— с членами ее семьи.
Негодяй жил в «усагегойе». Это японское слово буквально означает «кроличья нора». Так называют современные кварталы в Токио — маленькие, темные, душные. Но для многих и нора годится, чтобы переспать.
Эта «усагегойя» находилась в Асакузе — в районе, популярном среди актеров театра Кабуки и борцов сумо. Томи больше всего нравился этот район города, но он также нагонял на нее тоску, напоминая ей о ее низком положении в обществе. Сержанту полиции средства не позволяли здесь жить, даже в такой «кроличьей норе».
Негодяй оказался дома. Но, впрочем, в эти часы он всегда был дома, возясь со своим компьютером, который уже теперь соображал в два-три раза быстрее, чем тогда, когда он им обзавелся. Именно обзавелся, а не купил: Негодяй никогда ничего не покупал, если была возможность получить по бартеру. В уединении своей квартиры ему нравилось совершенствовать приобретенные вещи. Здесь он мог утвердить свою личность, как он говорил, без особых душевных затрат. Но Томи знала, что эта работа требует такой же внутренней сосредоточенности, как медитация дзен-буддистских монахов и ее собственные боевые искусства, которые требовали большого физического напряжения, но вряд ли были более трудоемкими.
Идя по коридору, она услышала нервные синкопы Билла Айдэла. А когда Негодяй открыл дверь, волна рок-н-ролла чуть не сшибла ее с ног.
— Боже, как ты можешь думать среди такого «шума и ярости»? — прокричала она, ставя к стенке зонтик и туфли.
— Потому что в нем «смысла нету», — улыбнулся Негодяй, заводя ее в комнату и закрывая за ней дверь. — Я могу сосредоточиться, только когда он орет именно так.
Музыка низвергалась из пары трехсотваттных колонок, мощность которых Негодяй изрядно увеличил. У Томи было ощущение, что она стоит рядом с готовящимся к взлету космическим кораблем. Она вся напряглась, чтобы ее не снесло, как пушинку. Было ощущение, что ее заперли внутри гигантского музыкального ящика.
Комната, как всегда, была в полном беспорядке. Начинка компьютеров была разбросана кое-как по полу, подобно трупам на поле боя. Кроме того, более мелкие детали лежали на стульях, маленьком диване и на видеоприставке к телевизору. По телеку показывали футуристический кошмар под названием «По лезвию бритвы», и на экране был виден Гаррисон Форд, прочесывающий Лос-Анджелес будущего в поисках убийц-репликантов.
Стереосистема мерцала красными и зелеными огоньками, то разгорающимися, то тающими вместе с громкостью голоса Билли Айдла. Подражая своему кумиру, Негодяй выкрасил свои волосы в платиновый цвет. Они торчали на его голове, как молодая лесная поросль, длиннее на макушке и короче по бокам. Ему, как и Томи, было немного за тридцать, но, в отличие от нее, он так и не повзрослел, оставаясь таким же тонким, как тростинка, пацаном, каким был в школе. Он походил на жизнерадостного щенка-переростка, неряшливого, но симпатичного.
Ботинки Томи оставили на полу мокрые следы, но Негодяю, казалось, до этого не было никакого дела. Временами ей было необходимо укрыться от реального мира, полного придирок со стороны мужчин, постоянного страха получить порицание и потерять лицо. Здесь, в атмосфере беспорядка, хаоса и вечно приподнятого настроения Негодяя, она могла немного отдышаться. Она помогала ему во всех проектах, над которыми он работал, и чувствовала, что ее здесь ценят и уважают. Но сегодня ей нужно было поразмыслить кое над чем, и она убедила его сделать перерыв и пойти с ней куда-нибудь поужинать.
Они отправились в их любимый «Шитамачи» — старомодный ресторан для деловых людей, где они всегда заказывали фирменное блюдо этого заведения — жаренного на открытом огне угря.
— Над чем это ты работал дома? — спросила Томи, когда они устроились и отхлебнули из своих кружек пива «Саппоро».
