Когда Цзяо Сиа не вернулся, они послали других ему на смену, поняв, что допущена ошибка. Они думали, что Цзяо Сиа сможет убедить своего кровного брата забрать у матери изумруды и вернуться с ними в Дзудзи, чтобы, как положено, пройти курс обучения: это и его право, и его долг. Однако Сиа погиб смертью мученика, так ничего и не добившись.
Однако старейшины Дзудзи все еще не хотели прибегать к грубой силе, используя всю свою мощь: и Лианг, и Со-Пенг были тандзяны. Более того, они по прямой линии происходили от одного из основателей учения, и сохранение их жизни было насущно необходимо.
Поэтому старейшины вторично направили в Лианг эмиссаров, чтобы забрать у нее изумруды. Но они не нашли ни Лианг, ни изумрудов. За Со-Пенгом и за всей его семьей была установлена слежка. Следили даже за плосколицым пареньком, другом детства его сына, работающего теперь Управляющим плантацией каучука. Следили за первой женой, пока она не умерла, а Со-Пенг не женился во второй раз. Это жена стала, как машина, рожать ему сыновей, в то время как все дочери перемерли во время эпидемии чумы в Малайзии.
Тандзяны бдительно стояли на страже, терпеливо ожидая, что какой-нибудь след изумрудов все-таки обнаружится. Что еще оставалось делать?
Цзяо Сиа сказал правду там, на водопаде. Его и Со-Пенга дед медленно умирал, и только волшебная сила изумрудов, собирающих, подобно увеличительному стеклу энергию кокоро в один пучок, могла ему помочь. Эта энергия, отскакивая от одной отполированной грани к другой, от одного камня к другому, как волны, разбегающиеся от брошенного в пруд камня, может сохраняться в этих камнях тысячелетиями, пока сохраняется положенное числе камней.
Число девять является достаточным для волшебства, составляя сложную объемную фигуру, чья гармония фактически умножает энергию, накапливаемую на мембране кокоро. С другой стороны, всякое число меньше девяти создает другую фигуру, дисгармония которой способствует утечке энергии с мембраны, что угрожает ее фактуре.
— А что случится, если кокоро порвется? — спросила Шизей.
Сендзин взглянул на нее. — Смерть, — сказал он. — От ее поступи будет разноситься эхо, которое поведет нас к новым смертям. Смерть за смертью.
* * *
Шизей встречались с парнем. Сообщение об этом вызвало у Сендзина небольшой шок. Как ни странно, время не стояло на месте, пока он был в Дзудзи. Он был до такой степени поглощен самим собой, что полагал, что все события на свете должны оставаться в замороженном состоянии, пока он не появится и не разрешит им произойти.
Сендзин ничего не сказал по поводу ее дружка. В этом не было необходимости. Она и так почувствовала, как стальные круги его ауры темнеют, словно небо при заходе солнца, топорщатся и сокращаются, как кольца удава, когда появлялся Еидзи.
Еидзи заканчивал Токийский университет — самое престижное учебное заведение страны. Был лучшим студентов курса. Был членом двух самых престижных клубов Японии гакубацу, объединяющего выпускников их альма-матер, киодобацу, объединяющего представителей лучших семей города, благодаря тому, что его отец учился в свое время с деканом юридического факультета, а мать была землячкой главы гильдии юристов. Этот человек, кстати, уже обещал Еидзи хорошее место по окончании университета. Шизей любила Еидзи. Для женитьбы ему не хватало только одного — одобрения Сендзина.
Еидзи обожал Шизей, и это было естественно. Обожание было непременным элементом ее отношений с кем бы то ни было. Она чувствовала поклонение так же четко, как артист, выходящий на сцену, чувствует на себе огни рампы. Шизей всегда хотелось потрогать каждый огонек обожания рукой, чтобы убедиться, что он в самом деле существует.
