше, чем высказано.
— Вы появились в неудачное время, — продолжала Итами. — С тех пор как Сайго не живет здесь, он появляется раз в неделю. Вы можете, конечно, остаться у нас.
— Я никак не думала вторгаться к вам надолго, — ответила Акико, — но я благодарна вам за ваше предложение.
— Предложение ничего не стоит, если не будет принято, — настаивала Итами. — Как вы могли заметить, дом у нас большой, можно сказать, слишком большой для одной женщины. Мне порой бывает одиноко, и чье-то присутствие могло бы скрасить мое существование. Мне было бы очень приятно пообщаться с гостьей. Я вам по душе?
— Если вы желаете, то конечно. Я никогда не видела такого прекрасного дома. Здесь очень хорошо.
— Вы преувеличиваете, — сказала Итами, но Акико видела, что она польщена комплиментом.
На следующий день, в полдень, Итами сказала:
— Я была напугана безвременной смертью бедной Юко, опасалась, что Сайго закроет свое сердце для женщин.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95