— Ну, ты же меня знаешь, — Негодяй расплылся в мальчишеской улыбке. — Как всегда дурака валяю. Сейчас я работаю над вирусом, то есть программой, внедряющейся в другие программы, как бы хитро они ни были закодированы.
— А что, разве таких программ еще нет?
— У хакеров есть. И причем мерзкие. Если компетентные органы обнаружат тех, кто ими пользуются, бедняг бросят за решетку до следующей мировой войны. — Он снова улыбнулся. — Но то, над чем я работаю, несколько иного рода. Я его назвал ИУТИРом, что расшифровывается как Искусственный Универсальный Тактический Интегрированный Разрушитель.
При виде ее озадаченного лица его физиономия еще больше расплылась в улыбке.
— Смысл этого длинного названия заключается в том, что ИУТИР может легко приспосабливаться, то есть я имею в виду, что он по-своему мыслит. Всякая программа имеет индивидуальную защиту, и поэтому для того, чтобы влезть в нее, надо разрабатывать тоже индивидуальные средства нападения. Мой же вирус взламывает любую защиту и проникает в любой банк данных, разрушая его.
Томи рассмеялась. Таланты Негодяя ее порой просто поражали.
— Ты бы лучше поостерегся, как бы компетентные органы не пронюхали, чем ты тут занимаешься.
— Не-а! Тут у них нет ни единого шанса, — сказал он не без самодовольства и отхлебнул из кружки.
— Никак не возьму в толк, — сказала Томи, — почему ты занимаешься такими делами, работая на «Накано Индастриз» — одном из ведущих концернов по проектированию и производству электроники. Наверняка правительственные чиновники следят за вами, как и за всеми ведущими корпорациями в стране.
— Конечно, следят. На всех совещаниях кто-нибудь из них сидит и зырит. — Негодяй сделал паузу и, сгорбившись, стал шнырять глазами туда-сюда, изображая шпиона. Томи прыснула. — Но, видишь ли, — продолжал он, — мой шеф — начальник научно-исследовательского отдела в «Накано». И дела, которыми мы занимаемся, являются настолько сугубо теоретическими, что эти джентльмены давно оставили нас в покое.
Негодяй допил свое пиво и дал знак официанту повторить — и для себя, и для Томи.
— Мой шеф — вице-президент нашего концерна. Я у него работаю уже полтора года. Он перевел меня к себе из технического отдела, предварительно изучив мое личное дело и побеседовав весьма основательно. Целую неделю ходил к нему в кабинет и, по-видимому, удовлетворил его требованиям. Ну вот, начал я у него работать, и примерно полгода назад он предложил мне заняться этим вирусом, идею которого я уже давно вынашивал. Эту работу, конечно, теоретической ни в коей мере не назовешь. Занялся я ей и теперь, кажется, близок к завершению. — Он посмотрел на нее и улыбнулся. — Я, конечно, давал подписку о неразглашении и все такое, но на тебя этот запрет, понятно, не распространяется.
Вот и это тоже весьма в духе Негодяя, думала Томи. Сам себе устанавливает правила.
— Послушай-ка! — вспомнил он вдруг. — Помнишь ту попойку, что мы закатили по случаю моего ухода из технического отдела?
— Как такое можно забыть? — откликнулась Томи. — Пили, не просыхая, весь уик-энд. Помнишь мою подругу из полиции, что рассказывала истории о привидениях?
— Шутишь? Хорошо, что я свое собственное имя вспомнил, протрезвев. Кажется, целый ящик виски «Сантори» выжрали, если не ошибаюсь...
Она кивнула: — В том числе и его. — Потом с улыбкой прибавила: — Славное времечко было.
Потягивая свое пиво, Негодяй заметил, что Томи как-то вдруг погрустнела и улыбка завяла на ее лице, как упавший лепесток сакуры.
— На тебя давит какая-то тяжесть. — Для него тяжести всегда ассоциировались с печалями, в то время как легкость — с радостью. — Если это так, то переложи ее на меня. Что там за камень висит у тебя на шее?