Еидзи был самой природой предназначен для того, чтобы Шизей его трогала. До того, как он встретил ее, он думал только о своей карьере. Теперь он думал и о Шизей. Этого было ей слишком мало. Сендзин это прекрасно понимал, хотя сомневался, что и Шизей это тоже понимает. Она все еще видела себя девочкой-подростком, какой была в Аса-мах. Она все еще, казалось, не познала разницу между добром и злом, тем более не владела способом их разделения. У Сендзина на этот счет было иное мнение.
Почти с научным интересом он наблюдал, как Еидзи все больше и больше деградирует. Он, конечно, был уверен, что Шизей не до конца понимает, какой эффект оказывает на бедного студента эта массивная обработка с помощью соблазнительных колец ее ароматной ауры.
Дезинтеграция Еидзи — постепенное растворение его личности — очень порадовала Сендзина, поскольку он видел в этом молодом человеке угрозу для его гармоничных отношений с сестрой. И, что особо ценно, Сендзину даже не надо было помогать этому процессу, а только сидеть и ждать, когда Шизей сама его доконает.
Для нее было полной неожиданностью, даже шоком, когда Еидзи исключили из университета за пропуск занятий, за систематическое уклонение от семинаров и дискуссий на научные темы, которые являлись обязательными для студентов выпускного курса. Также он не сдал в срок положенные по программе рефераты.
Неужели Шизей не понимала, что ее дорогому Еидзи невозможно разорваться на части, так, чтобы одна часть находилась неотлучно при ее особе, а другая — посещала занятия и писала рефераты? Очевидно, нет. И Еидзи утратил интерес к учебе. Его поклонение Шизей было теперь совершенно рабским: чем больше он давал, тем больше она требовала.
С восторгом в сердце Сендзин наблюдал, как она высасывает из Еидзи все соки. Как распутница, как шлюха, она разбазаривала свой дар направо и налево. Она так же не замечала за собой ничего предосудительного, как Аха-сан, когда на нее накатывали истерики. Сходство было до того поразительное, что Сендзин решил спасти сестру от нее самой.
А для этого он решил убить Еидзи.
Ну, не просто убить — это было бы бессмысленно, даже глупо, — а сделать это в педагогических целях, так, чтобы вывести Шизей из состояния детства, открыть ей глаза на то, кто она и кем она может стать благодаря своему дару. В конце концов, думал он, это мой долг. Кто о ней позаботится, если не я?
А что в это время происходило в сознании Шизей? Отдавала ли она себе отчет в том, какую роль сыграла в судьбе Еидзи? Или она умышленно не хотела знать, что ей действительно нужно от жизни?
То, о чeм она думала все это время, ни в коей мере не относилось ни к Еидзи, ни к Сендзину. Их мысли и их чувства выпадали из сферы ее жизненных интересов.
Она думала об Аха-сан, которую она любила и к которой, как ей казалось, она всегда может прибежать, уткнуться лицом в ее мягкие, теплые груди и слушать стук ее сердца. Закрыть глаза и заснуть в блаженной истоме.
Но вместе с тем, как размалеванный холст, протянутый через театральную сцену, через ее память протянулась череда эмоциональных взрывов Аха-сан. Они преследовали Шизей, заполняли все помещение ее спальни, заполняя ночь кошмарами, ставя перед ней вопросы, на которые она не могла ответить: в чем я не угодила ей?
Чем бы я могла ее порадовать? Любит ли она меня? ЛЮБИТ ЛИ ОНА МЕНЯ?
И каждый раз, когда подобные вопросы досаждали ей, она бросала свое лассо ароматных колец и стягивала его все крепче вокруг бедного Еидзи.
Задолго до того, как Сендзин решил убить Еидзи, его сестра взялась всерьез уничтожить его, даже не подозревая об этом. Она бы никому не поверила, даже Сендзину, если бы он оказался достаточно глупым, чтобы начать растолковывать ей это. Разве она могла поверить в то, что намерена уничтожить Еидзи, который обожает ее, чтобы спастись от ледяного дыхания Аха-сан, замораживающего раз за разом различные части ее личности?
