Подслушивает его разговоры, следует за ним по пятам. Зачем? Конечно, из-за ИУТИРа. «На кой бес мне эти игры?» — возмущался Негодяй. Признанный гений-компьютерщик, он хотел только одного: спокойно работать. Он уже перешел на следующую стадию в разработке своего вируса-гиганта. Со слов Шизей он знал теперь, что мозг «Пчелки» настолько быстро работает, что его система защиты скушала его ИУТИР. Лазерные транзисторы вместо традиционных (Негодяй был искренне удивлен, узнав, что американцы так далеко продвинулись в компьютерном деле) обеспечили «Пчелке» сверхскоростной режим, но при некоторых обстоятельствах это достоинство можно обратить в свою пользу. Даже сам тоннельный эффект — превращение электронов, несущих информацию, в световые волны, а не в отдельные частицы, — который делает эти транзисторы такими шустрыми, можно заставить нести на себе спирали ИУТИРа. Единственное, что надо сделать, так это модифицировать вирусную программу, приспособив ее к лазерным процессорам «Пчелки».
И вместо того, чтобы заниматься делом, он, как последний придурок, идет, сам не зная куда, испуганно поглядывая через плечо, не следит ли за ним кто. Он опять вспомнил фильмы, которые он страсть как любил в детстве, и они подсказали, что делать.
Следующие полтора часа он потратил на то, чтобы запутать след, делая петли «двойки», как заяц, исчезая внезапно в магазинах, быстро пробегая узкие переулки, просматриваемые в обе стороны. Сменил несколько автобусов, заскакивая в них и спрыгивая с подножки в последний момент.
В конце концов успокоился: если кто-нибудь и следил за ним, то давно уже отстал. Теперь можно отправляться к Киллан.
* * *
Николас попросил Нанги проводить его до аэропорта. Когда Томи предложила отвезти их, Николас сказал:
— Вы нужны здесь, сержант. Дел тут предостаточно.
По предложению Николаса, Томи связалась с нью-йоркской полицией, чтобы там приняли меры к задержанию Сендзина в аэропорту Кеннеди. Уже на основе одних только показаний владельца «Шелкового пути» его можно было арестовать. Она сообщила Николасу имя и номер удостоверения нью-йоркского детектива, с кем вела переговоры.
Когда Николас второпях засовывал в чемодан белье, паспорт, деньги и прочие необходимые в дороге вещи, в комнату вошла Уми.
— Есть многое, о чем с тобой хотел бы поговорить Нанги, но, из соображений приличия, так и не решился, — сказала она. — Он принадлежит к старой школе. Ну, а я... Отдавая старой школе должное, я все-таки более свободна. Моя значимость в жизни меньше, но вижу я больше. Понимаешь?
Николас прекратил сборы, так и не донеся до чемодана приготовленную пару рубашек.
— Я всегда прислушиваюсь к тому, что ты говоришь, Уми, — сказал он. — Ты разве не знаешь?
Уми подошла к нему вплотную, повернула его лицо к свету, взяв за подбородок.
— Что я вижу? Ты переменился, Николас.
— Я — тандзян, — объяснил Николас.
— Не в этом дело, — сказала Уми. — Тандзяном ты рожден, унаследовав это от матери.
Николас отпрянул:
— Ты об этом знаешь? — Она кивнула. — А Нанги?
— И Нанги знает.
— Но почему вы молчали об этом?
Она улыбнулась.
— Ты бы все равно не поверил, — убежденно сказала она. — Да это и не наше дело.
Николас бросил рубашки в чемодан.
— Да я и сейчас этому не совсем верю.
— Не тандзянство тебя изменило, Николас. — Она все всматривалась в его лицо, наверно, с такой же сосредоточенностью, с какой изучала тексты памятников человеческой культуры.
— Я стал сильнее, Уми. Будучи ниндзя, я никогда не чувствовал себя таким сильным.
Глаза Уми все еще изучали его.
— Дорокудзай близок, — сказала она. — Ближе, чем ты можешь себе вообразить.
— Он уже на полпути к цели, — сказал Николас, возобновив свои сборы. — Мне надо наверстывать упущенное время.
— Будь осторожен. Твои новые силы могут поначалу ослеплять тебя. Тебе надо многому научиться, Николас. Прежде всего ты должен понять, что сила может быть одновременно и слабостью. — Уми наблюдала, как он продолжает упаковываться. Она стояла напротив него, по-прежнему не отрывая глаз от его лица. — Говоря о дорокудзае, забудь о времени и расстоянии. Помни об энергии его мысли. И еще о даре обманывать зрение. И то, и другое у дорокудзая что-то вроде фирменных знаков.
— Предупрежден — значит вооружен, — сказал Николас, застегивая чемодан и беря его в руку.
— И не относись легко к угрозе, нависшей над вашим совместным предприятием, — прибавила Уми.
Николас улыбнулся в первый раз за все утро:
— Поверь мне, я отношусь к этому со всей серьезностью. Именно поэтому я попросил Нанги проводить меня. У меня есть кое-какая идейка, но, боюсь, претворение ее в жизнь сопряжено с опасностями — не только для меня, но и для Нанги. Я хотел бы, чтобы ты была в курсе, Уми.