— Скорее лежит на сердце, — ответила Томи.
— Ага! L'affaire d'amour! Соблаговолите объяснить суть вашей проблемы, madame!
Томи не могла не удержать улыбки. — Все бы тебе шутить!
— А как же! Вся наша жизнь — грустная шутка, Томи. Ты что, была слишком занята на службе, чтобы это заметить?
— Можно сказать, за последнее время стала замечать. Он дружески подмигнул ей. — Все поправится, поверь мне. А теперь давай выкладывай, да без утайки. Я выдержу. Ей-богу, не упаду в обморок.
Томи и самой хотелось выговориться. Но она все еще колебалась, стоит ли ей рассказывать о Сендзине Омукэ. Ведь для нее все это было очень серьезно, а для Негодяя — не более чем l'affaire d'amour, — ситуация скорее юмористическая.
— Ладно, — сказал он и скрестил на груди руки. — Вижу, у тебя на переносице уже образовались две вертикальные морщинки, а это знак того, что ты действительно озабочена. Поэтому никаких шуток. — Он перекрестился. — Вот крест.
Томи успокоилась и поведала ему свою историю, в которой было все: и сумятица чувств, и боязнь открыться, и опасения, как бы все это не сказалось на ее работе в полиции, и ужас перед муками собственной совести.
Закончив, она попыталась заглянуть в лицо Негодяя, желая прочесть, что он обо всем этом думает. Однако это было не так просто, потому что тот сидел, уткнувшись носом в свою пивную кружку.
Наконец он поднял голову и сказал:
— Ты, наверное, хочешь получить совет, и я его тебе дам, хотя не думаю, что он тебе понравится. — Он приложился к кружке. — Совет мой будет простым: выкинь все это из головы. Из того, что ты мне рассказала, я могу заключить, что он — совсем не то, что тебе нужно. Но даже если бы он по своему физическому и психологическому облику идеально подходил тебе, даже в этом случае я бы посоветовал тебе забыть его. Он ведь твой начальник. Ситуация настолько чревата опасными последствиями, что не стоит и минуту в ней находиться. — Негодяй отставил пустую кружку. — А теперь я замолкаю, мы едим наш восхитительный ужин, а ты перевариваешь вместе с ним то, что я сказал.
Усиленно работая челюстями, Томи пыталась разобраться в своих чувствах. Она понимала, что ее друг говорит дело. Его слова перекликались с ее собственными мыслями, уже давно не дающими ей покоя. И уже поэтому ей следовало почувствовать облегчение. Самым разумным было бы замуровать в душе эту слабость к Сендзину Омукэ и продолжать жить как ни в чем не бывало.
Но Томи чувствовала не облегчение, а только растущее отчаяние. Теперь, когда Негодяй так наглядно описал ситуацию, в которую она попала, было ясно, что выбраться из нее, шагая с высоко поднятой головой, она не сможет. По-видимому, ее путь будет извилист и темен, а направление — вовсе непредсказуемое.
Будь она женщиной того типа, что могут скрывать в себе сильные чувства и жить как все, она не бросила бы трубку в середине разговора со старшим братом. Послушная его воле, она вернулась бы домой и вышла замуж за человека, которого он ей выбрал в мужья.
Но не таким она была человеком, чтобы идти проторенным путем долга и послушания. В тот страшный час разрыва с семьей она поклялась себе, что впредь будет верна только своей воле. Только в этом случае ее широкий жест, которым она отвергла традиционный уклад жизни, будет иметь какой-то смысл.
— Твой совет хорош. Хотелось бы мне им воспользоваться.
Негодяй пожал плечами. — Советы ничего не стоят, даже в тех местах, где все дорого. Например, в этом ресторане.
— Я знаю. Тем не менее, я ценю твой.
Он наклонился вперед. Лицо его было непривычно серьезно.