Сендзин намеревался одним выстрелом убить двух зайцев: и сестру спасти, и послужить Тао-Тао, направив какую-то часть энергии на мембрану кокоро, сердце всего сущего.
Обдумывая свой план, Сендзин видел, что Еидзи — идеальная жертва. Девственник если не в физическом смысле, то уж точно во всех остальных. Его обожание Шизей было совершенно бескорыстным. До встречи с Шизей он был высокомерным юношей, уверенным как в собственном превосходстве над окружающими, так и в том, что ему обеспечено место под солнцем. Кольца Шизей лишили его высокомерия, напыщенности, всего наносного. По иронии судьбы, будучи на грани гибели, он стал более достойным человеком, чем когда-либо в жизни.
Когда Сендзин убил его, он принял смерть, как ягненок. До последнего вздоха он был поглощен своей любовью к Шизей, не замечая и не чувствуя, что происходит вокруг него.
Потом Сендзин долго вспоминал, в какой миг наступила его смерть. В ретроспективе ему казалось, что, пожалуй, она не произошла в оптимальный для педагогического воздействия момент.
Сендзин со своего укрытия прекрасно видел мелькающие ягодицы Еидзи, когда тот занимался любовью с Шизей. Он никогда не забудет выражения, появившегося в глазах Шизей, когда он открутил башку у ее любовника, сломав третий и четвертый позвонки со звуком, напоминающим хруст сломанной ветки под натиском свирепого урагана.
Глаза Шизей были совсем светлыми — они у нее всегда такими бывают, когда она занимается любовью — и они смотрели на Сендзина с выражением, которое можно описать как комбинацию шока, недоумения и ужаса. Вот именно последний компонент и навел Сендзина на мысль, что он, пожалуй, не совсем точно выбрал время для вмешательства в их идиллию.
Пожалуй, он все-таки больше думал о себе, чем о педагогическом эффекте того, что он делает, когда он смахнул с Шизей Еидзи и поднялся над ней во весь рост так, что его тень упала на ее обнаженное тело, проникнув в такие места, куда его физическое тело не могло проникнуть.
Шизей закрылась руками, как будто он был какой-то похотливый нахал, ворвавшийся к ней среди ночи, и это очень обидело его. Он даже подумал о том, чтобы бросить все как есть и не проводить своего демонстрационного урока.
Шизей плюнула ему в лицо, и он ударил ее наотмашь. Потом, поскольку с ней начиналась истерика, он связал ей руки и ноги завязками от ее же пижамы.
В душе его уже звучали рунические песнопения. Когда он начал произносить их вслух, воздух потемнел и задрожал. Вновь и вновь он повторял магические слова, чтобы приготовить и себя, и ее к тому, что должно сейчас произойти. Шизей таращила на него глаза и изрыгала непечатные ругательства. Это было тоже своего рода повторение, и поэтому он не стал ее бить. Повторять, повторять, накапливать энергию... Кроме того, она и сама потом поймет, что все это для ее же блага.
Тогда у него еще не было специально заготовленных для святого дела лезвий, согреваемых током его крови. Он воспользовался кухонным ножом: склонился на колени перед трупом Еидзи и аккуратными лентами, как положено по ритуалу, начал сдирать кожу. Глаза Шизей готовы были вывалиться из орбит, она издавала странные, кудахтающие звуки. Затем ее вырвало. Но она не могла оторвать глаз, не могла возвысить свой голос против того, что он делал.
Дело зашло уже далеко. Она тоже, находясь в непосредственной близости к кокоро, слышала ее громыхание, в то время как накапливалась энергия и отскакивала от мембраны, создавая в комнате зону высокого давления. Эта силища, которая пульсировала в воздухе, передавалась и им, поднимая их над миром обыкновенных людей.
