Полицейские только таращили на него свои каменные, бесцветные глаза.
Чем дольше его держали там, не подпуская к собственному дому и ничего не объясняя, тем больше он волновался, что там такое могло случиться с Жюстиной?
Наконец он увидел Томи, отделившуюся от толпы людей в форме, и окликнул ее. Она шла прямо на него и, узнав, еще прибавила шагу.
— Линнер-сан?
— Он самый. У вас удивленный вид, сержант.
— Не удивленный. Скорее любопытствующий. Вы совсем по-другому выглядите.
— Он провел тыльной стороной руки по заросшему подбородку.
— Просто оброс и обветрился.
— Да нет, кое-что еще в лице появилось, — сказала Томи, все приглядываясь к нему. — Очень хорошо, что вы здесь. Это прямо-таки знак свыше. Очень нужен ваш совет. — Она кивнула человеку, преграждавшему Николасу дорогу, и тот послушно отступил в сторону.
— Так что же здесь все-таки происходит?
— Я провожу вас к Нанги-сан, — вместо ответа сказала Томи. — Он внутри дома.
— Как моя жена? — с замиранием сердца спросил Николас. — С ней хоть все в порядке? Что случилось, черт побери!
Томи быстро взглянула на него.
— Ничего хорошего. Но успокойтесь. Ваша жена не пострадала.
— Она вместе с Нанги?
Но Томи озабоченно прокладывала им путь сквозь полицейские заслоны. Они поднялись по ступеням крыльца и приблизились к дверям, охраняемым двумя полицейскими в касках, бронежилетах и с автоматами на изготовку.
— Что это значит? — спросил Николас, указывая на стражей.
— Война, Линнер-сан, — ответила Томи, снимая туфли. — Война на уничтожение.
Николас стащил свои заскорузлые от грязи горные ботинки, сбросил с плеч рюкзак, швырнул на первый попавшийся стул штормовку, которую носил в руках с тех пор, как спустился с высот Асамы снова в лето.
— Жюстина?
Раздвижная дверь приоткрылась, и Николас увидел Нанги, выходящего ему навстречу.
— Николас! Слава Богу! Мои молитвы услышаны!
— Нанги-сан! — Николас отвесил почтительный поклон. Глаза двух мужчин нежно обняли друг друга. Томи никогда не видала такого румянца на щеках Нанги. Наблюдая за этой удивительной встречей, она с невероятной ясностью почувствовала узы, связывающие этих людей: большая близость невозможна даже между отцом и сыном, — Где Жюстина?
— Отбыла, — ответил Нанги. — Вылетела в Америку восемь часов назад.
Глядя на озабоченное лицо друга, Николас спросил, сдерживая тревожное биение сердца:
— Почему она вдруг умчалась? Что здесь творится? Томи говорит, что здесь идет война на уничтожение.
— Так оно и есть, — подтвердил Нанги. Он стоял, тяжело опираясь на свою неразлучную трость с набалдашником в виде головы дракона. Морщины резче обозначились на лице. Он махнул рукой в сторону двери, — Входи, Николас. Здесь со мной Уми. Она даст нам чаю с пирожками. Тебе надо поесть. Принимай свой дом в целости и сохранности. Ты будешь есть, а я тебе буду рассказывать о том, что здесь произошло, — во всяком случае, скажу все, что знаю. А знаю я, должен признаться, далеко не все.
* * *
В жизни Шизей была только одна подруга. Ее звали Кику, что по-японски означает цветок, сакуры, и она была такой же прекрасной и хрупкой, как этот цветок, — или, во всяком случае, так показалось Шизей, когда она впервые увидела ее в танцклассе. Кику собиралась стать гейшей, и, поскольку главнейшим, из искусств является танец (по-японски искусство называется гей, и от этого слова производится слово «гейша»), нет ничего странного в том, что среди подруг Шизей по танцклассу было много будущих гейш. Это было еще до того, как Сендзин вернулся из Дзудзи.
Кику так и излучала покой — как цветок, готовый раскрыть свои лепестки навстречу лучам солнца, или как птица, собирающаяся распахнуть крылья и унестись навстречу ветру, — и непоседливая Шизей прямо-таки влюбилась в это качество, благодаря которому Кику была лучшей в танцклассе: танец ведь рассказывает не только о движении, но и о покое. Как игра теней оживляет строгое убранство комнаты, так и покой прибавляет силы в движении танцовщицы, как бы наэлектризовывая их.
Кику могла сидеть в классической позе гейши — на пятках — часами, только время от времени незаметным для глаз движением, чуть-чуть изменяющим центр тяжести, снимая жуткое напряжение, которое состояние покоя вызывает в мышцах, сухожилиях и суставах.
