— Нет, — проворчал Николас. — Сказать по правде, я никак не могу привыкнуть к моему богатству. Я чувствую себя с ним не совсем уютно.
Конни кивнул: — Да. У денег есть своя карма. Их надо усмирять, как необъезженного жеребца.
— Стараюсь, — ответил Николас, когда Конни прибавил газу, устремляясь в восточном направлении по Ванвикскому скоростному шоссе.
Дворники, смахивающие капли с ветрового стекла, издавали звуки, чем-то напоминающие ритмичную музыку. И только когда они проехали Патчог, Николас заговорил опять:
— Дурные новости долго шли за мной по пятам. Теперь они уже опередили меня. Они такого рода, что я предпочел бы, чтобы ты ни в коем случае не впутывался в это дело. Лучше всего ты сможешь мне помочь, находясь не в эпицентре, а на периферии.
— Насколько все плохо? — спросил Конни абсолютно бесстрастным голосом.
— Я как будто попал в туннель, — ответил Николас, — и, по правде говоря, не знаю, выхожу ли из него.
— Это плохо, — сказал Конни. Он быстро улыбнулся Николасу. — Но хорошо, что у тебя есть друзья в такой ситуации.
— Знаю.
— Но друзьям не говорят «не впутывайся». Ник. Им не говорят оставаться на периферии, когда они могут помочь тебе уцелеть.
— Конни...
— Я не собираюсь позволять тебе связывать мне руки за спиной, а затем видеть, как тебя бьют.
Ни слова не было сказано о Терри Танака и о долге Конни перед Николасом. Японцы никогда не говорят о «гири». Все знают, что это явление живет своей жизнью в сознании людей, существует в воздухе, которым мы дышим, и без него мы не люди.
— О'кей, — ответил Николас.
Все остальное он оставил невысказанным. Когда Конни свернул с Монтокского шоссе на автостоянку перед большим универмагом в Вест-Бэй Бридж, он произнес:
— Здесь ничего не изменилось.
Конни с силой тормознул. Фары «Бьюика» высветили пустующие места.
— Твоей машины здесь нет, — заметил он.
— Это хороший знак, — ответил Николас, подумав, что это, конечно, Жюстина взяла ее со стоянки. — Просто высади меня возле дома.
— Я могу поболтаться поблизости, если хочешь.
Николас понимал, что имел в виду Конни. Тот хотел быть где-нибудь поблизости, если что-то случится.
— Ты был бы более полезен мне в городе. У меня есть несколько дел, которые я мог бы тебе поручить. — Он протянул Конни завернутую в лист бумаги аудиокассету, которую Николас записал во время перелета. — Прочти, когда приедешь домой, — сказал он, указывая глазами на бумагу.
Конни взял кассету и листок, вырулил от стоянки и направился на Дюнную улицу, идущую вдоль побережья. Было уже поздно, и пляж пустовал. Только какие-то ребята стояли у своих машин, курили и, вероятно, пили. Но городишко выглядел очень мирно, как место действия какой-нибудь сказки. Казалось, что сейчас на улицу выйдут плюшевые мишки и начнут плясать.
Николас подумал о Жюстине. Он вспомнил Рождество, проведенное им здесь как раз перед отъездом в Японию. Им нужно было побыть одним, подальше от города и всего того, что могло бы как-то напоминать им о резне и ужасах, устроенных там Сайго. Как красив был тогда их поселок, с рождественскими елками, увешанными разноцветными огнями, припорошенный снежком в рождественское утро, залитый слепящим солнцем! На берегу было так холодно, что Они не смогли даже совершить свою обычную раннюю прогулку, а убежали обратно в дом, чтобы выпить по запотевшему стеклянному бокалу глинтвейна, который приготовила Жюстина, пока они разворачивали подарки. Она подарила ему часы, которые он носит до сих пор, а он ей — рубиновые бусы от Тиффани. Как старательно и долго он выбирал их для нее! И Каким счастьем светилось ее лицо, когда она открыла синюю коробочку!
Что произошло с ними с тех пор? Когда они потерялись, уйдя внутрь самих себя? Когда перестали быть счастливой парой.
— Прибыли, — объявил Конни. Фары «Бьюика» осветили машину Николаса: «Корвет» 1962 года выпуска, белого цвета с красными вставками по бокам. Через год после ее покупки Николас полностью переделал ее, и ход у нее стал поистине удивительный.
— Эй, а там кто-то есть, — сказал Конни. Его голос прозвучал настороженно, и Николас почувствовал, как напрягается все его тело. Свет в доме был включен, но Николас не видел, чтобы там кто-нибудь двигался.
— Все нормально, — сказал Линнер, вылезая из «Бьюика» и вытаскивая сумку. — Возвращайся домой, Конни. Тебе многое предстоит сделать.