Задыхаясь, Шизей ухитрилась сорвать веревки, стягивающие руки, и, дрожа, как в лихорадке, перекатившись кубарем через окровавленные простыни, погналась за Сендзином.
Нет, это уже значило пересечь границу, отделяющую тех, кто чувствовал силу кокоро, от тех, кто пользовался ей. Это уже не Кшира, и это не Тао-Тао. Это что-то новенькое, изобретенное ими самими.
Это был тот день 1980 года, когда Японию потрясло чудовищной силы землетрясение, с эпицентром в Токио, застигшее сейсмологов врасплох.
За морем, в Китае, старейшины тандзянов, молясь в каменном святилище Дзудзи, чувствовали возмущение кокоро и поглядывали друг на друга, не говоря ни слова.
Один из них, Мубао, был особенно удручен. Он вспомнил, как бросал руны и что предсказали тоненькие сети трещин на закопченном черепке. ПОТОП, ПОТОК, ЯРОСТЬ ОСВОБОЖДЕННОЙ ЭНЕРГИИ. А ПОТОМ СМЕРТЬ. ОТ ЕЕ ПОСТУПИ БУДЕТ РАЗНОСИТЬСЯ ЭХО, КОТОРОЕ ПОВЕДЕТ К НОВЫМ СМЕРТЯМ. СМЕРТЬ ЗА СМЕРТЬЮ.
Книга третья
Перед восходом солнца
Акегата
Человек, который не боится никого, так же силен, как и тот, которого боятся все.
(Ф. Миллер)
Токио — Вашингтон — Вест-Бэй Бридж — Нью-Йорк
Время настоящее, лето
Когда Николас вернулся домой, он обнаружил, что его дом больше похож на осажденную крепость: он был окружен полицией, образовавшей вокруг него даже не одно кольцо, а несколько. Николаса не узнали и задержали на внешнем кордоне, пока не подошел кто-то из начальства и не распорядился его отпустить.
Первая мысль была о Жюстине, и сердце у него прямо-таки оборвалось. — Может ли мне кто-нибудь сказать, что здесь происходит? — спросил он, но никто не мог, а может, не хотел.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86
Однако старейшины Дзудзи все еще не хотели прибегать к грубой силе, используя всю свою мощь: и Лианг, и Со-Пенг были тандзяны. Более того, они по прямой линии происходили от одного из основателей учения, и сохранение их жизни было насущно необходимо.
Поэтому старейшины вторично направили в Лианг эмиссаров, чтобы забрать у нее изумруды. Но они не нашли ни Лианг, ни изумрудов. За Со-Пенгом и за всей его семьей была установлена слежка. Следили даже за плосколицым пареньком, другом детства его сына, работающего теперь Управляющим плантацией каучука. Следили за первой женой, пока она не умерла, а Со-Пенг не женился во второй раз. Это жена стала, как машина, рожать ему сыновей, в то время как все дочери перемерли во время эпидемии чумы в Малайзии.
Тандзяны бдительно стояли на страже, терпеливо ожидая, что какой-нибудь след изумрудов все-таки обнаружится. Что еще оставалось делать?
Цзяо Сиа сказал правду там, на водопаде. Его и Со-Пенга дед медленно умирал, и только волшебная сила изумрудов, собирающих, подобно увеличительному стеклу энергию кокоро в один пучок, могла ему помочь. Эта энергия, отскакивая от одной отполированной грани к другой, от одного камня к другому, как волны, разбегающиеся от брошенного в пруд камня, может сохраняться в этих камнях тысячелетиями, пока сохраняется положенное числе камней.
Число девять является достаточным для волшебства, составляя сложную объемную фигуру, чья гармония фактически умножает энергию, накапливаемую на мембране кокоро. С другой стороны, всякое число меньше девяти создает другую фигуру, дисгармония которой способствует утечке энергии с мембраны, что угрожает ее фактуре.