Шизей смогла стать неплохой танцовщицей не столько благодаря урокам преподавателя, сколько благодаря Кику. Открыв Шизей секреты состояния покоя. Кику научила ее вещам, оказавшимся ценными не только для танца, но и для жизни вообще. Хотя в жизни надо уметь пошевелиться, не менее полезно знать, когда лучше этого не делать. Отсутствие движения — тоже движение. Позднее это умение двигаться, оставаясь в покое, произвело большое впечатление на спонсоров, капитанов японской индустрии, когда Шизей начала свою карьеру таленто, — и это обеспечило ей успех.
Именно о Кику и прелести состояния покоя думала Шизей, когда к ней ворвался Дуглас Хау, разорвав в клочки хрупкую тишину, которую она так заботливо воздвигла вокруг себя и поддерживала все время, прошедшее после звонка ее брата-близнеца Сендзина.
Их краткий разговор, как кровь, вылитая в водоем, кишащий акулами, возмутил ровное течение ее жизни, которую до недавнего времени ей удавалось держать под контролем. Воды, которые казались спокойными и поэтому предсказуемыми, вдруг заколебались, стали темными, угрожающими.
И вот в это потенциально опасное море вошел Дуглас Хау. Его лицо сияло торжеством, а глаза до такой степени застилал победный дым, что он не заметил слез, блестевших в уголках глаз Шизей.
— Я примчался сразу же, как услышал! Это просто невероятно! — кричал он, красный от возбуждения. — Просто восхитительно! — Он сгреб ее в охапку, прижал к груди.
— Арестован по подозрению в убийстве! Шизей, это просто класс! Лучше, чем я мог себе вообразить! Вполне компенсирует мою дурацкую поездку, из-за которой я пропустил банкет. Так, значит, вот какой гениальный план ты вынашивала все это время! Клянусь Богом, это был самый удачный день в моей жизни, когда ты впервые вошла ко мне в кабинет.
Шизей всегда знала, что Хау — свинья, и рассматривала этот факт, как один из тех, которыми собиралась пользоваться в собственных целях. Но ей никогда не приходило в голову, что подлая жестокость этого человека может ее так шокировать. Вот он весь, Дуглас Хау, — лыбится, как мерзкая обезьяна над гроздью бананов! Ей стало и противно, и стыдно. Не было ничего удивительного в его реакции, и она еще больше укрепила Шизей в намерении идти своим собственным опасным путем. Гнев даже немного отвлек ее от резкого поворота в ее жизни, которым чреват этот неожиданный звонок брата. Сендзин скоро будет здесь. Он нуждается в ее помощи. Что бы это все значило? Не пустит ли это под откос ее собственные планы? Лучше об этом не думать, а не то ее решимость не сворачивать с пути растает, как дым в ясном летнем небе...
Лето. Шизей опять уплыла в прошлое, в ее лето с Кику, девушкой, поставившей перед собой цель — сделать свою жизнь произведением искусства. Решив еще в детстве стать гейшей, она не только взвалила на себя огромный труд, но и продемонстрировала железную волю, бросив вызов родителям и коллективному диктату традиционализма японского общества, обязывающего девушек, достигших определенного возраста, искать себе спутника жизни и выходить замуж. Шизей не могла не сочувствовать такой независимости духа, поскольку и сама во многих отношениях была отверженной в обществе людей и признавала диктат только собственного разума.
То, что Кику выбрала еще более трудный путь, чем она, посвятив себя труднейшему из искусств, где каждое движение, отшлифованы, как грани алмаза, еще больше возвышало Кику в глазах Шизей — во всяком случае, не меньше, чем независимость духа. В своей подруге она видела еще одно доказательство того, что духовное может подчинять себе материальное — в этой философии. Шизей искала защиты во время периодических эмоциональных срывов Аха-сан...
— Я сделала только то, для чего ты нанял меня, — сказала Шизей с приличествующей моменту скромностью. — Что ты бы сам сделал, если бы тебе позволяло твое положение.
— Но это просто мастерский удар! — не переставал восхищаться Хау.
— С твоей подачи, — Шизей нисколько не льстила. — Ты мне дал все необходимое для хорошей работы.
...Две молоденькие девушки. Кику и Шизей, часами говорили о волнующих их обеих проблемах. Для Шизей эти разговоры отчасти заполняли интеллектуальный вакуум, образовавшийся с отъездом Сендзина.
ВСЕ В ЭТОМ ГРУСТНОМ МИРЕ ПРЕХОДЯЩЕ И ИЛЛЮЗОРНО. ПОЭТОМУ СВОЮ ИКЕБАНУ ЖИЗНИ Я СТРОЮ НЕ СТОЛЬКО ИЗ ЦВЕТОВ И ВЕТОЧЕК, СКОЛЬКО ИЗ ИЛЛЮЗИЙ. ВОТ ПОЧЕМУ ТАК ВАЖНЫ ДЛЯ МЕНЯ ВОПРОСЫ ВКУСА И СТИЛЯ. Кику прививала Шизей уважение к «ики» — истинно японскому искусству стиля, утонченного и экономного. В нем нашли свое воплощение покой среди движения, тишина среди неумолчного грохота, тени среди света. В этом искусстве, овладеть которым не хватит всей жизни, оппозиции не только противопоставлены друг другу, но и слиты воедино, создавая сложное целое.
