Что-то с ними было… не то что-то. Маришка сейчас чувствовала себя так, словно держит на поводке дракона или еще что-нибудь в этом роде. Как в том мультике, в «Шреке»: «У меня здесь дракон и боюсь, что мне придется его применить». Она знала, что Альгирдас ждет только разрешения действовать по своему усмотрению. Странное такое, довольно приятное чувство – быть хозяйкой ситуации, удерживать Паука от неосмотрительных поступков, как будто она и впрямь что-то решает. Интересно, Орнольф так же себя чувствует?
Ах, вот оно что!..
И прежде, чем пауза стала неприличной, Маришка вошла в будочку. Там внутри было накурено и холодно, ужасно неуютно – ну, да фиг бы с ним.
Эти двое мужиков возле иномарки, они посмотрели на Альгирдаса… никак. То есть, как если бы он был обычным человеком. Как если бы в нем не было ничего особенного.
Интересные дела!
– У меня такое впечатление, что вы чего-то не договариваете, – с невыносимой улыбкой мурлыкнул Альгирдас, забирая свои документы. – Не желаете облегчить душу чистосердечным признанием?
Маришка задумалась, а не работал ли Паук в незапамятные времена каким-нибудь там инквизитором? Уж очень пакостно он это сказал. Так, как будто без чистосердечного признания гореть гаишникам на костре на мокрых дровах. Ну, чего наглеет, спрашивается? Ясно же, что ничего не ясно! Привезли сюда неизвестно зачем, оштрафовали за превышение скорости и отпустили. Что к чему? Почему? Однако это же не повод выпендриваться.
– Да мы-то что? – пробормотал сержант. – Нам приказано, мы делаем. Извините.
Было как-то липко.
Когда Альгирдас приобнял ее за плечи и вывел на улицу, неприятное ощущение прошло. Но память осталась.
– Это всегда так? – спросила Маришка, усаживаясь в седло.
Альгирдас понял. Щелкнул ее по шлему.
– Все-таки ты слишком много болтаешь. Да, так почти всегда.
«Так» – это липкие взгляды, и липкое дыхание, и липкие дрожащие руки, от чьих «случайных» прикосновений Паук ускользал с легкостью рыбки в прозрачной воде. Это судорожные, жалкие попытки сказать хоть что-нибудь, задержать еще хоть на минуту, услышать его голос, еще разок заглянуть в глаза – беспомощно, по-собачьи.
– Чего они хотели?
– Я понятия не имею, – ответила Маришка. – Они могли бы оштрафовать нас прямо там, где остановили. И к чему там этот майор? … А тех мужиков ты видел? Вон там стояли.
– Видел, – Альгирдас пожал плечами, – они-то при чем?
– Не знаю. Слушай, давай покурим, а? Не знаю, при чем, но они какие-то странные. Мне не понравились.
Альгирдас только ухмыльнулся, доставая свой портсигар.
А когда докурили, он надел шлем и с нехорошим весельем глянул на Маришку.
– За что они хотели денег? За превышение скорости?
И опустил затененный щиток, как рыцарское забрало.
«Сузуки» рванул с места в карьер, оставив на асфальте черные, дымящиеся полосы. За три секунды разогнался до двухсот километров и исчез за поворотом.
Люди на посту обалдело переглянулись.
– Задержать? – с надеждой спросил сержант.
– Я т-тебе задержу, – рявкнул майор. – Я тебе…
* * *
А Орнольф – он умный. Он, наверное, умнее всех.
Малышка все новости выложила с порога. Попыталась выложить, но рыжий велел сначала переодеться, потом умыться, потом – в столовую, и до конца обеда ничего не желал слушать.
Альгирдас в столовую, естественно, не пошел. Сидел в курительной, пил коньяк с кофе и ожидал живых. Волка он проводил в последний путь еще по дороге домой. Пора было призывать Змея и докладывать об успехах.
Все ограничения сняты. В чужом мире Волк не сможет защищаться, там ему некуда прятаться, и главное, уйдя туда, он выпал из здешней запутанной цепочки причин и следствий. На него больше не распространяются никакие законы. Беззащитный, он из хищника стал добычей.
Отлично!
Это именно то, чего хотел Змей. За исключением того, что Змей предпочел бы получить сына мертвым. Но хватит уже думать об этом. Мало ли, кто что предпочитает.
Злой насмешкой судьбы, той самой, что, формально подчинена Змею, а реально – никому, было то, что уйти Волка вынудил очень необычный смертный. Мальчик из семьи, которую связывает со Змеем довольно близкая дружба. Да-да, и так бывает! Пасынок Змея был с этим парнем чуть не в побратимах. Сам Змей, в человеческом облике и под человеческим именем, разумеется, держит мальчика за племянника. И вот, извольте, такой поворот событий, аж смешно.