— Я полностью доверяю тебе, Николас, — сказала она. — И Нанги тоже. — Это было все, что он хотел сейчас от нее услышать, и Николас почувствовал к ней большую благодарность за поддержку.
— Мне нужна твоя помощь, — сказал он. — После того, как мы уедем в аэропорт, ты должна позвонить по одному телефону. Не звони из дома. Найди какой-нибудь телефон-автомат. — Он дал ей нью-йоркский номер. — Услышишь долгие гудки — не вешай трубку ни в коем случае. Кто-нибудь обязательно подойдет. Если услышишь мужской голос, скажи только, что он должен быть готов к завтрашнему дню. А если ответит женщина, скажи, что звонишь по поручению Тик-Тика. Спроси, когда будет мужчина. И не забудь сделать поправку на разницу во времени. Скажи, что перезвонишь, и повесь трубку. Услышав его голос, скажи ему только, чтобы был готов. Хорошо?
Уми кивнула:
— Хорошо.
Слава Богу, что есть друзья, на которых можно положиться, подумал Николас. В дверях он повернулся:
— И еще, Уми! Не говори об этом Нанги. Это только встревожит его.
Уми смотрела на него своими проницательными черными глазами. Ему показалось, что она хотела что-то сказать, но передумала.
— Всего Вам доброго, Николас-сан, — сказала она вместо этого, сложив ладони лодочкой и кланяясь.
Николас поклонился в ответ.
— Всего доброго, Уми-сан. И большое спасибо.
* * *
Жюстина сидела в третьем кресле от окна гигантского Боинга 747. Она смотрела на проплывающие внизу облака, но взгляд ее был обращен внутрь ее души.
Что она помнила, из своего столкновения с Сендзином Омукэ? Пожалуй, правильнее было бы поставить вопрос иначе: что он позволил ей запомнить? Ее сознание было по-прежнему блокировано Тао-Тао так, что ее мысли обтекали, как островок в реке, все связанное с тем, что она была вынуждена сделать по его приказу.
Так что она думала не о нем, а о ее жизни в Японии. Время, прожитое там, казалось таким спрессованным, таким насыщенным всякими событиями, словно она прожила там всю жизнь, а не какие-то четыре года. Как-то ей попались записки одного солдата, воевавшего во Вьетнаме, и его ощущение времени странным образом перекликалось с тем, что она чувствовала теперь. В обоих случаях наблюдается некоторая дезориентация, вызванная сходными явлениями: замкнутый круг общения, острое ощущение давления чужеземной культуры, общая нестабильность повседневной жизни. Все это, оказывается, может вести — и часто ведет — к искаженному восприятию реальности. И именно это, думала Жюстина, объясняет, почему она сейчас возвращается домой. Разве это не так?
Внезапно у нее разболелась голова, и она достала из сумочки пару таблеток аспирина, прошли по проходу между креслами, нетвердо ступая, к тому месту, где был кран тепловатой, затхлой воды. Запила таблетки.
Вернувшись на свое место, протиснувшись мимо девочки, занимавшей соседнее кресло. Закрыла глаза и скоро уснула. Ей приснился; Сендзин в виде белого тигра, крадущегося за ней по пятам сквозь джунгли.
Ребенком Жюстина больше всего любила смотреть на тигров, когда ходила в зоопарк. Но белых тигров знала только, по фотографиям и поэтому всегда придавала особое значение такой раскраске; не такой красивой, как у их собратьев, но зато более мужественной и несколько печальной. Ей казалось, что альбиносы добровольно отказываются от более ярких цветов, компенсируя эту утрату чем-то другим. У людей тоже такою бывает.
Сендзин, белый тигр, все приближался, огромными скачками преодолевая густые заросли, сдерживающие ее продвижение. Расстояние между ними быстро сокращалось. Вот он уже присел, чтобы броситься на нее, и открыл свою клыкастую пасть. Но вместо того, чтобы откусить ей что-нибудь, он вдруг заговорил. Причем голосом Хони. У МЕНЯ НИКОГДА НЕ ВУДЕТ СЕМЬИ. Я ОДИН, ВСЕГДА ОДИН, — сказал ей тигр голосом ее подруги-психоаналитика. И уселся на задние лапы, тяжело дыша, терпеливый, как бог.
Жюстине стало жаль этого огромного зверя, такого мужественного и такого печального. ВЫ УЖАСНО ОДИНОКИ, ПРЕДПОЧИТАЕТЕ ПАРИТЬ, ПОДОБНО ОБЛАКУ, НАД ЗЕМЛЕЙ, СЧИТАЯ, ЧТО ЗДЕСЬ НЕВОЗМОЖНО ДЫШАТЬ ОТ СКУЧЕННОСТИ. А НЕ ТЯЖЕЛО ЛИ ДЫШАТЬ В РАЗРЕЖЕННОМ ВОЗДУХЕ ОДИНОЧЕСТВА?