С другой стороны, невероятно собранная Кику была всегда одинока. А ей были нужны мужчины, как другим нужна пища — чтобы жить. Здесь уж помощь Шизей была незаменима: благодаря своему дару она видела мужчин насквозь, в совершенстве изучила все их уловки, которыми они пользуются, чтобы затащить красивую девушку в постель. Кику не могла, разумеется, спать с кем попало: в ее профессии нужна безупречная репутация.
В конце концов, обе девушки поняли, что любовь — романтическая любовь, о которой они читали в книжках, слышали в песнях, видали на сцене — не для них, если они хотят сохранить верность философским принципам, которые они отстаивали в своих беседах...
— Я рада, что ты доволен, — сказала Шизей сенатору Хау.
— Доволен? — вскричал Хау. — Мой Бог, девочка, да я просто в экстазе! Ты одним махом решила все мои проблемы. Брислинг действительно был материалом одноразового использования. Он никогда не довольствовался тем, что я ему даю, все требовал большего. Он для меня был то же, что для трамвая буфер на крутом спуске. Его я, например, совал в Джонсоновский институт, потому что не хотел, чтобы кто-либо знал о расследовании, которое там ведут по моему заданию.
— Расследование? Какое? — спросила Шизей. Покой на мембране кокоро, сердце всего сущего. Железный щит все нарастает, формируется — сверкающий панцирь неземного существа. Мир — ее мир — медленно поворачивался на своей оси.
— Неужели тебе не понятно? — удивился Хау. — Расследование его проекта «Пчелка». Я не игрушки играю с Брэндингом, а воюю на уничтожение, ты меня понимаешь.
Я дистанцировался от операции. Она — всецело детище Брислинга, а я всегда могу откреститься от него. Так думал я. Но дело оказалось сложнее. Ты была права, мне лучше бы не затевать этого расследования. Брэндинг, конечно, пронюхал... Все к лучшему, все к лучшему! И с Брэндингом, и с Брислингом разделались одним мастерским ударом!
Пошли ты своих экологов ко всем чертям, Шизей. Ты понапрасну расходуешь на них свой талант. Теперь, когда законопроект по АСИКС провален — а он уже сдох, как и политическая карьера Брэндинга — я хочу, чтобы ты официально работала у меня. «Оказывается, как просто можно перейти с положения раба на официальный статус, когда этого захотелось боссу», — подумала Шизей. — Я возьму тебя на постоянную работу. Ты защитишь меня от любого мерзавца получше дрессированного мастифа. Он у меня в штаны наделает, если попытается перечить!
«И, — подумала Шизей, — до чего же опасно брать на себя слишком много. Пожалуй, мне повезло, что я уже имею опыт в этом деле...»
И было еще кое-что в Кику, что притягивало Шизей, как магнит. Еще одни талант. Шизей почувствовала его, когда накануне праздника полнолуния она увидела на татами в доме Кику красивого самурая. У нее ноги подкосились, и она так и застыла в дверях, пораженная красотой юного воина. Этим воином была Кику.
Увидев обалделую Шизей, Кику улыбнулась. «ЭТО ТОЖЕ ОДНО ИЗ ИСКУССТВ, В КОТОРОМ ДОЛЖНА БЫТЬ СВЕДУЩА ГЕЙША» — сказала она. Заток Кику стала вертеть головок то так, то эдак, чтобы Шизей могла получше оценить, с каким искусством наложен грим. «ТЕБЕ ПОНРАВИЛОСЬ? ГОВОРЯТ, ЧТО ТОЛЬКО ЖЕНЩИНА МОЖЕТ ПРАВДИВО ИЗОБРАЗИТЬ НА СЦЕНЕ МУЖЧИНУ-ГЕРОЯ. ПОТОМУ ЧТО ТОЛЬКО ОНА ОБЛАДАЕТ ЧИСТОТОЙ И СОВЕРШЕНСТВОМ. НЕОБХОДИМЫМИ ДЛЯ ЭТОЙ РОЛИ. ХОРОШО ПОЛУЧИЛОСЬ?»
Получилось более чем хорошо. Шизей прямо-таки влюбилась в ее героя. И еще один урок преподала Кику своей подружке: контролировать, эмоции и мысля мужчин можно, только научившись искусству иллюзиониста. Для женщины это вершина могущества, нечто достойное труда всей жизни. Что-то вроде полной победы духовного начала, к которой стремилась я сама Шизей...
Призвав на помощь все искусство лицедея, чтобы не обидеть отказом, Шизей сказала:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86