Было бы смешно. Если б не было грустно.
Они могли бы стать друзьями – тот парень и Волк. Могли, должны были, а вместо этого один из них убивал другого. И уверен, что убил. И считает, что сделал как должно.
Впрочем, так оно, наверное, и есть.
Теплые пальцы скользнули по лицу, и Альгирдас улыбнулся, прижавшись губами к ладони Орнольфа.
– О чем задумался? – датчанин вынул у него из рук почти дотлевшую сигарету с длинным столбиком пепла. – Обожжешься.
– Волк ушел.
– Живой?
– Относительно.
– Ну, хвала богам. Ты связался со Змеем?
– Нет.
Орнольф понимающе кивнул.
А Малышка уже рассказывала о сегодняшних событиях, подпрыгивала от нетерпения, щелкая зажигалкой и все забывая прикурить. Пришлось забрать у нее сигарету, прикурить и вернуть обратно. Наглая девчонка даже не поблагодарила. Только кивнула и затянулась, продолжая рассказ.
Умный Орнольф выслушал все до конца. Все, вплоть до вороха дурацких вопросов. Под некоторыми из них, по правде говоря, Альгирдас готов был подписаться, так что не такие уж они были дурацкие. Выслушал, посмотрел на Маринку, посмотрел на Альгирдаса. Покачал головой:
– Удивляюсь я на вас иногда. Ну, ладно – Паук у нас волшебное дитя, далекое от мирской суетности, но ты-то, Мариша, неужели два и два сложить не можешь?
Альгирдас подумал, не обидеться ли. Решил, что стоит. Подумал еще. Решил, что это будет действительно по-детски. Подумал еще…
– Не обижайся, – попросил Орнольф.
– На тебя что ли? Помечтай!
Решил не обижаться.
– Позавчера в Прибрежном тебя настойчиво зазывали в гости. Припоминаешь?
– Та девочка… Ольга Бекешева. И что?
– А ты, Мариша, помнится, нелицеприятно ее охарактеризовала и тоже назвала по имени.
– Мне кассирша сказала, – буркнула Маринка, – не люблю я блондинок.
– Зря, – заметил Альгирдас.
Орнольф поглядел на них обоих и вздохнул.
– Бекешев – здешний царь и немножко бог. Нет, Хельг, не в том смысле, в каком ты привык. Просто мужик оказался в нужном месте в нужное время и сумел не сглупить. Ольга – его дочь. Единственная. Наследница и любимица. Эти сведения ты, Мариша, могла получить, в буквальном смысле, не отходя от кассы. Дальше объяснять или сами поймете?
– Принцесса захотела красивую куклу, – хмыкнул Альгирдас.
– Не в первый раз.
– А ГАИ при чем? – удивилась Маринка. И хлопнула себя по лбу: – Всё! Поняла! Это их мое звание с толку сбило, да? Поэтому и майор. А те ребята, они нас дожидались, но им из-за меня дали отбой. И что теперь?
– Это зависит от того, насколько сильное впечатление Хельг произвел на принцессу. Может статься, тебе в ближайшее время позвонит какой-нибудь старший по званию и прикажет явиться в Прибрежный. Просто в гости. Вместе с Пауком. А может, так обойдется. Зря ли Хельг серьгу носит?
– Да, кстати, о серьге! А ведь те парни – им по фиг было. Альгирдас, ты заметил?
– На серьгу? – уточнил Орнольф.
– На Паука.
– Это как так?! – рыжие брови поползли вверх. – Ты уверена?
Маринка в ответ только фыркнула.
– Интересно, – протянул Орнольф, покусывая губу, – оч-чень интересно! Если, конечно, ты не ошиблась. Хельг, такая реакция на тебя не кажется мне нормальной.
Альгирдас со времен истребления Гвинн Брэйрэ не мог припомнить, чтобы на него реагировали нормально. За тысячу лет – ни разу. Исключая Орнольфа, разумеется.
А тот продолжал невозмутимо:
– Все остальные, кто имел с вами дело, вели себя так, как должно. Теряли дар речи и способность соображать, а потом думали только о том, как заполучить тебя, Хельг, в свое распоряжение хотя бы на пару часов.
Маринка покраснела, и это оказалось неожиданно неприятным.
Чего ты смущаешься, девочка? Рыжий говорит чистую правду, будь она трижды неладна. Все хотят Паука. Это, в общем, и есть то, что Орнольф называет «нормальной реакцией». Давно ли только он стал считать ее нормальной? А черт его поймет! Они как-то не касались этой скользкой темы. С фейри проблем никогда не возникало, а общение со смертными для Альгирдаса сводилось к тому, что он наблюдал их издалека во время охоты.
– Таковы смертные, – вслед за его мыслями произнес Орнольф.