— А что случится, если кокоро порвется? — спросила Шизей.
Сендзин взглянул на нее. — Смерть, — сказал он. — От ее поступи будет разноситься эхо, которое поведет нас к новым смертям. Смерть за смертью.
* * *
Шизей встречались с парнем. Сообщение об этом вызвало у Сендзина небольшой шок. Как ни странно, время не стояло на месте, пока он был в Дзудзи. Он был до такой степени поглощен самим собой, что полагал, что все события на свете должны оставаться в замороженном состоянии, пока он не появится и не разрешит им произойти.
Сендзин ничего не сказал по поводу ее дружка. В этом не было необходимости. Она и так почувствовала, как стальные круги его ауры темнеют, словно небо при заходе солнца, топорщатся и сокращаются, как кольца удава, когда появлялся Еидзи.
Еидзи заканчивал Токийский университет — самое престижное учебное заведение страны. Был лучшим студентов курса. Был членом двух самых престижных клубов Японии гакубацу, объединяющего выпускников их альма-матер, киодобацу, объединяющего представителей лучших семей города, благодаря тому, что его отец учился в свое время с деканом юридического факультета, а мать была землячкой главы гильдии юристов. Этот человек, кстати, уже обещал Еидзи хорошее место по окончании университета. Шизей любила Еидзи. Для женитьбы ему не хватало только одного — одобрения Сендзина.
Еидзи обожал Шизей, и это было естественно. Обожание было непременным элементом ее отношений с кем бы то ни было. Она чувствовала поклонение так же четко, как артист, выходящий на сцену, чувствует на себе огни рампы. Шизей всегда хотелось потрогать каждый огонек обожания рукой, чтобы убедиться, что он в самом деле существует.
Еидзи был самой природой предназначен для того, чтобы Шизей его трогала. До того, как он встретил ее, он думал только о своей карьере. Теперь он думал и о Шизей. Этого было ей слишком мало. Сендзин это прекрасно понимал, хотя сомневался, что и Шизей это тоже понимает. Она все еще видела себя девочкой-подростком, какой была в Аса-мах. Она все еще, казалось, не познала разницу между добром и злом, тем более не владела способом их разделения. У Сендзина на этот счет было иное мнение.
Почти с научным интересом он наблюдал, как Еидзи все больше и больше деградирует. Он, конечно, был уверен, что Шизей не до конца понимает, какой эффект оказывает на бедного студента эта массивная обработка с помощью соблазнительных колец ее ароматной ауры.
Дезинтеграция Еидзи — постепенное растворение его личности — очень порадовала Сендзина, поскольку он видел в этом молодом человеке угрозу для его гармоничных отношений с сестрой. И, что особо ценно, Сендзину даже не надо было помогать этому процессу, а только сидеть и ждать, когда Шизей сама его доконает.
Для нее было полной неожиданностью, даже шоком, когда Еидзи исключили из университета за пропуск занятий, за систематическое уклонение от семинаров и дискуссий на научные темы, которые являлись обязательными для студентов выпускного курса. Также он не сдал в срок положенные по программе рефераты.
Неужели Шизей не понимала, что ее дорогому Еидзи невозможно разорваться на части, так, чтобы одна часть находилась неотлучно при ее особе, а другая — посещала занятия и писала рефераты? Очевидно, нет. И Еидзи утратил интерес к учебе. Его поклонение Шизей было теперь совершенно рабским: чем больше он давал, тем больше она требовала.
С восторгом в сердце Сендзин наблюдал, как она высасывает из Еидзи все соки. Как распутница, как шлюха, она разбазаривала свой дар направо и налево. Она так же не замечала за собой ничего предосудительного, как Аха-сан, когда на нее накатывали истерики. Сходство было до того поразительное, что Сендзин решил спасти сестру от нее самой.
А для этого он решил убить Еидзи.