Конни кивнул, подождал, пока Николас отойдет в сторону, и выехал задним ходом с покрытой гравием подъездной дорожки. Николас поднялся по ступенькам к дому. Атлантический океан нещадно бился о береговую линию, отвоевывая за зиму по два, а то и три ярда, пока не придет весна и ветры не потеряют свою ярость. Здесь было на десять — пятнадцать градусов холоднее. И он был рад такому холодку после липкой жары аэропорта. Теперь бы поскорее душ принять да поесть! На пороге он достал ключ, решив не звонить в дверь. Несмотря на то, что он сказал Конни, надо соблюдать меры предосторожности. Кто знает, где сейчас находится Сендзин Омукэ и что ему, кроме изумрудов Со-Пенга, нужно.
ЕСЛИ ТЫ УМРЕШЬ СЕЙЧАС, ЭТО БУДЕТ СЛИШКОМ ЛЕГКАЯ СМЕРТЬ. ТЫ ДАЖЕ НЕ УСПЕЕШЬ ПОНЯТЬ... Что имел в виду дорокудзай? Николас подумал, что сейчас он находится к разгадке ближе, чем когда-либо. Переступая через порог, он услышал льющуюся из стереопроигрывателя музыку. Трейси Чапмэн пела «Быстрый авто», одну из любимых песен Жюстины. Теперь можно немного расслабиться, подумал Николас, но напряжение не проходило. Он оглядел большую, просторную гостиную, столовую, кухню. Этот простор казался просто шокирующим после стольких лет, прожитых в Японии, где все было таким миниатюрным: маленькие, изящные микромиры, стоящие плечо к плечу, локоть к локтю на земле, где хроническая перенаселенность стала стилем жизни.
Удивительно, что огромный аквариум, служащий демаркационной линией между плацдармами, где обедают, а где отдыхают, содержался в идеальном порядке. Троица морских ангелов с развевающимися плавниками-крыльями горделиво проплыла вдоль стеклянной стены, а его любимица, полосатая зубатка, устремилась прямо к нему, пожирая на ходу мелкие водоросли.
— Привет, дружище, — шепнул ей Николас. — Рад снова видеть тебя.
Поставив чемодан на пол, он бесшумно двинулся по дому. В их главной спальне он увидел чемоданы Жюстины. Они, раскрытые, стояли на кровати. Кроме одежды Жюстины, оттуда ничего не вытаскивали. Из ванной доносился звук льющейся из душа воды, потом звук прекратился.
Он стоял в полутьме холла его собственного дома, прислушиваясь к тому, как его собственная жена движется в ванной комнате. И он почувствовал себя посторонним здесь, будто это не его дом и не его жена. Единственным местом на земле, к которому он чувствовал духовную привязанность, была Япония. Он вдруг понял, чего стоила ему эта привязанность. Япония была его природным местом обитания, но Жюстина там не могла жить. Значит, привязанность к Японии стоила ему Жюстины. До этого момента ему как-то в голову не приходило, до чего это все ужасно. И сейчас, стоя среди вещей, которые должны бы быть родными и знакомыми, но таковыми не ощущались, он смог увидеть мир глазами Жюстины, увидеть чуждое в привычном. Он уже был готов развернуться и уйти прочь, но не смог. Она приковала его к месту, как и чувство своей неприкаянности. Странное ощущение, с которым он никак не хотел смиряться.
Николас не знал, что ему делать. Но тут дверь ванной отворилась, и в облаке ароматного пара явилась Жюстина. Она завернулась в простыню, а на голове был тюрбан из полотенца. Увидав его, она остолбенела.
— О Господи, Ник!
И вот она уже в его объятиях, плача и смеясь одновременно. Ее теплое, влажное тело прижалось к нему. Она покрывала поцелуями его лицо, и он чувствовал нежный аромат ее тела сквозь запах душистого мыла и шампуня. Невероятная нежность захлестнула его, и он понял, что любовь к жене никогда в его сердце не умирала. Вот только не совсем ясно, отступила ли она сама на какое-то время или была вытолкнута оттуда нарочно.
Он понял, что его отчуждение от Жюстины — как, впрочем, и от всего на свете — было необходимым этапом, его жизненного пути, если вспомнить о свалившемся на него «тандзянстве». Но с этим ощущением он и подавно не успел сжиться, не умея ни объяснить его, ни понять. Все, что он понимал теперь, так это то, что они с Жюстиной снова вместе, как и тогда, когда они впервые встретились на берегу, совсем неподалеку от того места, где он был сейчас. Тогда они стояли, утопая ногами в мокром песке, подозрительно приглядываясь друг к другу, и им и в голову не приходило, что в ближайшем будущем они бросятся друг к другу навстречу, забыв обо всем на свете.