— Тогда прислушайся к моему совету, Томи. Уноси оттуда ноги. Найди себе что-нибудь повеселее. Честное слово, ты этого заслуживаешь. — Улыбка осветила его лицо. — Слишком уж ты серьезная. Не к добру это.
Она притронулась к его руке.
— Спасибо, Седзи. Ты хороший друг. И сердце у тебя чистое.
Смущенный комплиментом. Негодяй отдернул руку, потом внимательно посмотрел в ее посуровевшее лицо.
— Пошли отсюда, — сказал он, вставая и оставляя на столе несколько иен. — Я знаю местечко, где не позволяют ни дню, ни ночи мешать веселью. Будем пить, гулять — и гори все синим пламенем!
Томи засмеялась и позволила увести себя под разноцветный дождь. Хоть на время можно забыть свои тревоги. Пусть подождут на пороге того сказочного мира, куда они с Негодяем сейчас улизнут.
* * *
Коттон Брэндинг сидел голый на краю ванны, уткнувшись лбом в колени, и вздрагивал. Напротив него стояла Шизей, и вода стекала с ее голых ног. За его спиной вода продолжала хлестать из душа на полупрозрачную занавеску с нарисованными фиалками. Создавалось впечатление, что цветы как бы танцуют под порывами ветра.
— Вот теперь ты увидел меня всю, — говорила Шизей, — и реагируешь на увиденное точно так же, как и все другие. Желание сменилось отвращением.
— Это не так.
— Посмотрел бы ты на себя. Ты не можешь даже глаз на меня поднять!
Презрение, прозвучавшее в ее голосе, пробило завесу ужаса, которая окутывала его. Он поднял голову, посмотрел на нее жалкими глазами.
— Ничего не изменилось, Шизей.
— Пожалуйста, побереги свои политиканские увертки для заседаний Сената. Я же вижу твое лицо. Изменилось все.
— Нет, не все, — не сдавался он, растирая руки, будто грел их перед камином. — Дай мне очухаться. Пожалуйста. — Он встал. — Мы напугали — может, даже перепугали друг друга.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86
Негодяй жил в «усагегойе». Это японское слово буквально означает «кроличья нора». Так называют современные кварталы в Токио — маленькие, темные, душные. Но для многих и нора годится, чтобы переспать.
Эта «усагегойя» находилась в Асакузе — в районе, популярном среди актеров театра Кабуки и борцов сумо. Томи больше всего нравился этот район города, но он также нагонял на нее тоску, напоминая ей о ее низком положении в обществе. Сержанту полиции средства не позволяли здесь жить, даже в такой «кроличьей норе».
Негодяй оказался дома. Но, впрочем, в эти часы он всегда был дома, возясь со своим компьютером, который уже теперь соображал в два-три раза быстрее, чем тогда, когда он им обзавелся. Именно обзавелся, а не купил: Негодяй никогда ничего не покупал, если была возможность получить по бартеру. В уединении своей квартиры ему нравилось совершенствовать приобретенные вещи. Здесь он мог утвердить свою личность, как он говорил, без особых душевных затрат. Но Томи знала, что эта работа требует такой же внутренней сосредоточенности, как медитация дзен-буддистских монахов и ее собственные боевые искусства, которые требовали большого физического напряжения, но вряд ли были более трудоемкими.
Идя по коридору, она услышала нервные синкопы Билла Айдэла. А когда Негодяй открыл дверь, волна рок-н-ролла чуть не сшибла ее с ног.
— Боже, как ты можешь думать среди такого «шума и ярости»? — прокричала она, ставя к стенке зонтик и туфли.
— Потому что в нем «смысла нету», — улыбнулся Негодяй, заводя ее в комнату и закрывая за ней дверь. — Я могу сосредоточиться, только когда он орет именно так.
Музыка низвергалась из пары трехсотваттных колонок, мощность которых Негодяй изрядно увеличил. У Томи было ощущение, что она стоит рядом с готовящимся к взлету космическим кораблем. Она вся напряглась, чтобы ее не снесло, как пушинку. Было ощущение, что ее заперли внутри гигантского музыкального ящика.