Ну, не просто убить — это было бы бессмысленно, даже глупо, — а сделать это в педагогических целях, так, чтобы вывести Шизей из состояния детства, открыть ей глаза на то, кто она и кем она может стать благодаря своему дару. В конце концов, думал он, это мой долг. Кто о ней позаботится, если не я?
А что в это время происходило в сознании Шизей? Отдавала ли она себе отчет в том, какую роль сыграла в судьбе Еидзи? Или она умышленно не хотела знать, что ей действительно нужно от жизни?
То, о чeм она думала все это время, ни в коей мере не относилось ни к Еидзи, ни к Сендзину. Их мысли и их чувства выпадали из сферы ее жизненных интересов.
Она думала об Аха-сан, которую она любила и к которой, как ей казалось, она всегда может прибежать, уткнуться лицом в ее мягкие, теплые груди и слушать стук ее сердца. Закрыть глаза и заснуть в блаженной истоме.
Но вместе с тем, как размалеванный холст, протянутый через театральную сцену, через ее память протянулась череда эмоциональных взрывов Аха-сан. Они преследовали Шизей, заполняли все помещение ее спальни, заполняя ночь кошмарами, ставя перед ней вопросы, на которые она не могла ответить: в чем я не угодила ей?
Чем бы я могла ее порадовать? Любит ли она меня? ЛЮБИТ ЛИ ОНА МЕНЯ?
И каждый раз, когда подобные вопросы досаждали ей, она бросала свое лассо ароматных колец и стягивала его все крепче вокруг бедного Еидзи.
Задолго до того, как Сендзин решил убить Еидзи, его сестра взялась всерьез уничтожить его, даже не подозревая об этом. Она бы никому не поверила, даже Сендзину, если бы он оказался достаточно глупым, чтобы начать растолковывать ей это. Разве она могла поверить в то, что намерена уничтожить Еидзи, который обожает ее, чтобы спастись от ледяного дыхания Аха-сан, замораживающего раз за разом различные части ее личности?
Сендзин намеревался одним выстрелом убить двух зайцев: и сестру спасти, и послужить Тао-Тао, направив какую-то часть энергии на мембрану кокоро, сердце всего сущего.
Обдумывая свой план, Сендзин видел, что Еидзи — идеальная жертва. Девственник если не в физическом смысле, то уж точно во всех остальных. Его обожание Шизей было совершенно бескорыстным. До встречи с Шизей он был высокомерным юношей, уверенным как в собственном превосходстве над окружающими, так и в том, что ему обеспечено место под солнцем. Кольца Шизей лишили его высокомерия, напыщенности, всего наносного. По иронии судьбы, будучи на грани гибели, он стал более достойным человеком, чем когда-либо в жизни.
Когда Сендзин убил его, он принял смерть, как ягненок. До последнего вздоха он был поглощен своей любовью к Шизей, не замечая и не чувствуя, что происходит вокруг него.
Потом Сендзин долго вспоминал, в какой миг наступила его смерть. В ретроспективе ему казалось, что, пожалуй, она не произошла в оптимальный для педагогического воздействия момент.
Сендзин со своего укрытия прекрасно видел мелькающие ягодицы Еидзи, когда тот занимался любовью с Шизей. Он никогда не забудет выражения, появившегося в глазах Шизей, когда он открутил башку у ее любовника, сломав третий и четвертый позвонки со звуком, напоминающим хруст сломанной ветки под натиском свирепого урагана.
Глаза Шизей были совсем светлыми — они у нее всегда такими бывают, когда она занимается любовью — и они смотрели на Сендзина с выражением, которое можно описать как комбинацию шока, недоумения и ужаса. Вот именно последний компонент и навел Сендзина на мысль, что он, пожалуй, не совсем точно выбрал время для вмешательства в их идиллию.
Пожалуй, он все-таки больше думал о себе, чем о педагогическом эффекте того, что он делает, когда он смахнул с Шизей Еидзи и поднялся над ней во весь рост так, что его тень упала на ее обнаженное тело, проникнув в такие места, куда его физическое тело не могло проникнуть.