И возникшая пауза показалась очень неприятной. Рыжий собирался сказать гадость, совершенно точно – гадость, и думал сейчас, как бы ее преподнести помягче. Он умеет выбирать слова, только если уж доходит до неприятных тем, слова становятся не важны. А с другой стороны, все, что говорит и делает рыжий, говорится и делается во благо и на пользу – во благо тебя и на пользу тебе, Паук, и иногда ничего не остается, кроме как напоминать себе об этом…
Чтобы не убить, разозлившись.
Чтобы не звереть от боли и отвращения к себе.
Чтобы не начать себя жалеть.
Хм… выглядит так, словно убийство – не худшее, что есть в списке.
– Вот уж кому не хотелось объяснять очевидного, так это тебе, – Орнольф глядел на Маринку, – пришлось, однако. Ладно… Мариша, ты уверена, что они вообще не проявляли интереса? Потому что, если, скажем, у них было желание убить или побить Хельга – это, в общем, тоже вполне естественно.
– Мило с твоей стороны! – не выдержал Альгирдас.
Ну а как еще прикажете реагировать на такое заявление? И девчонка хихикает, как будто рыжий сказал что-то смешное.
– Хельг, – в голосе Орнольфа терпение, круто замешанное на чувстве вины, – я хочу сказать, что это тоже нормальная реакция на твою внешность и поведение.
Вот теперь Альгирдас начал злиться. И от этого «тоже», и оттого, что сам виноват в том, что даже рыжий считает нормальными ситуации совершенно неприемлемые, и оттого, что ничего, ровным счетом ничего не может сделать, чтобы как-то все исправить.
А еще – оттого, что не сразу нашел в себе силы вывернуться из-под защиты теплых рук.
Да что с ним происходит сегодня?! Истеричная барышня, так перетак, а не предпоследний Гвинн Брэйрэ. Самому себя стыдно!
…Выскользнул, протек сквозь пальцы, стряхнул руку, что пыталась удержать. Снова злится, снова сказано не то и сделано не то, но как по-другому, Эйни?
Маленький, злой – красивый.
Он бесится из-за своего прозвища, уже целую вечность бесится, но ни разу не взял на себя труд задуматься: а почему, собственно, Орнольф зовет его так? Почему сравнивает с маленькой птицей? Почему защищает даже тогда, когда уверен, что Паук не нуждается в защите? Почему к самым диким выходкам относится со снисходительным терпением, которое, надо сказать, бесит Хельга даже больше, чем попытки помешать ему делать глупости?
Все ведь очень просто, только Хельг никак не может этого понять.
Его красота пробуждает в людях все самое… лучшее, худшее, прекрасное, отвратительное, чистое, грязное… Все самое.
Рядом с ним можно возвыситься и подняться над собой, в несколько шагов пройти путь к совершенству, на который боги отводят человеку всю жизнь и на котором далеко не каждый способен добраться до цели.
Рядом с ним можно почувствовать свою низость и опуститься еще ниже под тяжестью собственного уродства, и сказать себе: мне можно все, такой жалкой твари как я позволена любая мерзость.
Его можно полюбить. И сойти с ума от этой любви.
Его можно возненавидеть. И сойти с ума от ненависти. Потому что в случае с Хельгом ненависть – это тоже любовь.
О нем можно грезить.
И можно пытаться уничтожить его. Как Дигр когда-то. Как многие за эти века. Есть люди, которым хочется разрушать. Просто оттого, что совершенство существует и уязвимо. Благие боги, как он уязвим! Но этого Хельг тоже не понимает.
Его длинные пальцы созданы для того, чтобы их сломали. Тонкие руки как будто умоляют об оковах. А белая кожа такая гладкая и нежная, что просто необходимо изуродовать ее рубцами и ранами.
Только вот Хельг не видит себя со стороны. А свое дивное тело и свет души, отмеченной адской печатью, он осознает совсем не так, как окружающие. Какая уж там хрупкость, откуда уязвимость, если даже среди высоких фейри немногие отважатся в одиночку выйти против Паука Гвинн Брэйрэ.
Его длинные пальцы пробивают насквозь стальные листы. Тонкие руки разорвут любые оковы. А белую, гладкую, такую нежную с виду кожу не берут ни ножи, ни когти. И даже пуля – не всякая.
Он создан, чтобы править и сражаться. С правлением давным-давно покончено, но со сражениями – никогда.
Боец. Охотник. Упырь. Победитель.
Эйни. Птица-синица. Хищная, и такая любимая птаха…
– Похоже, что эти ребята действительно не испытывали в отношении тебя ровно никаких эмоций. Примерно так люди и реагируют на людей. На обычных людей, Хельг.
– В кои-то веки!
Голос, конечно же, сочится ядом. Но он доволен.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98