Огромный хвост белого тигра хлестал во все стороны, стуча по черной земле: тук-тук, тук-тук, — как огромное сердце. Я ВСЕГДА ОДИН. В ДЕТСТВЕ Я ПЛАКАЛ ОТ ОДИНОЧЕСТВА, И МНЕ БЫВАЛО СТЫДНО ЗА СВОЮ СЛАБОСТЬ, В КОНЦЕ КОНЦОВ Я ЕЕ ПРЕОДОЛЕЛ. СЛАБОСТЬ? О НЕТ! У ВАС В ГЛАЗАХ БОДЬ. КАША ДУША ВСЯ В ШРАМАХ, — сказала Жюстина и протянула руку, чтобы погладить зверя.
Он ей улыбнулся. МОЙ ДУХ ЧИСТ, ОН НЕ ЗНАЕТ ЭМОЦИЙ И, СЛЕДОВАТЕЛЬНО, НЕ НУЖДАЕТСЯ В УТЕШЕНИИ. Но Жюстина видела, что он говорит не от сердца, и она, преодолев страх, приблизилась и обвила руками шею зверя. И в этот момент тигр начал разваливаться прямо у нее на глазах. Морда пошла трещинами, и из-под нее проглянули черты Хони. Она что-то говорила Жюстине, что-то очень важное, но неразборчиво. Жюстина вся обратилась в слух, но по лицу Хони уже вошли трещины. Оболочка развалилась, и на нее смотрел Сендзин Омукэ. Все еще в объятиях сна, Жюстина спрашивала себя, где она могла видеть этого человека. Кто он такай? Но прежде чем она успела вспомнить, лицо Сендзина Омукэ начало таять, будто оно было сделано из воска, — очевидно, не выдержав ее пристального взгляда.
Вот истинная сущность этого человека: один обман, скрывающий другой. Все остальное — иллюзия.
Она смотрела в лицо своему преследователю, и сердце ее похолодало. Она хотела закричать, голосовые связки даже заболели от напряжения — и лишь беззвучно открывала рот. Она хотела убежать — ноги не слушались. Она понимала, что умрет, если не убежит, но бежать было некуда.
Жуткая символика сна дошла до ее сознания, и она очнулась.
— A-a-a! — вырвалось у нее вместе с дрожью, которая сотрясала все тело.
— Что с вами?
— А?
— Вы вся дрожите. — Голос был детский, голос той девочки, чаю сидела с ней рядом, читая книгу с самого момента взлета. — Вы не заболели?
— Нет, — ответила Жюстина, изо всех сил пытаясь улыбнуться. Она откинулась головой на спинку сиденья. — Это только сон.
— Моя мама говорят, что нельзя бояться снов, — сказала девочка. — Ваша, наверно, тоже говорила. Вы испугались, потому что не любите слушаться?
— Да, — улыбка Жюстины стала немного более естественной. — Наверное, так оно и есть.
Девочка дорылась в кармане своего, рюкзачка, вытащила шоколадку. — Возьмите «Сникерс», — предложила она. — Мне он всегда помогает.
Жюстина рассмеялась:
— Спасибо. — Она начала разворачивать угощение. — Знаешь, она слишком большая для одного. Давай пополам?
— Давайте! — радостно согласилась девочка.
Наблюдая, как маленький ротик поглощал шоколадку с неподдельным наслаждением, Жюстина обнаружила, что это дало ей больше удовольствия, чем ее собственная половина.
— Как тебя зовут?
— Марта.
— А меня Жюстина. Очень приятно познакомиться.
— Мне тоже! — сказала Марта, слизывая с губ остатки лакомства.
— Ты путешествуешь одна?
Марта скорчила рожицу. — Моя мама в Нью-Йорке, а папа — в Токио.
— Да, большое расстояние их разделяет, — заметила Жюстина. Лицо Марты погрустнело. — Они разделились до того, как папа уехал.
— Вот как! — пробормотала Жюстина, чувствуя, будто ненароком зашла в чужую комнату. — Ну, во всяком случае тебе удается видеться с обоими. А заодно и Японию посмотреть.
— Да, — просияла Марта. — Я люблю Японию. Здесь у меня столько друзей. Всегда жалко уезжать. — Но ее лицо говорило Жюстине, что не из-за друзей ей было жаль покидать эту страну.
— Я хочу вам кое-что показать, — сказала Марта и опять полезла в рюкзачок. Она извлекла оттуда лист шероховатой бумаги, свернутый и перевязанный ленточкой. Марта развязала бантик, развернула лист и с застенчивой улыбкой подала его Жюстине. — Я сама это нарисовала.
— Да это просто чудо! — восхитилась Жюстина. Так оно и было: японский пейзаж, необыкновенно трогательный в простоте и безыскуственности смелых линий. В нем было схвачено что-то такое, для чего у Жюстины не было слов, какая-то строгость и ясность, но увиденная глазами ребенка. Все вместе создавало впечатление потрясающей правды.
— Одну картину я нарисовала для папы, — сказала Марта.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86