Комната, как всегда, была в полном беспорядке. Начинка компьютеров была разбросана кое-как по полу, подобно трупам на поле боя. Кроме того, более мелкие детали лежали на стульях, маленьком диване и на видеоприставке к телевизору. По телеку показывали футуристический кошмар под названием «По лезвию бритвы», и на экране был виден Гаррисон Форд, прочесывающий Лос-Анджелес будущего в поисках убийц-репликантов.
Стереосистема мерцала красными и зелеными огоньками, то разгорающимися, то тающими вместе с громкостью голоса Билли Айдла. Подражая своему кумиру, Негодяй выкрасил свои волосы в платиновый цвет. Они торчали на его голове, как молодая лесная поросль, длиннее на макушке и короче по бокам. Ему, как и Томи, было немного за тридцать, но, в отличие от нее, он так и не повзрослел, оставаясь таким же тонким, как тростинка, пацаном, каким был в школе. Он походил на жизнерадостного щенка-переростка, неряшливого, но симпатичного.
Ботинки Томи оставили на полу мокрые следы, но Негодяю, казалось, до этого не было никакого дела. Временами ей было необходимо укрыться от реального мира, полного придирок со стороны мужчин, постоянного страха получить порицание и потерять лицо. Здесь, в атмосфере беспорядка, хаоса и вечно приподнятого настроения Негодяя, она могла немного отдышаться. Она помогала ему во всех проектах, над которыми он работал, и чувствовала, что ее здесь ценят и уважают. Но сегодня ей нужно было поразмыслить кое над чем, и она убедила его сделать перерыв и пойти с ней куда-нибудь поужинать.
Они отправились в их любимый «Шитамачи» — старомодный ресторан для деловых людей, где они всегда заказывали фирменное блюдо этого заведения — жаренного на открытом огне угря.
— Над чем это ты работал дома? — спросила Томи, когда они устроились и отхлебнули из своих кружек пива «Саппоро».
— Ну, ты же меня знаешь, — Негодяй расплылся в мальчишеской улыбке. — Как всегда дурака валяю. Сейчас я работаю над вирусом, то есть программой, внедряющейся в другие программы, как бы хитро они ни были закодированы.
— А что, разве таких программ еще нет?
— У хакеров есть. И причем мерзкие. Если компетентные органы обнаружат тех, кто ими пользуются, бедняг бросят за решетку до следующей мировой войны. — Он снова улыбнулся. — Но то, над чем я работаю, несколько иного рода. Я его назвал ИУТИРом, что расшифровывается как Искусственный Универсальный Тактический Интегрированный Разрушитель.
При виде ее озадаченного лица его физиономия еще больше расплылась в улыбке.
— Смысл этого длинного названия заключается в том, что ИУТИР может легко приспосабливаться, то есть я имею в виду, что он по-своему мыслит. Всякая программа имеет индивидуальную защиту, и поэтому для того, чтобы влезть в нее, надо разрабатывать тоже индивидуальные средства нападения. Мой же вирус взламывает любую защиту и проникает в любой банк данных, разрушая его.
Томи рассмеялась. Таланты Негодяя ее порой просто поражали.
— Ты бы лучше поостерегся, как бы компетентные органы не пронюхали, чем ты тут занимаешься.
— Не-а! Тут у них нет ни единого шанса, — сказал он не без самодовольства и отхлебнул из кружки.
— Никак не возьму в толк, — сказала Томи, — почему ты занимаешься такими делами, работая на «Накано Индастриз» — одном из ведущих концернов по проектированию и производству электроники. Наверняка правительственные чиновники следят за вами, как и за всеми ведущими корпорациями в стране.
— Конечно, следят. На всех совещаниях кто-нибудь из них сидит и зырит. — Негодяй сделал паузу и, сгорбившись, стал шнырять глазами туда-сюда, изображая шпиона. Томи прыснула. — Но, видишь ли, — продолжал он, — мой шеф — начальник научно-исследовательского отдела в «Накано». И дела, которыми мы занимаемся, являются настолько сугубо теоретическими, что эти джентльмены давно оставили нас в покое.