Как бы там ни было, но теперь он снова обрел цельность, и радость, острая и несомненная, захлестнула его с новой силой.
— Господи, как я люблю тебя, Жюстина! А она все плакала и шепотом повторяла: — Ник, Ник, Ник, — будто повторение его имени могло убедить ее, что он действительно вернулся к ней. — Я так боялась, что никогда не увижу тебя, что...
— Но почему? — Он слегка отстранил ее от себя, чтобы заглянуть ей в лицо. — Что тебе взбрело в голову, что я не вернусь?
— Я... Я... — Жюстина покачала головой, и полотенце, тюрбаном закрывающее голову, упало на плечи, а волосы, влажные и спутанные, как тенета любви, вырвались на свободу. — Я не знаю. Я...
И он увидел это в ее глазах, в красных точках, утопающих в зелени. Он увидел Тао-Тао, спрятавшееся там зловещим пауком. Сердце у него заныло, и он сделал над собой усилие, чтобы прогнать страх. Больше всего ему сейчас была нужна уверенность, что он избавит ее и от этой напасти, как избавил от гипноза Сайго.
— Кто-то тебе внушил это, — сказал он. — Кто-то заставил тебя поверить в эту чушь. — Он говорил намеренно резким тоном, чтобы встряхнуть ее, заставить собраться. Без ее помощи освободить ее от Тао-Тао будет невозможно.
— Да, — ответила Жюстина с каким-то удивленным видом, словно ее только что пробудили от сна. — Я помню... что-то помню. — Она посмотрела ему прямо в лицо. — Как во мне или в дыму, колеблющемся, перемещающемся, уплывающем прочь, когда я пытаюсь это рассмотреть.
Он видел страх. Затаившийся в ее лице, засевший даже в красных точках на радужной оболочке. — Ник, что со мной происходит? У меня ощущение, что я живу в двух разных мирах. Не знаю, как это сказать, но, понимаешь, меня будто заперли куда-то и одновременно отпустили плыть по воле волн. Безумие какое-то, верно?
— Не такое уж это и безумие, как тебе кажется, — ответил Николас. — Почему бы тебе не одеться? А я пока соображу чего-нибудь поесть и...
— Не отходи от меня, — ухватилась за него Жюстина. — Пожалуйста, Ник! Я не могу ни секунды быть без тебя, когда ты вернулся. Мне бы только смотреть на тебя, прикасаться к тебе. Я... Мне кажется, ты исчезал не на несколько недель, а на несколько лет. А я... — она вскинула голову, — я не понимаю, что со мной происходит.
— Одевайся, золотко, — настаивал Николас. — Так и простудиться недолго.
Жюстина улыбнулась, влезла в джинсы и черную водолазку.
— Так лучше? — она опять приблизилась к нему. — Ник, скажи мне, что со мной творится?
Он обнял ее, приласкал.
— Помнишь Сайго? Как он тебя загипнотизировал? — Она кивнула. — Так вот, нечто аналогичное случилось и сейчас. Хотя ты этого и не помнишь, но тот, кто охотится за мной, приходил в наш дом в Токио. И какое-то время находился там с тобой. — На лице ее появилось недоумение. — Ты не помнишь какого-нибудь подозрительного незнакомца, внезапно появившегося у дверей?
— Нет, — ответила Жюстина. — Был только какой-то велосипедист. Но я не помню, куда он потом делся.
— Что за велосипедист?
— Я... ну, я его чуть не задавила. Выезжала на дорогу по подъездной дорожке и не заметила его. Мне повезло, а ему — тем паче, что его только отбросило к дереву. Я перепугалась, но он сказал, что с ним все в порядке, и хотел уехать восвояси. Но я настояла, чтобы он зашел к нам в дом и выпил чашку чая. — Она грустно улыбнулась. — Я все стремилась выработать у себя японский взгляд на вещи. Его отказ я приняла за проявление вежливости. Но он зашел, однако.
— И что произошло потом?
— Что? — Жюстина испуганно посмотрела на него. — Не знаю, право. Не помню. По-моему, просто попил чаю и ушел.
— Но это не все, что произошло, — сказал Николас. — Этот велосипедист был Сендзин Омукэ.
— Точно. Он так назвался. Я теперь вспомнила.
— Это был дорокудзай, Жюстина.
Она опять задрожала, и ее глаза наполнились слезами.
— О Ник, что произошло? Что он со мной сделал? Я ничего не помню...
— Я знаю, что он сделал, — ответил Николас, хотя не знал ровным счетом ничего. — Я этим займусь. — Однако он не знал, сможет ли он заняться этим и что из этого получится. Он подумал, стоил ли говорить ей сейчас о том, что он, оказывается, прирожденный тандзян. Не испугает ли это ее еще больше?
Он увел ее в гостиную, где было просторнее и светлее, налил ей немного виски.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86