Шизей закрылась руками, как будто он был какой-то похотливый нахал, ворвавшийся к ней среди ночи, и это очень обидело его. Он даже подумал о том, чтобы бросить все как есть и не проводить своего демонстрационного урока.
Шизей плюнула ему в лицо, и он ударил ее наотмашь. Потом, поскольку с ней начиналась истерика, он связал ей руки и ноги завязками от ее же пижамы.
В душе его уже звучали рунические песнопения. Когда он начал произносить их вслух, воздух потемнел и задрожал. Вновь и вновь он повторял магические слова, чтобы приготовить и себя, и ее к тому, что должно сейчас произойти. Шизей таращила на него глаза и изрыгала непечатные ругательства. Это было тоже своего рода повторение, и поэтому он не стал ее бить. Повторять, повторять, накапливать энергию... Кроме того, она и сама потом поймет, что все это для ее же блага.
Тогда у него еще не было специально заготовленных для святого дела лезвий, согреваемых током его крови. Он воспользовался кухонным ножом: склонился на колени перед трупом Еидзи и аккуратными лентами, как положено по ритуалу, начал сдирать кожу. Глаза Шизей готовы были вывалиться из орбит, она издавала странные, кудахтающие звуки. Затем ее вырвало. Но она не могла оторвать глаз, не могла возвысить свой голос против того, что он делал.
Дело зашло уже далеко. Она тоже, находясь в непосредственной близости к кокоро, слышала ее громыхание, в то время как накапливалась энергия и отскакивала от мембраны, создавая в комнате зону высокого давления. Эта силища, которая пульсировала в воздухе, передавалась и им, поднимая их над миром обыкновенных людей.
Задыхаясь, Шизей ухитрилась сорвать веревки, стягивающие руки, и, дрожа, как в лихорадке, перекатившись кубарем через окровавленные простыни, погналась за Сендзином.
Нет, это уже значило пересечь границу, отделяющую тех, кто чувствовал силу кокоро, от тех, кто пользовался ей. Это уже не Кшира, и это не Тао-Тао. Это что-то новенькое, изобретенное ими самими.
Это был тот день 1980 года, когда Японию потрясло чудовищной силы землетрясение, с эпицентром в Токио, застигшее сейсмологов врасплох.
За морем, в Китае, старейшины тандзянов, молясь в каменном святилище Дзудзи, чувствовали возмущение кокоро и поглядывали друг на друга, не говоря ни слова.
Один из них, Мубао, был особенно удручен. Он вспомнил, как бросал руны и что предсказали тоненькие сети трещин на закопченном черепке. ПОТОП, ПОТОК, ЯРОСТЬ ОСВОБОЖДЕННОЙ ЭНЕРГИИ. А ПОТОМ СМЕРТЬ. ОТ ЕЕ ПОСТУПИ БУДЕТ РАЗНОСИТЬСЯ ЭХО, КОТОРОЕ ПОВЕДЕТ К НОВЫМ СМЕРТЯМ. СМЕРТЬ ЗА СМЕРТЬЮ.
Книга третья
Перед восходом солнца
Акегата
Человек, который не боится никого, так же силен, как и тот, которого боятся все.
(Ф. Миллер)
Токио — Вашингтон — Вест-Бэй Бридж — Нью-Йорк
Время настоящее, лето
Когда Николас вернулся домой, он обнаружил, что его дом больше похож на осажденную крепость: он был окружен полицией, образовавшей вокруг него даже не одно кольцо, а несколько. Николаса не узнали и задержали на внешнем кордоне, пока не подошел кто-то из начальства и не распорядился его отпустить.
Первая мысль была о Жюстине, и сердце у него прямо-таки оборвалось. — Может ли мне кто-нибудь сказать, что здесь происходит? — спросил он, но никто не мог, а может, не хотел.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86