Негодяй допил свое пиво и дал знак официанту повторить — и для себя, и для Томи.
— Мой шеф — вице-президент нашего концерна. Я у него работаю уже полтора года. Он перевел меня к себе из технического отдела, предварительно изучив мое личное дело и побеседовав весьма основательно. Целую неделю ходил к нему в кабинет и, по-видимому, удовлетворил его требованиям. Ну вот, начал я у него работать, и примерно полгода назад он предложил мне заняться этим вирусом, идею которого я уже давно вынашивал. Эту работу, конечно, теоретической ни в коей мере не назовешь. Занялся я ей и теперь, кажется, близок к завершению. — Он посмотрел на нее и улыбнулся. — Я, конечно, давал подписку о неразглашении и все такое, но на тебя этот запрет, понятно, не распространяется.
Вот и это тоже весьма в духе Негодяя, думала Томи. Сам себе устанавливает правила.
— Послушай-ка! — вспомнил он вдруг. — Помнишь ту попойку, что мы закатили по случаю моего ухода из технического отдела?
— Как такое можно забыть? — откликнулась Томи. — Пили, не просыхая, весь уик-энд. Помнишь мою подругу из полиции, что рассказывала истории о привидениях?
— Шутишь? Хорошо, что я свое собственное имя вспомнил, протрезвев. Кажется, целый ящик виски «Сантори» выжрали, если не ошибаюсь...
Она кивнула: — В том числе и его. — Потом с улыбкой прибавила: — Славное времечко было.
Потягивая свое пиво, Негодяй заметил, что Томи как-то вдруг погрустнела и улыбка завяла на ее лице, как упавший лепесток сакуры.
— На тебя давит какая-то тяжесть. — Для него тяжести всегда ассоциировались с печалями, в то время как легкость — с радостью. — Если это так, то переложи ее на меня. Что там за камень висит у тебя на шее?
— Скорее лежит на сердце, — ответила Томи.
— Ага! L'affaire d'amour! Соблаговолите объяснить суть вашей проблемы, madame!
Томи не могла не удержать улыбки. — Все бы тебе шутить!
— А как же! Вся наша жизнь — грустная шутка, Томи. Ты что, была слишком занята на службе, чтобы это заметить?
— Можно сказать, за последнее время стала замечать. Он дружески подмигнул ей. — Все поправится, поверь мне. А теперь давай выкладывай, да без утайки. Я выдержу. Ей-богу, не упаду в обморок.
Томи и самой хотелось выговориться. Но она все еще колебалась, стоит ли ей рассказывать о Сендзине Омукэ. Ведь для нее все это было очень серьезно, а для Негодяя — не более чем l'affaire d'amour, — ситуация скорее юмористическая.
— Ладно, — сказал он и скрестил на груди руки. — Вижу, у тебя на переносице уже образовались две вертикальные морщинки, а это знак того, что ты действительно озабочена. Поэтому никаких шуток. — Он перекрестился. — Вот крест.
Томи успокоилась и поведала ему свою историю, в которой было все: и сумятица чувств, и боязнь открыться, и опасения, как бы все это не сказалось на ее работе в полиции, и ужас перед муками собственной совести.
Закончив, она попыталась заглянуть в лицо Негодяя, желая прочесть, что он обо всем этом думает. Однако это было не так просто, потому что тот сидел, уткнувшись носом в свою пивную кружку.
Наконец он поднял голову и сказал:
— Ты, наверное, хочешь получить совет, и я его тебе дам, хотя не думаю, что он тебе понравится. — Он приложился к кружке. — Совет мой будет простым: выкинь все это из головы. Из того, что ты мне рассказала, я могу заключить, что он — совсем не то, что тебе нужно. Но даже если бы он по своему физическому и психологическому облику идеально подходил тебе, даже в этом случае я бы посоветовал тебе забыть его. Он ведь твой начальник. Ситуация настолько чревата опасными последствиями, что не стоит и минуту в ней находиться. — Негодяй отставил пустую кружку. — А теперь я замолкаю, мы едим наш восхитительный ужин, а ты перевариваешь вместе с ним то, что я сказал.
Усиленно работая челюстями, Томи пыталась разобраться в своих чувствах. Она понимала, что ее друг говорит дело. Его слова перекликались с ее собственными мыслями, уже давно не дающими ей покоя. И уже поэтому ей следовало почувствовать облегчение. Самым разумным было бы замуровать в душе эту слабость к Сендзину Омукэ и продолжать жить как ни в чем не бывало.
Но Томи чувствовала не облегчение, а только растущее отчаяние. Теперь, когда Негодяй так наглядно описал ситуацию, в которую она попала, было ясно, что выбраться из нее, шагая с высоко поднятой головой, она не сможет. По-видимому, ее путь будет извилист и темен, а направление — вовсе непредсказуемое.
Будь она женщиной того типа, что могут скрывать в себе сильные чувства и жить как все, она не бросила бы трубку в середине разговора со старшим братом. Послушная его воле, она вернулась бы домой и вышла замуж за человека, которого он ей выбрал в мужья.
Но не таким она была человеком, чтобы идти проторенным путем долга и послушания. В тот страшный час разрыва с семьей она поклялась себе, что впредь будет верна только своей воле. Только в этом случае ее широкий жест, которым она отвергла традиционный уклад жизни, будет иметь какой-то смысл.
— Твой совет хорош. Хотелось бы мне им воспользоваться.
Негодяй пожал плечами. — Советы ничего не стоят, даже в тех местах, где все дорого. Например, в этом ресторане.
— Я знаю. Тем не менее, я ценю твой.
Он наклонился вперед. Лицо его было непривычно серьезно.
— Тогда прислушайся к моему совету, Томи. Уноси оттуда ноги. Найди себе что-нибудь повеселее. Честное слово, ты этого заслуживаешь. — Улыбка осветила его лицо. — Слишком уж ты серьезная. Не к добру это.
Она притронулась к его руке.
— Спасибо, Седзи. Ты хороший друг. И сердце у тебя чистое.
Смущенный комплиментом. Негодяй отдернул руку, потом внимательно посмотрел в ее посуровевшее лицо.
— Пошли отсюда, — сказал он, вставая и оставляя на столе несколько иен. — Я знаю местечко, где не позволяют ни дню, ни ночи мешать веселью. Будем пить, гулять — и гори все синим пламенем!
Томи засмеялась и позволила увести себя под разноцветный дождь. Хоть на время можно забыть свои тревоги. Пусть подождут на пороге того сказочного мира, куда они с Негодяем сейчас улизнут.
* * *
Коттон Брэндинг сидел голый на краю ванны, уткнувшись лбом в колени, и вздрагивал. Напротив него стояла Шизей, и вода стекала с ее голых ног. За его спиной вода продолжала хлестать из душа на полупрозрачную занавеску с нарисованными фиалками. Создавалось впечатление, что цветы как бы танцуют под порывами ветра.
— Вот теперь ты увидел меня всю, — говорила Шизей, — и реагируешь на увиденное точно так же, как и все другие. Желание сменилось отвращением.
— Это не так.
— Посмотрел бы ты на себя. Ты не можешь даже глаз на меня поднять!
Презрение, прозвучавшее в ее голосе, пробило завесу ужаса, которая окутывала его. Он поднял голову, посмотрел на нее жалкими глазами.
— Ничего не изменилось, Шизей.
— Пожалуйста, побереги свои политиканские увертки для заседаний Сената. Я же вижу твое лицо. Изменилось все.
— Нет, не все, — не сдавался он, растирая руки, будто грел их перед камином. — Дай мне очухаться. Пожалуйста. — Он встал. — Мы напугали — может, даже перепугали друг друга.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86